Дмитрий Мережковский - Тайна Запада: Атлантида - Европа

Так, по одному сказанию, а по другому боги превратили Аттиса в вечнозеленое Дерево Жизни — ель, сосну или кедр («в цвете кедра будет сердце мое», — говорит, умирая, оскопленный Озирис-Бата), а из крови его выросли фиалки, наполнившие мир благоуханием вечной весны — любви нездешней. Fluore de sanguinis viola flos nascitur (Arnob., V, 8–9. — Hepding, 40).

И еще по другому сказанию о ханаанском Эшмуне-Аттисе: мертвое тело его обнимает и согревает Агдистис-Кибела, мать и возлюбленная вместе: «ризой своей облекала его отрезанный стыд, veste velaret et tegeret», по Тимофею Арнобию (Damasc. aр. Phot., Biblioth., 242. — Fr. Lenormant. Cabiri, 773. — Arnob., V, 14. — Graillot, 297).

Что это значит, объясняет пророк Иезекииль. «Ты взяла уборы свои из золота и серебра Моего, и сделала себе мужские знаки из них и блудодействовала с ними, и подымала одежды свои, и покрывала их», — говорит Господь дщерям Сиона, поклонницам Таммуза-Аттиса (Иез. 16, 17–18. — Movers, 595).

Еще нагляднее объясняют это два египетских изображения: одно — в Абидосском храме фараона Сэти I, на Озирисовой, из черного базальта, гробнице; другое — в притворе Дендерахского святилища. Оба почти одинаковы: мумия бога лежит на смертном ложе, окутанная саваном, — уже воскресающий, но еще не воскресший, мертвец, а богиня Изида, Ястребиха, парящая в воздухе, опускается на него, живая — на мертвого (Mariette, Denderach, IV, pl. 68–79, 90. — A. Moret. Rois et Dieux d’Egypte, 136, pl. X).

Лицо Изиды светом озарилось,обвеяла крылами Озириса,и вопль плачевный подняла о брате.Воздвигла члены бездыханного,чье сердце биться перестало,и семя извлекла из мертвого, —

сказано в гимне Изиде (Wal. Budge. Osiris and Egiptian ressurection, p. 94).

Приди в твой дом, приди в твой дом,Возлюбленный!О, первенец из мертвых,не упоены ли все наши сердцалюбовью к тебе, Благой, Торжествующий?..Люди и боги, простирая длани свои,ищут тебя, как дитя ищет матери…Приди же к ним, приди в свой дом!..Взгляни на меня: я — сестра твоя…Я — сестра твоя, на земле тебя любившая, —никто не любил тебя больше, чем я! —

плачет Изида над Озирисом, так же, как, может быть, Кибела над Аттисом. Смерть побеждает Изида, супруга брата своего, Озириса, любовью братски-брачною, а Кибела, супруга сына своего, Аттиса, — любовью матерински-брачною. Это значит: через пол — рождение, вечная смерть; через победу над полом — воскресение, вечная жизнь.

Все это в мифе темно, как темный звездный свет сквозь тусклое оконце или скважину, и нынешним людям кажется бредом полового безумия, кощунством или просто нелепостью. Но что это действительно значит или могло бы значить для нас, мы увидим на вершине всей языческой древности — в Самофракийских и Елевзинских таинствах.

7. АТТИС — АТЛАС

Римский император, Флавий Юлиан, верно, но, может быть, слишком злобно и самодовольно, прозванный христианами «Отступником», сочинил в Пессинунте, священном городе Кибелы и Аттиса, в ночь на 27 марта 362 года, перед походом в Месопотамию, где суждено ему было погибнуть, речь-гимн Непобедимому Солнцу, лебединую песнь всей языческой древности. Кровь хочет он влить в бледную тень, душу вдохнуть в мертвое тело бога, чтобы сделать его себе союзником в борьбе с Галилеянином. Сонный лепет титанов переводит на школьный язык неоплатоников, каменные глыбы бреда разрежает в облака метафизики; но рдеет и за ними последний луч уходящего Эроса, как альпийское рдение вечных снегов.

«Аттис, младенец, покинутый матерью, у вод реки Галла (притока Сангария, у Пессинунта, во Фригии) возрос до цветущего возраста и возлюблен был Матерью богов… заповедавшей ему служить ей свято… и не любить другой… Но, полюбив речную нимфу, Сангарию — Влажную, он сочетался с нею в пещере („пещере Космоса“ в мифе Платона). Матерь богов за то навела на него исступление, в котором он оскопился, и тогда, простив его, возвела к себе, на горнюю высь». Такова, по Юлиану, земная часть мифа, а вот и небесная.

«Аттис — последний из богов». — «Он, любя нисхождения (katavasis орфиков, „сошествие в ад“), как бы склоняется к материи». — «Сходит до крайних глубин вещества», — по неоплатонику Саллюстию (Sallustius, de diis et mundo, с. 4. — W. Bousset. Hauptprobleme der Gnosis, 1907, p. 184). — «Чистую и несмешанную природу свою, — продолжает Юлиан, — сохраняет Аттис до Млечного Пути, Галаксии; достигнув же этого предела, где происходит смешение бесстрастного (небесного) естества со страстным (земным), Аттис рождает материю». Здесь уже вся двойственность, дуализм монашески-христианской метафизики.

Пронойя («Промыслительница», та же Матерь богов) обуздывает «безумие Аттиса, потому что он сам себя не может обуздать». — «Самооскопление Аттиса есть некое умерение безмерности» («дурной бесконечности»). — «Мать не покинула сына… удержала его на краю бездны и, остановив бег его в бесконечное (apeiron), вернула к себе». — «Слава мудрому Аттису! После мгновенного безумия, не получил ли он, оскопившись, имя Премудрого? Он — безумный, заблудший, потому что покорился веществу; но он же и мудрый, потому что очистил самое нечистое» (пол) (Fl. Julian., Orat. V, ad Matrem Deorum).

Все это нравоучительно и холодно, серо, как серый туман, облака метафизики. Но вот, сквозь них внезапный, огненно-рдеющий луч мистерии: «бога Галла (Скопца) пожинается жертва святая, неизреченная», — кровавая жатва, в «день крови», dies sanguinis, когда в священном исступлении поклонники Аттиса кремневыми ножами оскопляются (Loisy, 94. — Hepding, 158).

Кажется, сам тихий мудрец, Юлиан, мог бы в этой безумной жатве участвовать, сделаться «скопцом ради царства небесного» и тайный пурпур крови понести под явным пурпуром кесаря. Стоит только в его богословии заменить кое-где имя Аттиса именем первого человека Адама, а кое-где — именем последнего Человека, Иисуса, чтобы получилась чистейшая метафизика монашеского девства, умерщвления пола. Сам Юлиан — такой же девственник и постник, как враги его, христиане, и даже больший. «Люди, — учит он, — питаясь растительной пищей, зла не причиняют никакой дышащей твари; мясом же питаться нельзя, не терзая и не убивая животных».

В белые ризы облекся я,от смертей и рождений очистился,и блюду, да не коснется уст моихпища животная, —

как поют куреты, люди Золотого века — Атлантиды, поклонники первого Аттиса — Атласа…

Если так, то свой Своего не познал, когда последний Эллин, в последнем бою, умирая, воскликнул: «Ты победил, Галилеянин!»

«Аттис оскопился, это значит: к вечной Сущности вернулся от земных частей твари… туда, где нет ни мужского, ни женского, а есть новая тварь, kainê ktisis» (ап. Павла), уточняют и договаривают мысль Юлиана гностики Офиты, поклонники «Орфея Распятого». То же делает и неоплатоник Саллюстий: «Аттис, в исступлении оскопившийся, покинувший Нимфу (Сангарию) и вернувшийся к Матери богов, означает Первочеловека, prôthantropos, сначала погруженного в Материю (Матерь Сущего), а затем из нее восставшего, дабы вернуться к Богу (Отцу). И это было не однажды, но есть всегда» (Hippolyt., Refutat. omn. haeres., V, 6, 7, 8, 9. — Hepding, 33. — Sallust., de diis et mundo, IV).

Будь император Юлиан, бедный рыцарь Прекрасной Дамы — эллинской древности, не то что помудрее, а похитрее и менее «рыцарь», он, может быть, соединился бы с офитами, умевшими ловить рыбу в мутной воде, смешивать тело с тенью, Христа с Аттисом, так, что неизвестно, что от чего, — от тела ли тень или наоборот.

«Таинства Аттиса, — учат офиты, — свидетельствуют о благодатной, сокровенной и открываемой внутри человека природе, ищущей царства небесного», — по евангельскому слову о скопцах. Следует лукаво или простодушно-кощунственный вывод: «Иисус есть произошедший от Человека неизобразимого изображенный, совершенный Человек, у фригийцев именуемый Папою, Papas» (Hippolyt., 1. c. 7. — Hepding, 34). Это и значит: нет существенной разницы между телом и тенью, Христом и Аттисом. Ловкие люди эти уже начинают довольно хитрый, но все же глупый, соблазн маловерных, покушение с негодными средствами, нынешних врагов Христовых, превращающих Иисуса в «миф».

Слабую попытку облечь тень плотью, сгустив облако мифа в историю, сохранил Павзаний. «Аттис был сыном фригийца Калая и родился без способности производить потомство („скопцом от чрева матернего“); выросши, переселился он в Лидию, где, совершая таинства Матери богов, достиг такой славы, что Зевс, из зависти, наслал на поля Лидийские вепря, убийцу Аттиса» (Pausan, 1. VII, Achaia, с. 6).

Стоит только сравнить этот глупенький рассказ с Евангелием, если тут могут быть даже для неверующих сравнения, чтобы понять, чем победил Галилеянин: Иисус был — Аттиса не было.

Сила аттизианства не в связи мифа с историей, не в том, что «это однажды было», а в том, что это «есть всегда», по глубокому слову Саллюстия. Аттиса человека не было, но есть, был и будет Аттис, бог или демон, «Существо действительно-сущее, ein wirklich existirendes Wesen», — по слову Шеллинга, — вот что бесконечно-трудно понять средним людям нашей бывшей «христианской цивилизации». Аттисов миф для них, как бы остов допотопного чудовища: можно его изучать, но в жизни, в религии, делать с ним нечего, так же как и с тем евангельским словом о скопцах или с этим видением Апокалипсиса: «Вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах… это те, кто не осквернился с женами, ибо они девственники» (Откр. 14, I, 4).