Поль Гольбах - Система природы, или О законах мира физического и мира духовного
Быть может, спросят, каким образом люди дошли до столь странных, ни на чем не основанных представлений о загробном мире. Я отвечу на это, что мы, действительно, не имеем представления о будущем, которое для нас не существует. Только наши представления о прошлом и настоящем доставляют нашему воображению материал, из которого оно строит замок царства будущего. Мы думаем, говорит Гоббс, что существующее ныне будет существовать всегда и одни и те же причины будут вызывать одни и те же следствия. Когда мы рассуждаем по аналогии то всегда основываемся на часто очень ошибочном убеждении, будто то, что уже произошло, произойдет еще раз в будущем, и считаем бесспорным, будто то, что произойдет, всегда будет подобно тому, что произошло. В своем нынешнем состоянии человек обладает двумя способами чувствовать: один из них ему нравится, а другой не нравится. Убежденный, что оба эти способа чувствовать должны сопровождать его за гробом, он наметил в стране будущего два различных местопребывания, предназначив одно для блаженства, а другое - для страдания; в первом должны жить друзья его бога, другое является темницей, где отмщаются обиды, нанесенные этому богу его несчастными подданными.
Таково происхождение этих столь распространенных среди людей представлений о загробной жизни. Мы повсюду встречаем Елисейские поля и Тартар, рай и ад - словом, два различных обиталища, созданные по указке воображения сочинивших их фантазеров или мошенников и приспособленные к предрассудкам, представлениям, упованиям и страхам веровавших в них народов. Индусы рисуют себе первое из этих обиталищ как область постоянного бездействия и покоя, так как, живя в знойном климате, они считают высшим блаженством покой. Мусульмане сулят себе там плотские удовольствия, подобные тем, которые составляют предмет их желаний в земной жизни. Христиане чаще всего надеются на какие-то невыразимые духовные наслаждения, словом, на счастье, о котором они не имеют никакого представления.
Но каковы бы ни были эти загробные удовольствия или страдания, люди поняли, что необходимо тело, чтобы их душа могла наслаждаться ими или испытывать муки, предназначенные для врагов божества. Отсюда возник догмат о воскресении, согласно которому предположили, что это тело, гниющее, разлагающееся, распадающееся на наших глазах, когда-нибудь восстановится благодаря божественному всемогуществу и снова образует оболочку для души, чтобы вместе с ней получать награды и наказания, заслуженные ими во время их первоначального союза. Догмат о воскресений кажется бесполезным всем тем, кто верит в существование чувствующих, мыслящих, страдающих или наслаждающихся после разлуки с телом душ. Они должны вместе с Беркли предполагать, что душа не нуждается ни в теле, ни в каком-нибудь внешнем существе, чтобы испытывать ощущения и иметь идеи. Сторонники Мальбранша должны предположить что осужденные души будут видеть ад в боге и чувствовать, как они горят, обходясь без тела. Это непонятное учение, сочиненное, как утверждают, магами, еще и ныне находит множество приверженцев, которые, однако, никогда не занимались серьезно его исследованием. Наконец, другие лица, неспособные подняться до столь возвышенных учений, предположили, что после смерти человек будет последовательно переселяться в различных животных и никогда не перестанет жить на земле; таково было мнение тех, кто верил в метемпсихоз.
Что касается места страдания душ, то фантазия обманщиков, желавших управлять народами, постаралась собрать для его изображения самые отталкивающие образы, чтобы представить его в наиболее ужасном виде. Огонь вызывает в нас болезненные ощущения более всех других элементов, поэтому предположили, что божественное всемогущество не могло придумать для наказания своих врагов ничего более жестокого, чем огонь. Огонь был пределом человеческой фантазии в этом отношении, и поэтому в общих чертах было решено, что огонь должен быть мстителем оскорбленного божества в загробном мире, подобно тому как люди в своем безумии и жестокости часто делают его мстителем божества здесь, на земле. Отсюда, несомненно, берет начало искупление огнем, столь принятое у многих восточных народов и практикуемое еще и ныне служителями бога мира, у которых хватает жестокости сжигать на огне тех, кто не имеет одинаковых с ними представлений о божестве. Под влиянием того же безумия светские суды приговаривают к смертной казни на костре богохульников, кощунствующих, святотатцев, то есть людей, которые никому не вредят, и в то же время ограничиваются более мягкими наказаниями для лиц, приносящих реальный вред обществу. Так религия перевернула вверх дном все понятия! И вот стали изображать жертв божественного гнева заключенными в пылающие темницы, катающимися в вихре пламени, погруженными в моря из кипящей серы и смолы и оглашающими своды ада своими бесполезными стенаниями и зубовным скрежетом.
Но, спросят, быть может, как могли люди решиться верить в какое-то сопровождаемое вечными муками существование, особенно если многие из них, согласно своим религиозным воззрениям, должны были бояться, что оно выпадает на их долю. Многие причины могли побудить их принять столь отталкивающее учение. Во-первых, лишь немногие из здравомыслящих людей, решавшихся прислушаться к голосу своего разума, могли поверить в подобную бессмыслицу; если же они и верили в нее, то мысль о подобных свирепых карах уравновешивалась идеей о милосердии и доброте, которую они приписывали своему богу. Христиане утверждают, что загробные мучения должны быть бесконечны и по длительности, и по интенсивности. В ответ на это я должен указать, что человек, как конечное существо, не может страдать бесконечно. Сам бог не может сообщить ему бесконечности, несмотря на все его старания наложить на человека вечное наказание за проступки, которые сами имеют лишь конечные, или ограниченные во времени, последствия. То же самое можно сказать о райских утехах: бесконечный бог так же мало доступен понимаю конечного существа в раю, как и здесь, на земле. С другой стороны, если бог, как учит христианство, занимается продлением существования осужденных грешников, то это означает и продление существования греха, что совершенно не согласуется с приписываемой богу любовью к порядку. Во-вторых, ослепленные страхом, народы никогда не задумывались даже над самыми странными догматами, которые преподносили им их законодатели или которые были переданы им их отцами. В-третьих, все люди видели предмет своих страхов всегда в дымке благоприятной дали, а религия обещала им средства избавиться от наказаний, которые они считали заслуженными. Наконец, человек подобно тем больным, которые привязаны даже к мучительнейшему существованию, предпочитал мысль даже о самом злосчастном, но знакомом ему существовании мысли о небытии, которое он считал самым ужасным из бедствий, потому что не мог иметь о нем представления или потому что его воображение заставляло его смотреть на это несуществование, или небытие, как на какое-то хаотическое соединение всех бедствий. Знакомое зло, как бы велико оно ни было, меньше тревожит людей, особенно когда у них остается надежда избежать его, чем зло, которого они совсем не знают, которое в силу этого дает пищу их воображению и для предотвращения которого они не имеют никаких средств.
Итак, мы видим, что суеверие не только не дает людям утешения перед лицом неизбежной смерти, но, наоборот, только усиливает их страхи представлением о бедствиях, которые якобы последуют в загробной жизни. Эти страхи так велики, что несчастные, серьезно верящие в зловещие догматы религии, будучи последовательны, проводят свои дни в скорби и слезах. Как отнестись нам к этому гибельному для общественной жизни и, однако, принятому множеством народов учению, согласно которому суровый бог может в любой момент подобно татю захватить их врасплох и начать производить на земле свой страшный суд? Может ли что-нибудь так устрашить людей, в такой мере отнять у них мужество и желание улучшить свою судьбу, как перспектива вечного ожидания гибели мира и появления на развалинах всей природы божества, творящего суд над смертными? Между тем таковы мрачные взгляды, которые в течение тысячелетий внушали народам. Эти взгляды столь пагубны, что если бы народы, к счастью, не оказались непоследовательными, не уклонились в своем поведении от этих пессимистических учений, то они впали бы в постыднейшее отупение. Зачем им интересоваться этим преходящим миром, который в каждое мгновение может рухнуть? Зачем мечтать о счастье на земле, являющейся лишь преддверием царства вечного блаженства? Можно ли после этого удивляться тому, что последователям этих суеверных догматов предписываются полное отречение от земных благ, совершенный отказ от невиннейших удовольствий, инертность, малодушие, душевная низость, необщительность, делающие их бесполезными и даже опасными для других? Если бы необходимость не заставляла людей на практике отклоняться от их бессмысленных теорий, если бы потребности не возвращали их вопреки религиозным догматам на путь разума, то весь мир скоро стал бы обширной пустыней, населенной лишь одинокими дикарями, которые не имели бы даже решимости размножаться. Какова же цена понятий, которые не позволяют людям вступать в общение?
