Схимонах Илларион - На горах Кавказа
Другой случай был такого свойства: пришлось мне возвращаться из мирского селения «Веселой», после приобщения Святых Христовых Таин, в свое отшельническое местопребывание – в тот же Нагиб; дороги туда, как теперь, тогда не было; я пробирался косогором с неимоверным трудом по дремучему лесу, переходя овраги и пропасти, перелазя скалы и утесы. И когда был в половине пути, вдруг погода переменилась: повалил снег, полился дождь, загудел ветер; заколебался лес, великим шумом наполняя воздух; вся природа пришла в движение, как бы отмщение творя человеку за грех его.
Я сел, весь мокрый до костей, не имея сил идти далее. Между тем наступал вечер, – и ужасающая мгла налегала на лес; ветер, гоня по ущельям снежные клубы, какими-то страшными привидениями еще более и как бы до конца устрашал мой дух. Смертный страх оковал меня, и ужас проник все мое существо; помощи ждать было неоткуда – смерть неминуемая: я должен был застыть. Но мне сильно не хотелось умирать: во-первых, при полном сознании и совершенной неожиданности, а главное, при сильном желании еще жить и потрудиться, ради вечного спасения, в подвигах и лишениях пустынного жития. Встану и буду идти… но сделаю шагов десять… падаю на землю в изнеможении, потому что и сумка на плечах была у меня, по обычаю нашей жизни, более пуда. Так бился я, падая и вставая, пока наступила совершенная темнота. Выбившись из сил, лег я на землю весь мокрый, не имея никакой надежды остаться в живых. И так, лежал покрытый снегом, в несказанном страдании до самого утра.
Но волею Всемогущего Бога, воскрешающего мертвых и подающего дыхание всякой твари, остался живым. Только ноги и руки застыли, и невозможно было стать на ноги. Поэтому, немалое время я полз на животе, пока мало-помалу пришли в оживление застывшие члены. И так, двигаясь помалу, с великим трудом, едва достиг своей келлии, где и поправился, воздавая сердечное благодарение всеблагому Промыслу Отца Небесного, не оставляющему нас в нуждах наших.
Еще раз пришлось мне переходить Псебайский перевал. Для этого требовалось времени, по моим силам, не менее трех дней. К вечеру другого дня, когда я, раз перешедши Черную речку, приближался к вершине ее, где нужно было переходить ее вторично, ударил проливной дождь, подул сильный втер, опустилась глубокая тьма и покрыла всю страну. Идти далее прекратилась всякая возможность, сел я под дерево, весь мокрый, как бы по горло в воде. Около полуночи, – слышу – идет медведь; почуявши меня носом, подошел ко мне любезно и как бы сострадательно обнюхал меня всего – и спокойно пошел далее, своим преднамеренным путем, не чувствуя никакого злострадания от лютости непогодной. Позавидовал я, грешный, сему дубравному зверю, что он ни во что вменяет жестокое злострадание, от которого человек нередко помирает.
Утром, подошедши к реке, с ужасом заметил, что ее перейти нельзя: она наводнилась и представляла взору видение ужасающее: бежала с быстротою стрелы и несла своим движением большие камни. Что тут оставалось делать?!… И ждать нечего, потому что здесь никто из людей не будет ни идти, ни ехать, да кроме того, и хлеба у меня в сумке было только на раз поесть. Находясь в затруднительном положении, пред неодолимою преградою, я снова, по необходимости, хотя бы и не хотел, должен был обратиться к небесной помощи Всемогущего Бога. И вот осязательное доказательство тому, что пустынная жизнь в этих, и подобных этому случаях, имеют несравненное превосходство пред другими видами духовной жизни именно тем, что поневоле принуждает человека обращаться к Господу с молитвою о помощи, которую всенепременно получив, воочию убеждается как в безконечном милосердии Божием, так и в неусыпном промысле Божием, непрестанно о каждом из нас пекущемся.
Пришли мне на память, как бы сами собою, воодушевительные слова великого во отцах, наставника пустынножителей – святого Исаака Сирского: вера в Бога делает человека сыном Божиим и что он самовластно тогда распоряжается всяким тварным естеством. Вере дана возможность творить новую тварь, – и она действительно показала миру чудеса Божии: шествовала по хребту моря, как по суше, и входила в огонь, не терпя никакого вреда; да и, кроме того, Сам Господь говорит: вся возможно верующему . Помолился я Господу Богу и Его Преблагословенной Матери, всему миру усердной Заступнице, несомненно веруя в сердце своем, что никогда не оставляет Он нас грешных. Призвал на помощь и скорого в бедах помощника святителя Христова Николая, оградил крестным знамением и себя и страшное для взора водное стремление, взял в руки длинную палку и безстрашно вошел в глубину реки. Вода была по самую грудь, и, по естественному положению дела, мне никак нельзя было удержаться на ногах, но быть снесенным водой и разбитым о камни, как и пострадали от этого самого многие из наших пустыников в разные времена.
Но сила Божия чудесно удержала меня посреди бушующей стихии, я устоял, как скала посреди ужасного напора воды, безтрудно перешел смертную опасность и, по обычаю своему, воздал сердечное благодарение Жизнодавцу Богу, творящему всегда великие и преславные дела.
Много раз заблуждаясь в дебрях, подвергался опасности смерти от неимения воды. Однажды шел посетить братию, жившую в верховьях реки Мзынта. По случаю наступившего тумана, сбился с дороги и зашел в непроходимую дебрь, где лазил, ища из нее выхода, до самого вечера, но только все более заходил в стремнины и пропасти; от крайнего истощения наступила смертельная истома. Лег я на землю, не чаявши быть живым, потому что внутренность моя горела от нестерпимой жажды, как бы палимая огнем, и я терпел неисповедимые страдания. Увидевши себя в великой беде, угрожавшей неминуемою смертью, я обратился к небесной помощи. Стал молиться к Жизнодавцу Господу, как не молился никогда: усердно, пламенно, неотступно: жажда прекратилась, почувствовал в себе оживление сил, и тем миновалась смертная опасность.
Ночь эту, помню, провел на высочайшей горе и в духовном состоянии и в молитвенном ко Господу восторжении духа. Ночь была лунная, тихая, прекрасная. Природа приносила обычную службу Творцу Своему, безмолвно прославляя Его безконечные совершенства. Соседние шпили горные стояли как-то угрюмо и молчаливо, некоторые из них были покрыты лесом, и мрачный вид их, как бы таинственная область незримого мира, поражали душу впечатлением чего-то сокровенного, непроницаемого, но полного жизни и деятельности, никому же ведомой: все равно как укрыта в человеке и духовная жизнь от взора людского, а движется в сердце его, зримая единому Богу.
Внизу, на полянах, раздавалось веселое пение травяных кузнечиков. Эти неусыпные певцы Божественной славы настолько усердны в исполнении своей обязанности, что решительно во всю ночь ни на минуту не престанут от дела своего, наполняя воздух неподражаемым сладкозвучием.
Здесь воистину видится Божия премудрость! Травяная казявочка – самомалейшая… и производит такой прекрасный орган пения, какого не может создать никакое искусство человеческое, никакой мудрец или художник, а им вторили болотные лягушки, коих безчисленные голоса, во множестве разнообразия своего, дружным и торжественным хором разносились между вершинами гор. И это наполняло душу восторгом чистейшего удовольствия, какое испытывает душа вообще от действия на нее всего прекрасного. Вдали виднелось Черное море. Оно величественно покоилось в лоне своем, как бы могучий исполин отдыхал после ратного дела. Луна освещала его поверхность бледным светом. Изредка видны были черные точки. Это проходили пароходы.
Вид моря приводил душу в состояние мира, тишины и спокойствия и производил впечатление радостнотворное и отрадное, а в ум рождал мысли глубокие и разнообразные. Смотря на сие, приходило на память и оное житейское море, воздвизаемое напастей бурею. И как сие после страшной бури и волнения, когда волны его восходят до небес и нисходят до бездн, теперь мирно и немятежно, так бывает и с человеком: после мятежа страстей наступает духовная тишина и небесное спокойствие; конечно, когда он старается, по силам своим, о спасении своем. На небе полная луна, вытекая из-за гор, серебристым светом заливала окрестность.
Сидя на верху горы, превыше всего дольнего мира, который, без сомнения, в это время весь был погружен в сон, я снова зрел духовными очами сердца многохудожную премудрость Божию, так щедро явленную в видимой природе.
Припоминались мне дивные слова высокого ума человеческого, как-то давно читанные, и что в них там изображено в слове, то самое теперь мне виделось на деле: «глубокая печаль об утрате какого-то блаженства проходит по всему царству бытия, и невнятная в низшей области творения с каждою степенью выше становится вразумительнее и, наконец, в Святом Предании получает свое настоящее истолкование. Уныло воют ветры, рокочут воды морей, растения всею жизнию своею выражают жажду жизни и света, и в этой жажде истощаются и умирают, животные оглашают воздух то жалостными песнями, то криками ярости; народы передают друг другу повесть о золотом веке, о каком-то преступлении, о вторжении зла и, наконец, Священное бытописание ясно говорит, что человек был блажен и безсмертен, но потерял и то и другое преступлением заповеди Божией».
