Иоанн Златоуст - Творения, том 3, книга 1
5. Итак, помни то, что говорится здесь, чтобы, когда выйдешь и нападет на тебя диавол - или посредством гнева, или посредством тщеславия, или посредством другой какой-нибудь страсти - ты, вспомнив о здешнем учении, мог легко уклониться от сетей лукавого. Не видите ли вы на поприщах ратоборства, как учители юношей, после бесчисленных подвигов, по причине старости, получившие, наконец, увольнение от ратоборства, сидя вне оград близ самой пыли, подсказывают находящимся внутри и вступающим в борьбу, чтобы они схватили руку, чтобы увлекли ногу, чтобы взялись за спину, и много другого подобного говорят, например: если сделаешь то и то, тогда легко сразишь противника, - и таким образом весьма много помогают ученикам? Так и ты взирай на учителя твоего, блаженного Павла, который после бесчисленных венцов, находясь теперь вне поприща, т.е. настоящей жизни, подсказывает нам подвизающимся и взывает посредством посланий, когда видит одержимых гневом и злопамятством и терзаемых какою-нибудь страстью: "если враг твой голоден, накорми его" (Рим.12:20). И как учитель юношей говорит: если сделаешь то и то, тогда преодолеешь противника, так и он прибавляет: "Делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья". Но между тем, как я читаю эту заповедь, представляется вопрос, который, по-видимому, рождается из нее и многим подает повод говорить против Павла, который я и хочу предложить вам сегодня. Что же волнует мысли тех, которые не хотят исследовать все тщательно? Павел, говорят, отклоняя от гнева и убеждая быть кроткими и добрыми к ближним, еще более раздражает их и располагает к гневу. В самом деле, в словах: "если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его", содержится заповедь прекрасная, исполненная любомудрия и полезная как для делающего, так и для получающего это; но следующие затем слова приводят в великое недоумение и, по-видимому, не согласны с мыслью, выраженною в первых. В чем же это? В том, что он говорит: "делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья". Этими словами, говорят, он причиняет вред и делающему и получающему благодеяние, обжигая голову последнего и налагая на нее горячих угольев. В самом деле, может ли быть столько добра от напитания и напоения, сколько зла от наложения кучи угольев? Таким образом, и получающему благодеяние, говорят, он делает зло, подвергая его большему наказанию, а с другой стороны и оказывающему благодеяние причиняет вред, потому что и последний какую может получить пользу от благодеяния врагам, если будет делать это в надежде навлечь на них наказание? Кто питает и поит врага для того, чтобы собрать горячие уголья на голову его, тот не может быть человеколюбивым и добрым, но бесчеловечен и жесток, - посредством малого благодеяния причиняя невыразимое мучение. Что, в самом деле, может быть жесточе питающего для того, чтобы собрать горячие уголья на голову питаемого? Таково возражение. Теперь надобно предложить и разрешение, чтобы ты из того самого, что, по-видимому, унижает слова заповеди, ясно увидел всю мудрость законодателя. Какое же это разрешение?
Хорошо знал этот великий и доблестный муж, что тяжелое и трудное дело - скоро примириться с врагом, тяжелое и трудное не по своему свойству, но по нашему нерадению. Притом он заповедал не только примириться, но и напитать, что гораздо тяжелее первого: если некоторые, только видя своих оскорбителей, ожесточаются, то как они решились бы напитать их алчущих? Но что я говорю: видя? Если кто напомнит об них и произнесет одно только имя их, то растравляет рану в душе нашей и усиливает раздражение. Поэтому-то Павел, зная все это и желая неудобоисполнимое и трудное сделать удобным и легким, и расположить того, кто не хочет даже видеть своего врага, сделаться его благодетелем, прибавил "горящие уголья", чтобы он, побуждаясь надеждою наказания, решился на благодеяние оскорбившему его. Как рыбак, закрыв уду со всех сторон приманкою, бросает ее рыбам, чтобы они, прибегая к обычной пище, удобнее были пойманы и удержаны, так точно и Павел, желая расположить обиженного делать благодеяние обидевшему, предлагает не пустую уду любомудрия, но, закрыв ее горячими угольями, как бы некоторою приманкою, надеждою наказания склоняет оскорбленного к благодеянию оскорбителю; а когда тот уже склонился, то удерживает его и не допускает удалиться, так как самое свойство дела привязывает его к врагу, и как бы так говорит ему: если ты не желаешь по благочестию напитать обидчика, то напитай по крайней мере в надежде наказания. Он знает, что, если тот приступит к такому благодеянию, то будет начат и продолжится путь к примирению. Никто, ведь никто не может иметь врагом того, которого он питает и поит, хотя бы вначале он и делал это в надежде наказания. Время в своем течении ослабляет и силу гнева. И как рыбак, если бы бросил пустую уду, не поймал бы рыбы, но, закрыв ее, незаметным образом внедряет уду в уста приближающегося животного, так и Павел, если бы не предложил надежду наказания, не убедил бы обиженных приступить к благодеянию обидевшим. Поэтому желая тех самых, которые уклоняются, негодуют и раздражаются при одном взгляде на врагов, склонить к величайшим благодеяниям для них, он предложил "горящие уголья" - не для того, чтобы подвергнуть тех неизбежному наказанию, но чтобы, убедив обиженных надеждою наказания оказывать благодеяния врагам, убедить их с течением времени оставить и весь свой гнев.
6. Так он утишил оскорбленного; посмотри же, как он примиряет и оскорбившего с обиженным. И во-первых - самым способом благодеяния, потому что никто не может быть так низок и бесчувственен, чтобы, получая питье и пищу, не захотел быть рабом и другом того, кто делает это для него; а во-вторых - страхом наказания. По-видимому, к питающему обращает он слова: "делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья"; но преимущественно они направлены против оскорбителя, чтобы по страху наказания он не остался навсегда врагом, но, зная, что пища и питие весьма много могут повредить ему, если он останется постоянно при своей вражде, прекратил бы гнев. Таким образом, он в состоянии будет погасить горячие уголья. Так наказание и предстоящее мучение располагает оскорбленного благотворить оскорбившему, и оскорбителя устрашает, исправляет и заставляет примириться с тем, кто питает и поит его. Следовательно, двойными узами он соединяет обоих их между собою, - узами благодеяния и наказания. Трудно начать и сделать приступ к примирению; а когда он сделан каким бы то ни было образом, тогда все последующее будет легко и удобно. Хотя бы оскорбленный сначала питал своего врага в надежде наказания ему, но, чрез самое питание сделавшись его другом, он может отвергнуть желание наказания, потому что сделавшись другом, он уже не станет питать примирившегося с ним в таком ожидании. Также и обидчик, видя, что обиженный вознамерился питать и поить его, поэтому самому и по страху предстоящего ему наказания, оставит всякую вражду, хотя бы он был тысячекратно жесток, как железо и адамант, стыдясь благорасположенности питающего и опасаясь предстоящего ему наказания, если и по принятии пищи он останется врагом.
Поэтому-то апостол и не остановился здесь в своем увещании, но когда уничтожил гнев того и другого, тогда исправляет и расположение их и говорит: "не будь побежден злом" (Рим.12:21). Если, говорит, ты остаешься злопамятным и мстительным, то, по-видимому, ты побеждаешь его, а между тем сам побеждаешься злом, т.е. гневом, так что, если хочешь победить, то примирись и не мсти. Блистательная победа - та, когда ты побеждаешь зло добром, т.е. незлопамятством, оставив гнев и злопамятство. Но этих слов сначала не принял бы оскорбленный и пылающий гневом. Поэтому апостол, когда насытил его гнев, тогда представил ему и лучшее побуждение к примирению и не дозволил оставаться при дурной надежде наказания. Видишь ли мудрость законодателя? А дабы ты убедился, что по немощи тех, которые иначе не хотели примириться между собою, он предложил такую заповедь, - послушай, как Христос, предлагая ту же самую заповедь, назначил не ту же самую награду, но сказав: "любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас", - что и значит питать и поить - не присовокупил: делая это, вы собираете горячие уголья на головы их, но что? "да будете" подобны Отцу вашему, "Небесному" (Мф.5:44). И справедливо. Он беседовал с Петром, Иаковом и Иоанном и с ликом прочих апостолов; потому он и назначил такую награду. Если же скажешь, что при всем том заповедь эта тяжела, то опять еще более ты дашь нам возможность оправдать Павла, а себя самого лишишь всякого оправдания. Почему? Потому что - я покажу тебе - это дело, которое кажется тяжелым, было исполняемо даже в ветхом завете, когда еще не было проявляемо такого любомудрия. Поэтому и Павел не собственными словами выразил заповедь, но употребил те самые слова, которыми выразился вначале предложивший эту заповедь, чтобы не оставалось никакого оправдания не исполняющим ее. Слова: "если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою" употребил первый не Павел, но Соломон (Притч.25:21,22). Потому он и употребил эти слова, чтобы убедить слушателя, что весьма постыдно - древний закон, который часто был исполняем и ветхозаветными, теперь - при таком высоком любомудрии - считать тяжелым и трудным. А кто, скажут, из ветхозаветных исполнял его? Многие, особенно же Давид с большею полнотою. Он не только напитал и напоил врага, но и находящегося в опасности неоднократно избавлял от смерти и, имея возможность умертвить его, пощадил и раз, и два, и многократно. Саул так не терпел и ненавидел его после бесчисленных его благодеяний, после блистательных побед и спасения от Голиафа, что не мог даже слышать его имени и называл его по имени отца. Так некогда, при наступлении праздника, когда он составил против Давида некоторый умысел и приготовил злые козни, но не видел его пришедшим, спросил: где "сын Иессеев" (1Цар.20:27); назвал его по имени отца, как не желая по вражде вспомнить его имени, так и думая незнатностью отца помрачить знаменитость праведника, - жалко и несчастно думая, потому что, хотя бы он и мог порицать за что-нибудь отца, это нисколько не вредило Давиду. Каждый отвечает за свои дела, и за них только может быть одобряем или порицаем. А здесь он, не могши сказать о Давиде ничего худого, выставлял на вид незнатность его происхождения, надеясь таким образом помрачить его знаменитость; это было крайне безумно. Какая, в самом деле, вина - происходить от незнатных и уничиженных родителей? Но он не умел так любомудрствовать. Итак, Саул называл Давида сыном Иессеевым; а Давид, нашедши его спящим внутри пещеры, назвал его не сыном Кисовым, но именем почетным: "меня же да не попустит Господь", сказал он, "поднять руку мою на помазанника Господня" (1Цар.26:11). Так он чист был от гнева и всякого злопамятства! Он называет помазанником Господним того, который, столько обижал его, жаждал его крови, после бесчисленных благодеяний часто старался умертвить его. Он не смотрел на то, что достоин был потерпеть Саул, но смотрел на то, что нужно было сделать или сказать ему самому; это - высший предел любомудрия. Как? Захватив врага, как бы в темнице, связанного двойными, или - лучше - тройными узами, и теснотою места, и отсутствием помощников, и нуждою сна, ты не требуешь от него отчета и не подвергаешь его наказанию? Нет, говорит; я смотрю теперь не на то, что достоин потерпеть он, а на то, что следует делать мне. Он не смотрел на легкость убийства, но смотрел на выполнение свойственного ему любомудрия. Между тем, что из тогдашних обстоятельств недостаточно было для побуждения его к убийству? То ли, что враг был предан ему связанным? Вы, конечно, знаете, что как скоро мы приступаем к делам легким, и надежда на исполнение пробуждает в нас большее желание действовать, как было тогда и с ним.
