Иустин (Попович) - Философские пропасти
Без Господа Иисуса душа человеческая – ужас, и проклятие, и глупость. Только на огненных колесницах христолюбия человеческая душа может вознестись туда, где печаль миров претворяется в милую печаль и где горькие тайны одичавших земных фабрикантов и смерти прекращаются и настает вечная радость.
И Иисусовом мире господствует волшебная вечность. Здесь всякая мысль человеческая начинается какой-то милой безначальностью, а заканчивается некоей сладкой бескрайностью. И всякому человеческому ощущению границею служит божественная безграничность. И всецелое существо человеческое исполняется вечной божественной логосностью, вечной божественной логичностью, вечным божественным смыслом. И с помощью божественной логосности, божественной логичности, божественного смысла Христов человек находит вечную божественную логосность, вечную божественную логичность, вечный божественный смысл во всех тварях и существах во всех Божиих мирах. О, уберите все миры, останется только Он, единственный, никем не заменимый, всесладчайший Господь и Бог мой – Иисус, вседивный, всечудесный, всемилый!.. Столкните все вселенные в бездны небытия, останется только Он над всеми бедными человеческими существами, ибо Он, единственно Он, Единый Человеколюбец, воскрешает из всех смертей во все божественные вечности и сверхвечности, радости и всерадости…
Бунт клещей
Когда я вижу человека в его огреховленной действительности, я говорю себе: для Бога нет большего ада, чем человек. А человек, влюбленный в греховное сладострастие, скрежещет зубами и шелестит: страшнейший ад, который люди придумали для себя, - это Бог… Ему бы хотелось, чтобы не было Бога, живого и истинного, что всемилостиво спасает от греха и справедливо осуждает за упорство в грехе. А над этим размышлением пылает истина: если бы все земные горы и холмы превратились в ладан и загорелись, смогли бы они перебить этим благоуханием смрад земной, что гноем течет из многих тварей и прежде всего из людей?
Треклятый ужас охватывает меня, когда я наблюдаю беспредельность человека без Бога. Ибо нет ничего страшнее этого. Беспредельность без Бога, что это, если не бессмертие без света и радости? Нет большего чудовища ни в одном из известных миров, чем человек без Бога. Нет и более страшного ада. Ибо самый страшный ад – это человек без Бога. Когда мысль человеческая оторвется от Бога, чем она завершится? Чем станет? Черной бесконечностью. А это ад. Потому что мысль без Бога – это страшнейший ад. А чувство, которое ничем не связано с Богом, разве это не ад для человека? А мои богоборческие мысли, а мои мрачные чувства распинают меня и раздирают, и я, обессилевший, горько вопрошаю: «Господи, если ад не во мне, то где же он, где, где?»
Природа греха в том, чтобы возбуждать себя и людей вокруг себя против Безгрешного. Праисконное отвращение ко всему божественному и небесному опустошает грехолюбивого человека. Он бы хотел приблизиться к небу, чтобы презрительно плюнуть в него и затем стремглав сладострастно сорваться с неба в муть земных наслаждений. Вы заметили: все бунты против Бога исходят из желания оправдать грех. А грех, которому нет равных и который не прощается ни в одном из существующих миров, следующий: «Мой бунт, Господи, отнюдь не Адамов, ибо я не желаю ни знать, как Ты, ни быть, как Ты, ни жить, как Ты, но совершенно утратить память о Тебе и представление о себе. Мой бунт даже не Иудин, Господи! Ибо я хочу не предать Тебя, не убить Тебя, а просто не знать Тебя. Не правда ли, это не великий бунт, не великий грех? Никаким путем я не желаю идти к Тебе, мне милее пути, что уводят от Тебя. Зачем Ты меня вывел на многие пути и завлек в Свои сети? Кто дал Тебе право? Я же не хотел и не хочу…»
***
Этот мир населен растениями, животными, минералами, а на вершине всего поставлен человек. Для того ли, чтобы ощущать все воздыхания попираемых, все муки придавленных, все боли огорченных и через трупы спокойно и решительно устремляться к своему бессмертию? О, трагичное бессмертие на трупах ближних! Даны ли человеку чувства, которые могли бы это вынести, и душа, которая бы не сошла с ума от этого, и сердце, которое могло бы от этого не разорваться? Но все же человек сущностно и судьбоносно зависит от всех тварей, а все твари от него. Есть что-то в человека, что его делает судьбою времени и пространства, судьбою всех подангельстких существ во всех мирах. Поэтому он смело вздымается духом над всеми безднами, рассеянными по пространству и времени. Но все же это маленький, крошечный, малюсенький человек. Извлеките из земли силу притяжения, которой она нас держит в своих страстных объятиях, куда бы мы, люди, разлетелись и куда бы попадали? Есть ли дно такому падению с земли, и куда нам упасть, и на что мы упадем?
Грехолюбивый человек имеет свою логику, которой оправдывает свой грех и свое зло. Вот она: этот мир сотворен эпилептиком. Разве душа в теле не находится постоянно в эпилептических припадках? Разве тело в мире не находится постоянно в эпилептических конвульсиях? Разве земля в объятиях солнца не находится в эпилептических муках? Разве зрачок в глазу не находится в эпилептическом припадке? Наша звезда – это отвратительная коростная жаба среди звезд, а люди, а существа, живущие на ней, всего лишь коросты, короста на коросте. Поэтому наша звезда находится в постоянной лихорадке, а человек на ней – в постоянном бреду. Какая-то проклятая жуть струится со всех звезд на нашу звезду. И все боли больных существ сливаются на нашу планету, как будто она есть единое сердце всех миров. И она корчится, трясется и бредит в каком-то космическом бреду, и рыдает под мрачными вершинами и над грозными глубинами, не понимая ничего из того, что с ней происходит…
Нет ничего отвратительнее, чем грехолюбивый человек. Он носит в себе страшнейшее пугало – огреховленное сознание и огреховленное ощущение. И еще одно пугало – огреховленную волю. А его явь? Это непрерывные и необозримые шествия отвратительных монстров. Из-за такого человека грустят над человеком все миры, страшатся его и опасаются за свою судьбу. Если же когда-нибудь, где-нибудь в космосе будут искать страшнейшее пугало, чтобы сделать из него божество, то только наша планета будет в состоянии подарить его космосу. Чтобы устрашать космос и космические существа, достаточно быть человеком – человеком греха и зла.
***
Что такое природа? На каком основании она существует? Из чего она состоит? Где ее основание? Где дно? Где вершина? Где ее начало? Где конец? Все, что ей принадлежит, необычно и удивляет наше крошечное человеческое сознание и ошеломляет наше мелкое человеческое чувство. Ибо и бесконечно малое так же удивляет, как и бесконечно большое. Страх охватывает человека и от бесконечно малого, и от бесконечно большого. Что только ни проходит и что только ни тянется между бесконечно малым (праэлектроном) и бесконечно большим (универсумом)? Человек и бесчисленные существа и вещи. Какие только процессы не ткутся на удивительном ткацком станке, растянутом между бесконечно малым и бесконечно великим! Бросается в глаза, что везде одна и та же тайна: и в самом большом и в самом малом, и во всем, что между ними. «Везде один и тот же план, одна и та же мысль… Одни и те же законы управляют и жизнью атома и жизнью звезд».
Но где бы человек ни был, он всегда находится или на рубеже бесконечно малого, или на рубеже бесконечно большого. И его сознание дрожит и трепещет, приблизившись к жутким пропастям бесконечно великого или бесконечно малого. А чувство в них трепещет и цепенеет. Увлеченная заманчивой таинственностью бездны, человеческая мысль всегда недалека от безумия, а человеческое ощущение – от отчаяния. Здесь и для человеческой мысли, и для человеческого ощущения только одно спасение – Богочеловек Иисус. Ибо Он, мудростью и любовью проводя человеческую мысль и человеческое ощущение через пропасти бытия и существования, незаметно претворяет человеческую мысль в богомыслие и человеческое ощущение – в богоощущение. И так вводит их в райскую, божественную вечность, где никакие противоречия не нарушают их богочеловеческий мир.
А без Богочеловека человеческая мысль ощущает себя на этой планете, как в космическом леднике, где все замерзает от какого-то неизбывного ужаса. Замерзают мысли, замерзают чувства. Без Богочеловека человек катится из безумия в безумие из бунта в бунт. Вроде такого безумия и вроде такого бунта: что это за шпионы вокруг нас и над нами? Все эти высшие существа: и Бог, и ангелы, и демоны; кто дал им право, это страшное право контроля и суда над нами? Они прилепили нас какими-то силами и гравитациями, как клещей, к этой помойной яме, нашей планете, так что некуда деться. Даже когда мы зовем на помощь, когда мы бунтуем, это всего лишь бунт клещей. Наши голоса – голоса клещей, наши вопли – вопли клещей, далеко ли они слышны? Все равно, пусть бы они были слышны хоть на миллиметр от земли, главное то, что нам больно, больно оттого что мы являемся тем, что мы есть. А это значит, что и у нас, клещей, есть сердце. Наверняка есть, раз мы ощущаем боль. Пусть наша боль столь мала, что невидима сверху для высших и больших существ. Но в том-то и мука наша, что наша боль, пусть и маленькая, охватывает все наше клещиное сердце. Разве существует малое сердце и малая боль? Даже и бесконечно малая боль для него бесконечно велика. Вот в том-то и состоит эта проклятая привилегия, что навязана нам, клещам, не знаем по какому праву и чего ради…
