НИКОЛАЙ КУЗНЕЦОВ - ЮРОДСТВО И СТОЛПНИЧЕСТВО
– Когда я был в пустыне и сначала имел много беспокойства от плотских страстей и молил Бога об облегчении брани, явился мне святой Никон с вопросом:
– Как живешь, брат?
А я отвечал:
– Жестоко страдаю, отче, и если ты мне не поможешь, не знаю, что и делать, потому что плоть сильно восстает на меня.
Старец с улыбкою зачерпнул воды из святого Иордана и вылив мне на живот, с крестным знамением, сказал:
– Вот и здоров ты.
И с тех пор перестал я ощущать плотское вожделение и во сне, и наяву. [DCCV].
Такимъ образомъ, видно, что не безъ тяжкой борьбы и сильныхъ внутреннихъ страданій св. юродивые достигали безстрастія. Не смотря на то, что они всецѣло всю силу своей духовной ревности обращали на дѣла самоисправленія себя отъ нечистотъ и страстей, на высвобожденіе, выразимся словами преосвящ. Ѳеофана, своихъ силъ и укрѣпленіе ихъ въ богоугодной дѣятельности, не взирая на то, что эта работа поглощала все ихъ вниманіе, всѣ труды и все время [DCCVI], однако упорядоченіе и организація въ себѣ безстрастности требовали высшей, божественной помощи, и только божественною помощью, при собственныхъ напряженныхъ усиліяхъ ума и воли, и можно объяснить то явленіе, что св. юродивые, вращаясь почти нагіе въ кругу женщинъ, оставались нечувствительными къ женскимъ прикосновеніямъ. Далѣе, постоянное тяготѣніе ихъ къ Богу („весь умъ св. Симеона въ дѣлѣ Божіи бяше", когда онъ находился въ женской банѣ), внутреннее умное безмолвіе ихъ, не выходя „извнутрь", способно было подать помощь тяготѣнію души къ Богу. Преосв. Ѳеофанъ весьма отчетливо объясняетъ созерцательное состояніе подвижника, постепенно достигающаго безстрастія. „Первымъ условіемъ духовной жизни, пишетъ епископъ-затворникъ, служитъ внутрь пребываніе, которое есть господство человѣка надъ самимъ собою, ибо подвижникъ долженъ стяжать чистоту ума отъ помысловъ, чистоту воли отъ пожеланій, чистоту сердца отъ пристрастій и страстей. Значитъ, условіемъ и средствомъ къ внутрь пребыванію служатъ боренія съ помыслами въ душѣ, а въ тѣлѣ – связаніе его, а за ними измѣненіе внѣшняго порядка" [DCCVII]. Когда-же подвижникъ самоуглубится, тогда онъ будетъ видѣть иной міръ невидимый, но и не воображаемый, а предносящійся сознанію. „Старайся войти въ храмину, находящуюся внутри тебя и увидишь храмину небесную", говоритъ преп. Исаакъ Сиринъ. По объясненію св. Василія Великаго это состояніе есть то, когда человѣкъ чувствуетъ, что онъ „назираемъ". Святитель Ѳеофанъ, какъ бы въ разъясненіе этихъ словъ, говоритъ: „зри себя содержимымъ десницею Божіею и зримымъ окомъ Божіимъ, спасаемымъ въ Господѣ, стоящимъ въ смерти, подъ судомъ, чтобы вслѣдствіе того рай воспріять". Когда же подвижникъ будетъ созерцать все это, тогда онъ достигнетъ зрѣнія высшаго; при непрерывности же и напряженности упражненій въ духовныхъ созерцательныхъ подвигахъ подвижникъ достигаетъ стоянія постояннаго въ духовномъ мірѣ, предъ Богомъ. Кто-же воспринялъ при помощи Божіей созерцаніе другого, невидимаго міра, тотъ уже изшелъ изъ настоящаго міра и пребываетъ въ другомъ своимъ сознаніемъ и сердцемъ, вошелъ въ царствіе Божіе или воспріялъ его въ себя. Выступленіе изъ настоящаго міра и вступленіе въ другой составляетъ, по Ѳеофану, главную цѣль и предметъ напряженнаго исканія подвижника. Трудъ, напряженіе, усиліе скоро приводятъ къ желанной цѣли. Зрѣніе же другого міра способствуетъ содержать въ себѣ и возгрѣвать духъ ревности тѣмъ, что доставляетъ истинное поприще для дѣйствованія ревнующему духу. „Ты – не здѣшній, говоритъ св. Златоустъ, а изъ другого міра, слѣдовательно, и дѣйствовать долженъ, какъ бы въ томъ мірѣ, а для того и зрѣть его". Съ другой стороны, кто зритъ его, тотъ постоянно будетъ имѣть предъ глазами какъ бы норму, какъ бы образчикъ, напоминающій о томъ, чтобы не уклониться, не сдѣлать чего либо криво [DCCVIII]. При такомъ состояніи духовномъ подвижникъ естественно погружался въ созерцаніе и, отрѣшаясь совсѣмъ отъ земного, становился земнымъ ангеломъ, небеснымъ человѣкомъ. И св. юродивые, предавъ себя Богу, жили и дѣйствовали только въ Богѣ и для Бога и были вполнѣ безстрастными.
Постоянно и неизмѣнно содержа въ себѣ истинную и живую вѣру, усвояя ее себѣ не только умомъ но и чистымъ сердцемъ, св. юродивые исполнялись чувствомъ высочайшаго благоговѣнія и совершеннѣйшей преданности къ Богу, дѣятельно стремясь проявить эту преданность во всемъ своемъ внутреннемъ поведеніи. Живая вѣра въ Бога вводила ихъ въ непосредственное присутствіе Божіе, давала имъ созерцать безконечное величіе свойствъ и совершенствъ Божіихъ, а созерцаніе этихъ свойствъ вызывало въ нихъ благоговѣніе къ Богу, всецѣлую преданность святой Его волѣ. Вполнѣ сознавая свою зависимость отъ Бога, свое въ Немъ возрожденіе, жизнь, спасеніе, они поставляли Бога средоточіемъ всей своей жизни и „преображались". Для достиженія состоянія преображенія со стороны св. юродивыхъ употреблялись: молитва, благочестіе, размышленіе, созерцаніе. Размышленіе, возбуждаемое молитвою и благочестіемъ, возводило ихъ умъ къ созерцанію Высочайшаго Существа. Созерцать, вѣдь, и значитъ – забыть все и себя самого, умереть совсѣмъ для внѣшняго міра, отказаться отъ всякихъ собственныхъ мыслей и всецѣло съ безпредѣльною ревностью погрузиться въ Богѣ и преобразоваться. Принимая это во вниманіе, легко понять непонятныя тѣ состоянія преображенія, которыхъ достигали путемъ аскетическаго созерцанія св. юродивые [29]. Разсмотримъ одно изъ проявленій высшаго созерцательнаго аскетизма въ подвигѣ „юродства", описанное пресвитеромъ константинопольскимъ Никифоромъ со словъ того лица, которое испытывало такое состояніе, т. е. св. Андрея юродиваго. Вотъ что онъ ему разсказывалъ: „въ сладкомъ двухъ-недѣльномъ снѣ я видѣлъ неизреченныя откровенія Божіи. Я находился въ прекрасномъ и дивномъ раю и не знаю, какъ я сюда попалъ – въ тѣлѣ или не въ тѣлѣ – не знаю. Но я замѣтилъ на себѣ свѣтлое одѣяніе и на головѣ вѣнецъ изъ цвѣтовъ: царскій поясъ опоясывалъ мое одѣяніе. Я восхищался красотами райскими: тамъ было много садовъ и въ нихъ росли высокія деревья, испускающія отъ вѣтвей благоуханіе. Одни изъ деревьевъ цвѣли непрестанно, другія – украшались златовидными листьями, иныя – имѣли различные, несказанной красоты плоды. Невозможно сравнить райскія деревья съ земными, „Божія бо рука, нечеловѣческая насади я". Находилось тамъ безчисленное множество птицъ; у однѣхъ были золотыя крылья, у другихъ были бѣлаго цвѣта, а у нѣкоторыхъ – пестраго. Онѣ сидѣли на вѣткахъ райскихъ деревъ и пѣли. Отъ ихъ пѣнія услаждалось мое сердце. Сады тѣ были расположены въ стройномъ порядкѣ („якоже станетъ полкъ противу полка"). Они орошались большою рѣкою, протекавшею посрединѣ рая. По ея берегамъ раскинулъ свои вѣтви виноградъ съ золотыми листьями. Тихій вѣтеръ колебалъ деревья райскихъ садовъ. На меня напалъ страхъ и мнѣ думалось, что я стою вверху тверди небесной. Юноша, одѣтый въ багряницу, проходилъ мимо меня. Я послѣдовалъ за нимъ и вотъ увидѣлъ большой красивый крестъ радужнаго цвѣта; вокругъ него стояли огнезрачные пѣвцы и пѣли какую-то сладкую хвалебную пѣснь. Юноша, подойдя къ кресту, поцѣловалъ его и мнѣ велѣлъ тоже приложиться къ нему. Я съ радостію и страхомъ лобызалъ крестъ усердно. Посмотрѣвъ внизъ, я увидѣлъ подъ собою нѣчто въ родѣ морской бездны и, думая, что я хожу по воздуху, испугался и началъ кричать своему проводнику: „Господи, боюся, да не ниспаду въ глубину". Онъ же сказалъ мнѣ: „не бойся, подобаетъ бо намъ взойти выше" и подалъ мнѣ руку. Тотчасъ мы поднялись выше второй тверди, и увидѣлъ я тамъ дивныхъ мужей и ихъ покой. Послѣ этого мы вошли въ чудный пламень, который насъ не опалялъ, но только освѣщалъ. Я опять сталъ бояться. Но спутникъ мой, подавъ мнѣ руку, сказалъ: „еще выше взойти подобаетъ намъ", и тотчасъ мы поднялись выше третьяго неба, гдѣ я услышалъ пѣніе множества небесныхъ силъ. Затѣмъ, подошли мы къ блестящей, молніевидной завѣсѣ, предъ которой стояли огненные юноши съ блестящими лицами и съ огненными оружіями въ рукахъ. Здѣсь же увидѣлъ я безчисленное множество воинства небеснаго. Проводникъ мой сказалъ: „какъ только откроется завѣса, тогда увидишь Владыку Христа и поклонись престолу славы Его". Я, слыша это, трепеталъ и радовался. Лишь только открылась завѣса, я увидѣлъ Господа моего, какъ нѣкогда пророкъ Исаія [DCCIX], „видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал.". Я упалъ предъ Нимъ. Невозможно передать той радости, какая меня тогда объяла. Я слышалъ и три слова, сказанныя мнѣ пресладкими и пречистыми устами Спасителя. Тогда всѣ небесныя воинства воспѣли предивную пѣснь. Проснувшись, я увидѣлъ себя „я на том самом месте, где находился ранее, лежащим в углу" [DCCX]. Этотъ разсказъ, какъ таинственный, касающійся духовнаго міра, закрытаго отъ насъ почти непроницаемымъ покровомъ, можетъ быть и объясненъ только тѣмъ, кто самъ находился въ сообщеніи съ нимъ, кто самъ былъ созерцателемъ.
