Г. Беневич - Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
Трижды повторенное в стихотворении слово"терпкий"указывает, во–первых, на примесь горечи к"сладости"христианской жизни, а во–вторых, — на терпение скорбей. Инок терпит скорби не только потому, что ему приходится страдать (это удел многих), но потому, что он скорбит о мире, не желающем знать Бога. К самому Христу поэт обращается по имени"Терпкий", то есть (помимо буквального смысла) – претерпевший скорби за мир, скорбевший о нем и дарующий те же скорби причащающимся Его жизни. Это является дополнением к традиционному церковному именованию Христа"Сладчайший"(см. ниже). В целом в стихотворении происходит переход от скорби в мире и о мире (первая строфа) к исходу из мира (вторая строфа) и причастию ("терпкой") христианской жизни.
Следующее слово–понятие"богоизбранный", которое в"Руфи"прикладывалось к русскому народу, а в до–монашеских стихах – к"святому остатку"(русским скитальцам, не принявшим безбожную власть) теперь прилагается к тем, кто"избран"из мира, кто более ему не принадлежит. Так в стихах матери Марии после принятия ею пострига продолжается преображение (или"воцерковление") тех слов–понятий, которые встречались у нее до этого, преображение всей ее поэтики. Слово"инок"встало на место, прежде обозначенное словом"чужой"("чужая"). Если в"Черепках""чужими"были, прежде всего,"захватчики" – люди"города"("Недоступна чужому народу / Степь где с Богом в веках мы вдвоем"), в"Руфи"уже сама поэтесса ощущала себя"чужой"простому русскому народу и изо всех сил стремилась преодолеть эту чуждость (как Руфь, слившаяся с Израилем), а затем странниками, блуждающими по"пустыне мира"были для нее русские на Западе, то теперь оппозиция выстраивается между иноком и не знающим Бога миром. Так предыдущие стадии духовного становления, с их понятиями"яда","исхода","чуждости"и т. п. оказываются отнюдь не случайными, а"тенями"и"образами"того духовного состояния, в которое мать Мария вступила в результате пострига.
Судя по стихам, написанным в 1932 г. и попавшим в раздел"Иное", не понаслышке были известны матери Марии и другие стороны"иноческой"жизни. Стихи этого раздела – редкий, если не исключительный в православной традиции пример поэзии, свидетельствующей об аскетическом молитвенном делании:
Десять раз десять,
А в промежутке одна
От самого дна
Это мой путь в поднебесье.
Черпаю, четки,
И не могу исчерпать
Мудрости тихую гладь,
Сладость, Сладчайший и Кроткий.
Сто раз подряд
Твержу я молитву Иисуса.
Меж пальцами катятся бусы,
Меж пальцами искры горят.
Смерти и тли оболочка,
Рассыпься, исчезни.
В черной и мертвенной бездне
Имя, – огнистая точка. (211–212)
Впрочем, эти стихи, пожалуй, еще слишком"красивы"для настоящего делателя Иисусовой молитвы и выражают, скорее, некоторый порыв новоначального. Есть свидетельство о том, что мать Мария во время посещения Латвии (1932) рассказывала православной молодежи о русских рабочих–эмигрантах,"творящих молитву Иисусову под повороты колес машины"[477]. Творить Иисусову молитву, живя в миру, значит преодолеть захваченность этим миром, ибо человек не сводится к своим трудовым и социальным функциям, в нем остается и иное измерение – обращенность к Богу. Об аскетической борьбе, сопровождавшей вступление на монашеское поприще свидетельствуют и такие стихи:
Путь будет дух тоской убит и смят, –
Не кончит он с змеиным жалом битву, –
Сто и еще сто раз подряд
Прочту Иисусову молитву. (171)
Помимо"исхода"и превращения в воина Христова, монашеский постриг, как мы уже писали, воспринимался матерью Марией еще и как возвращение к Отцу"блудного сына". Постриг сопровождается не сменой фамилии, как при замужестве, но отменой"отчества", что означает, что у монаха теперь только один Отец – Небесный, а также получением нового имени ("Отменили мое отчество / И другое имя дали"(171)). Последнее совершается в знак обновление крещения, чем по православному учению является монашеский постриг. Что касается возвращения"блудного сына"к Отцу, сама мать Мария понимала это так:"Католики заимствовали для пострига всю символику таинства бракосочетания… У нас, хоть и называют инокиню Христовой невестой, не на этом ударение. Когда я пала ниц, а хор запел"в объятия Отча"… тут в православии не невеста, а блудный сын, вернувшийся к Отцу, все ему простившему, и начало новой жизни. Нет–нет, это глубже символики бракосочетания, и так созвучно нашей русской душе это примирение с Богом, это возвращение к Нему"[478]. В этих словах имплицитно содержится чрезвычайно важное наблюдение: православное чинопоследование монашеского пострига не делает никакого различия между полами – оно одно и для монахов и монахинь, что и не удивительно, поскольку монашество в православии представляет ту реальность жизни будущего века, в которой с возвращением в"лоно Отчее"упраздняется всякое разделение между"мужским"и"женским".
Принятие монашества, как и все, что она делала, сопровождалось у матери Марии серьезным осмыслением этого таинства. На протяжении всей оставшейся жизни она будет постоянно возвращаться к теме монашества, отстаивая свою, для многих непривычную, трактовку этого служения. Чтобы понять дальнейшее, надо иметь в виду, что в течение всей жизни для матери Марии сохранится главный отправной пункт монашества, который будет перенесен и на христианство как таковое: цель христианской жизни – возвращение в Дом Отчий.
Так, в статье"Рождение в смерти", написанной, вероятно, после смерти старшей дочери Гаяны, мать Мария делает идею"возвращения к Отцу"главной в своем истолковании спасительной миссии Христа и Теодицеи. Объясняя свое понимании жизни и смерти, мать Мария говорит, что в ходе земной жизни человек проходит муки рождения, он должен родиться для вечности. Страдание и смерть не противоречат благости Божьей, если только мы примем, что смерть – это рождение в вечность. Но такое понимание смерти не есть нечто автоматическое – это плод веры в победу Христа над смертью:"Вера наша не только заставляет мечтать о том, что смерть на самом деле есть рождение, вера нам показывает, как это рождение осуществляется, как тело душевное восстает телом духовным, как Сын Божий возвращается в Отчий Дом, как из временного Своего и униженного состояния Он великим рождением голгофских мук рождается в вечность. И не только Он, Сын Божий и Сын Давидов, но и в Нем все воспринятое Им человечество рождается в вечность, предопределяется к вечности. Смерть лишается своего жала, потому что она из смерти становится Рождением… В этом смысле Теодицея веры проста. Она исчерпывается словами Символа:"Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века". Чаю воскресения уже родившихся для вечности любимых, чаю собственного рождения в вечность, чаю рождения в вечность всего человечества, всех умерших и еще несуществующих людей, – и готов любой ценой земных мук моего земного тела и на земле пребывающей души заплатить за эту вечную жизнь, принимаю эти муки рождения и ликую, что передо мной эта неизбежность: в муках, в страдании, в скорби, – как угодно, – родиться для вечности, войти в Отчий дом и пребывать в нем вместе со всеми, кто уже прошел или еще пройдет через муки рождения"[479].
Земная жизнь в этой перспективе понимается матерью Марией как"исход":"Мы… готовимся к великому исходу". Следовательно, монашество как"исход"и"возвращение к Отцу"не есть что‑то относящееся исключительно к тем, кто принимает постриг, другое дело, что в таинстве монашеского пострига запечатлено обновление"рождения свыше", которое в крещении получает каждый крещеный, но при этом мало кто сохраняет. Крещение часто совершается в младенчестве (не только физическом, но и духовном), но только сознательное возвращение к Отцу после утраты первоначальной благодати, дает христианину возможность во Христе побеждать страдания и смерть:"Мы верим. И вот по силе этой нашей веры мы чувствуем, как смерть перестает быть смертью, как она становится рождением в вечность, как муки земные становятся муками нашего рождения".
В стихах Е. Скобцовой, написанных непосредственно перед принятием монашества, сам постриг понимается как совлечение"ветхого Адама"и победа над смертью:
Древняя усталость сердце сушит.
(Плоть истленья, праотец Адам.)
Конь небесный мчит спокойно душу
На гору Сион к святым садам.
Мертвой шелухой свилась усталость,
В светлом небе смертный мрак исчез –
Это солнце вечности вставало,
Солнце вечности – осьмиконечный крест. (172)
В этом стихотворении мы встречаем слово–понятие"усталость", известное еще по"Скифским черепкам":"Царица устала, устала…". Там усталость обозначала измотанность страстью. Теперь же этим словом обозначается наш"ветхий человек","тело греха", которого Е. Скобцова совлекается через таинство возвращения к"Солнцу вечности". Как показывает мать Мария в"Рождении в смерти", именно наша ветхость не позволяет нам верить в воскресение:"Близкие уходят. Нету их. Мы сиротеем.… Нам страшно. Мы чувствуем наше земное тело, мы чувствуем, что оно стареет, – и не стареет ли с ним душа, – мы знаем, что оно истлеет, мы знаем, как узок и тесен будет гроб, как покроет нас черная холодная земля".
