Александр Мень, Ю. Н. Рейтлингер - Умное Небо
Отца Сергия назначили ректором богословского института в Париже. Он в восторге от Лувра, мечтал о моем художественном образовании там, и устроил мой переезд во Францию.
Отец Сергий не терял надежды на приезд своего старшего любимого сына Феди из Москвы (художника)[153].
Чердачное помещение в домике в Серг. Подворье разделено на каморки. В одной из них («мансарда») о. Сергий попросил проделать окно в крыше — «Федино окно» — и пока поселил меня там — (близость храма, далеко от «Вавилона»).
«Вот матушке трудно с больной ногой, вы ей будете нужны», — благословил меня владыка Вениамин, инспектор Академии.
Я показала Боре Мещерскому[154] «Главу Иоанна Предтечи» (о которой речь шла выше): «Тебе больше всего подходит учиться у моего учителя, Maurice Denis, в Ateliers d’arts. Состав там наименее текучий, он милейший человек, я с ним поговорю»[155].
Рисуем и пишем с натуры, натюрморты, композиции на религиозные темы. Раз в месяц — messe d’atelier, все причащались (я — присутствую, но не причащаюсь — по тем временам о. Сергий этого не благословляет).
Общего художественного развития получила я от них очень много. Но в чем-то — поскольку католическая картина разнится от иконы — мне надо было впоследствии идти как бы «от противного».
Старообрядец Софронов, выписанный из Прибалтики группой из «Движения», пожелавшей писать иконы (но сами они совсем не художники, что мне чуждо), дал мне еще дополнительные советы по иконописному ремеслу, и я стала почти исключительно заниматься иконописанием, параллельно помогая Булгаковым по хозяйству.
У Стеллецкого, который превратил церковь Серг. Подворья (бывшую немецкую «кирку») в подобие старого русского храма — и жил там во время этой работы — научиться ничему не могла: он икон, как таковых, никогда не писал. Все иконостасы были выполнены так: по грунту, приготовленному под масляную живопись, он очень декоративно делал фигуру святого или композицию праздника в древнерусском стиле, оставляя место для ликов, которые потом выполняла княжна Львова (тоже маслом).
Папа уже переехал в Париж, и мы с ним дружили, я посещала его, когда ездила в atelier. В Париже он опять увлекается разными духовными течениями, и даже гордится своим «диапазоном». Возобновил знакомство с пресловутым Гурджиевым (даже живал у него в его «знаменитом» доме в Фонтенбло), но постигнуть красоту и глубину православия ему как-то не удавалось. Он мучительно вопрошал: «Дайте мне книгу, из которой я мог бы понять православие!» (тогда такой книги еще не было).
Когда я перестала ездить в atelier — он переехал в убогий hotel совсем близко от Серг. Подворья, что дало мне возможность посещать его почти ежедневно. Давал уроки, худел и, наконец, слег за месяц до смерти — рак обнаружили поздно. Просил его не оперировать и дать ему спокойно умереть. Примирился с о. Сергием, к которому, конечно, меня ревновал, исповедовался и причастился у него, и о. Сергий свидетельствовал, что он умер, как настоящий христианин.
Выставка в Мюнхене. Медон
За границу в Германию и Бельгию приехала из Союза выставка икон — «Троица» Рублева и «Владим. Божия Матерь» в научных копиях Чирикова и Брягина — остальное в оригинале.
Узнала, что в Париж она не приедет: а в Мюнхене обосновалась одна семья наших старых знакомых — соседей по Крыму, Винбергов (есть, где остановиться). Виза — и я в Мюнхене. Пять дней с утра до вечера не уходила с выставки — глаз не оторвать от «Троицы» Рублева!
Наконец я знаю иконы не только по репродукциям.
Знакомство со старой русской иконой показало мне, как важна для иконописца уверенная линия (говорю не о «кальках», а о чисто художественной линии), и я стала в ней упражняться: делала наброски и кистью, тонким пером тушью. На каникулах в деревне ходила по полям, как японцы, — привязав баночку к поясу. Наброски имели сами по себе большой успех среди французов, но меня надолго на них не хватило, и даже в этом я не смогла приобрести нужного мастерства.
Но кроме икон — я еще брежу фреской. Но стены нет!
В Париже закрывалась колониальная выставка. Многие павильоны были оформлены модным изобретением — краской Stiess, подражающей фреске. У меня был выгодный урок. Купила на свои деньги на слом фанеру, подготовленную этой краской — по ней можно писать еще новой. С благословения о. Андрея Сергеенко мы обшили церковь-барак в Медоне, где он служил, и я расписала его с помощью Кати, которую выписала на месяц из Праги.
Старики ворчали: «Мы в изгнании ведем трудную жизнь, приходим в храм, чтобы забыться, зачем нам эта роспись?» Отец Андрей, конечно, возмущался таким отношением к храму и к росписи и поддерживал ее. Ел. Яковл. Браславская (в будущем — Ведерникова — познакомилась с ней впервые) — помогала, чем могла[156].
Отзывы
Группа новоиспеченных иконописцев (со старообрядцем Рябушинским во главе) устроила выставку икон.
Рецензии в газетах, толки (публика повторяла отдельные фразы из них; Тимашева (жена профессора, не художница, но тоже пишет иконы) — обо мне: «С ней можно не соглашаться, но нельзя не считаться». Фото с моей иконы «Не рыдай Мене, Мати» было помещено на первой странице газеты «Россия и Слав.» (Публика, недостаточно осведомленная в нашей иконографии, называла меня «создательницей русской Pietа», хотя я эту композицию не сама придумала, а только по-своему трактовала).
О выставке (рецензия): «Мертвенность, неподвижность... если бы не иконы Рейтлингер».
Вейдле, отдавая полный отчет в огромности моей задачи и скромности моих сил, — одобрял и поддерживал меня[157].»
Профессор Zeib посетил Медон: «lebendig!»
Постриг
Почти монашеский образ жизни, общение с о..Сергием, ежедневное посещение храма — а «мир» все-таки захлестывал — соблазны, искушения сбивают с ног. Надо как-то закрепить свой путь. Монастырь — нет: мое послушание — свободное творчество.
Пример матери Марии открывает возможности: оставаться на месте, постричься и заниматься своим искусством[158].
Владыка Евлогий благословил. «Но, — сказал он,- вы молодая, матушка старая, в дочки ей годитесь, — как же она будет вас называть «матушка» — так нехорошо. Я вас постригу в рясофор, но переменю вам имя...»
...Это был самый счастливый день моей жизни; хотя весь рясофорный постриг состоит только из одной молитвы, и даже не «обет», а «святое сие намерение» — благодатно мне далась в тот момент такая всецелая преданность Христу, которой я ни раньше, ни после никогда не могла достичь.
Первая поездка в Англию
Братство св. Албания и преп. Сергия пригласило меня написать триптих для храма в богословском колледже в Mirfield, на севере Англии — дар его этому колледжу. Поехала туда, жила в женском монастыре, откуда автобусом ежедневно ездила работать над триптихом в колледж. Посередине — Спас, по бокам — преп. Сергий и муч. Албаний. Храм — последнее слово современной англиканской архитектуры. Триптих был огромный, и так подавлял своими размерами и своим м. б. и стилем — слишком православный, что впоследствии, когда все было готово, вызвал ропот среди руководителей колледжа, как мне рассказывали, почти до раскола. Чем дело кончилось — я не знаю.
Отвлечение от иконописной
работы
По возвращении из Англии я продолжала работать в Париже — много икон (и одноярусный иконостас) сделала по заказу о. Евфимия Вендта, для монастыря в Moisenay, запрестольную большую икону «О Тебе радуется» для храма-барака на rue Olivier de Serres, одноярусный иконостас в храме-гараже в общежитии матери Марии на rue Lourmel и другие.
Но как всегда — не выдерживаю без отвлечений от основной работы, сбиваюсь на эстетизм (а потом и на некоторую угоду французскому покупателю): одного моего «Спаса», очень декоративную большую голову в красивых тонах, вешаю в снобистском магазине модерной обстановки[159].
В русской иконописи есть страница, которую совершенно обходят наши, справедливо, конечно, относя ее к прикладному кустарному искусству, но ведь последнее в других областях все же ими ведь тоже признается искусством? А в иконописной области в нем все же есть традиция, и своя прелесть. Я имела в руках такую небольшую иконку «Скорбящей Божией Матери» — из нее исходила, а потом, на основании этого, делала и «Серафима Саровского на камне с медведем» и т. д. — все в малых размерах, и очень этим увлекалась: этот стиль давал возможность делать большие количества вещей, одно время привлекла к работе и мать Бландину (бывшую Асю Оболенскую) — к сожалению, она была слишком занята своими монастырскими послушаниями и быстро отпала, а с ней именно восстанавливали работу на кустарных началах, как была она в монастырях конца XIX и начала ХХ вв. Имели они успех и среди французов, и я часто изображала и католических святых, и общих.
