Оливье Клеман - Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором
вместе образует только что раскрывшийся цветок из голубого огня, который мягко окружает нас, ибо он уходит своими корнями в небо и обращает к нам свою чашу. Вспоминается мистический опыт, который описывает Евагрий: когда святой достигает вершины внутреннего Синая, который есть «место Божие», он видит его насыщенным излучением сапфира. Образ Моисея и образ Богородицы восполняют друг друга, ибо Она есть Синай истинный, трон Премудрости.
«Матерь Божия — это одновременно Премудрость и Красота, — сказал мне патриарх. — В ней сосредоточивается вся красота твари, чтобы причаститься красоте Божией».
* * *
Поэтому дух православного богословия — это дух не любомудрия, но добротолюбия, который взыскует красоты нового неба и новой земли, приходящих к нам в Духе Святом в момент служения литургии и раскрывающихся в ликах Пресвятой и всех святых.
В Святой Софии на возвышении, справа от центрального нефа восстановили мозаику, деисусного чина, т. е. заступничества Христа–Судии, Пресвятой Девы и Предтечи, Невесты и Друга Жениха. Ибо Судия открывает Себя как Жених души, которая грядет к Нему «со страхом Божиим и с верою», как говорит священник, когда он выходит к верующим с евхаристической чашей. Лик Иоанна Крестителя отмечен суровой аскезой. Лик Матери Божией светится миром и упованием. Но глаза Ее подобны глазам тех, кто пролил столько слез, что эти слезы стали слезами радости . «Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе… восстану бо и прославлюся…» {Канон Утрени Великой субботы, песнь 9}. Мужественная аскеза стерла черты индивидуального «я» на лице Иоанна Крести теля. «Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин 3.30) Богородица — это та, кто была «рас–творена» слезами и сотворена вновь Духом Святым.
Я
Таким образом падший разум, разделяющий и смешивающий, должен умереть в крещальной воде слез, дабы вновь ожить в недрах любящего разумения Христова. «Почему, — вопрошал святой Игнатий Антио–хийский, — не становимся мы мудрецами, принимая мудрость Божию, которая есть Иисус Христос» (Еф 17.2)?
Он
Почему? Я скажу вам: потому что мы захотели сделать богословие наукой точно также, как мы сделали из Церкви машину. Тогда как настоящее богословие требует преображения всего нашего существа, оно исходит из метанойи, чтобы достичь своего исполнения в любви!
Я
Отцы то и дело повторяли: «Богословие бездеятельное — это богословие бесовское» (святой Макарий; и действие, праксис, означает покаяние, молитву и деятельную любовь. «Говорить о Боге — великое дело, но еще лучше очищать себя для Бога» (Григорий Назиа–зин). Цель всегда заключается в «ощущении Бога», а не в умозрении о Нем, в том целостном познании, которое собирает человека в одно напряженное целое.
Он
Греческие Отцы жили своим богословием. Латинские Отцы также, в особенности блаженный Августин.
Я
Мне иногда кажется, что блаженный Августин относился к нему слишком страстно, слишком индивидуально, и что личность его наложила слишком тяжелый отпечаток на весь душевный строй западного христианства.
Он
Потому что это была громадная личность, которая после крушения западной культуры того времени, вызванного нашествиями варваров, осталась слишком одинокой. В конце концов в веках остается не столько тот или иной Отец с конкретными чертами его индивидуальности, сколько удивительное созвучие всех Отцов, собранных из разных мест и разных стран. Греки, египтяне, сирийцы, латиняне — какая это фантастическая симфония, лейтмотивом которой служит одно и то же грандиозное видение…
Я
«Бог сделался человеком, чтобы человек мог стать Богом»! (Григорий Назианзин).
Он
Вместо того, чтобы критиковать Августина, чем охотно занимаются православные, его следовало бы услышать в контексте этой симфонии, читать его вместе с греческими Отцами!
Я
Которых, как нам стало известно, он знал достаточно хорошо…
Он
Я скажу больше: святой Фома Аквинский еще не отделял богословия от глубины христианской жизни…
Я
Бесспорно, но нередко забывают о его мистической глубине, о его привязанности к Ареопагиту, и его lectio divina — столь традиционное размышление над Писанием. Тем не менее именно он, может быть, как раз из–за отсутствия восточного противоядия, более всех поддался этому искушению — построить богословие как некую науку. И томисты уступили этому искушению. Так распалось единство литургической жизни, жизни мистической и интеллектуальной. И богословие стало христианской оболочкой западной метафизики, которая, дабы установить подобие между понятным и божественным, начиная с Платона, противопоставляла чувственное постижимому. Однако истинная тайна возвышается как над постижимым, так и над чувственным, ибо она преображает и то и другое, тело и душу.
Он
Ах, эту механику духа — оставим–ка лучше ее инженерам! — ослабленный христианский Восток усвоил в конце концов в современную эпоху. И надо сказать, в самом убогом виде! С риском построить чисто полемическое богословие, которое заимствует у протестантов их антикатолические аргументы, а у католиков — аргументы антипротестантские.
Я
Отец Георгий Флоровский называл это «вавилонским пленением православного богословия». Но, по благодати Божией, богословие Отцов никогда не переставало питать нашу молитву, говорим ли мы о византийской литургии, созданной в патристический век и несущей в себе огромное богословское богатство, или о традиции «Добротолюбия» и «молитвы Иисусовой», для которой всякое подлинное богословие — это богословие мистическое… Затем наступило возрождение XIX и XX века, в особенности «неопатристиче–ский» синтез нашей эпохи.
Он
Это возрождение имеет огромный смысл, и я содействую ему, чем могу. Несколько лет назад я основал институт патристических исследований в Фессалониках, от которого я многого жду.
* * *
«Патриарший институт патристических исследований», основанный в 1966 году во Владатонском монастыре — древнем духовном центре Македонии, стоящем на террасах акрополя — возвышается над Фессалониками. Монастырь этот «ставропигиальный», т. е. неподвластный местному епископу и находящийся в непосредственной юрисдикции Константинополя. Во главе Института патриарх поставил молодого богослова Стилианоса Харкинакиса, получившего образование в Германии. Тесное сотрудничество установилось с богословским факультетом в Фессалониках, в частности с профессором Панайотисом Христу. Институт выпускает «Записки» раз в семестр с характерным названием Klironomia — «Наследие». Эти записки носят международный и межконфессиональный характер и включают в себя множество публикаций на западных языках. В двух письмах, опубликованных в первом выпуске, патриарх призывал к строгой научности и вместе с тем к живой открытости современной проблематике. В каждом выпуске публикуется также хроника богословского движения в греческом мире, продолжающая в этом отношении традицию журнала Apostolos Andreas, прекратившего свое существование в 1964 году.
Основание Института было как нельзя более своевременным. На протяжении уже двенадцати лет производилась большая работа по публикации патристических текстов, осуществляемых Apostoliki Diakonia (Диаконское служение), выпустившим уже тридцатую книгу. К этому времени было почти закончено издание «Греческой религиозной и моральной Энциклопедии», начавшееся в 1962 году, со множеством основательных статей, посвященных Отцам. И ныне это наследие древних, столь методически описанное греческими богословами, предстоит сделать творческим и плодотворным, соединив его с наиболее ценным из того, что дала русская религиозная мысль. Сделать плодотворным для времени духовного упадка и обетования, которое переживает нынешнее человечество. К этому свидетельству направлены и усилия наиболее молодых богословов. Среди них — Панайотис Неллас, специалист по Кавасиле, хорошо чувствующий великую мистическую традицию Православия; и Христос Яннарас, близко знакомый с русской философией, в том числе и той, что была создана в рассеянии. Он, помимо прочего, опубликовал исследование Отсутствие и непознаваемость Бога у Дионисия Ареопагита и Хайдеггера, где он показывает, как «апофатический», — т. е. негативный и антиномический — подступ к тайне может преобразовать современное невидение Бога в открытость Непознаваемому, которое познается только в Неведении.
Он
У Востока и Запада общие Отцы. Их устами выражает себя Церковь неразделенная. То общее, которое благодаря им есть у нас с христианами Запада, в особенности с католиками, это не только Писание, но определенный способ церковного богопознания, совершающегося в свете Евхаристии и святости. Нам нужно вновь отыскать как на Востоке, так и на Западе эту нить, соединяющую нас со святоотеческой традицией, дабы обрести ее обновленной.
