Лев Тихомиров - Критика демократии
Но самое главное — что это за “народная воля”? Где, в чем она реально существует? Народ твердо хочет одного: чтобы дела страны шли хорошо. Народ, исторически живший, составляющий нечто сплоченное, отличное от соседей, еще не разбившийся на непреодолимо враждебные группы, имеет еще другую волю: чтобы дела страны шли в известном духе, к которому он исторически привык и которому доверяет.
А засим в бесчисленных частных случаях, из решения которых слагается правление страны, народ не имеет никакой воли, разве по экстренным случаям — вроде мира или войны или вручения своего спасения такому-то популярному лицу. Немногими подобными случаями все и исчерпывается. Но собственно в текущих вопросах правления народной воли нет. Как иметь волю в отношении того, о чем я не имею и понятия? В каждом вопросе немногие смыслят хорошо, немногие кое-что, а 99/100 — ровно ничего. Комбинации знающих и незнающих меняются. По одному вопросу понимает Иван, а Федор нет, по другому Федор смыслит, а Иван нет. Но в каждом случае имеется громаднейшее большинство, которое ничего не понимает и никакой другой воли не имеет, кроме того, чтобы все было хорошо.
От этого-то большинства требуют, чтобы оно высказало свое мнение и свою волю! Но ведь это просто комедия, и притом вредная. Понимающих данный вопрос, положим, сто человек, а не понимающих — несколько миллионов. Требовать решения большинства — значит лишь утопить сто знающих голосов в сотнях тысяч ничего не смыслящих!
Народ, говорят, может послушать знающих; ведь он хочет себе добра. Конечно. Но знающие люди — это люди, во-первых, занятые делом, почему именно и знакомы с вопросом; во-вторых, они упражняют свои способности вовсе не в красноречии, не в технике агитации. По части искусства одурачивать толпу, льстить ей, угрожать, увлекать ее — по части этого гибельного, ядовитого искусства агитации люди дела всегда будут побиты теми, кто специально посвятил себя политиканству. В политиканы подбираются люди специально, по природным способностям пригодные именно к этому ремеслу; свои способности они затем упражняют, наконец, они сбиты в партию, дружно действующую. Как же против них бороться человеку дела? Это невозможнейшая вещь, и в действительности народ, поставленный в такое положение, всегда идет не за знающими, а за искусными в политиканстве. Он играет преглупую роль и не может из нее выйти, хотя бы даже вполне сознал свое глупое положение. Я, например, вполне понимаю роль политиканов и презираю ее, но если бы меня заставили подавать голос за меры, которые я лично не способен сам взвесить, — конечно, нимало не сомневаюсь, что был бы одурачен, и люди ловкие заслонили бы от меня людей знающих и честных.
Такова действительность народной воли. Она есть игрушка ловких людей даже в том случае, если мы имеем непосредственное правление народа. Но непосредственное правление народа сверх того практически невозможно. Нельзя его собрать, нельзя и превратить весь народ в законодателей. Надо же кому-нибудь и хлеб сеять и на фабриках работать. Наконец, у каждого есть своя личная жизнь, которая ему дороже политики. Вообще, приходится прибегнуть к представительству.
Теоретически это — бессмыслица. Передавать свое право гражданина можно. Но передавать воли своей нельзя. Ведь я передаю ее на будущее время, для будущих решений, по вопросам, которых еще нет. Стало быть, выбирая депутата, я ему даю право выражать ту мою волю, которой и сам еще не знаю. Выбор представителей имел бы осуществимый смысл только в том случае, если бы я передавал свое право гражданина, то есть просто бы говорил, что данной личности доверяю вести мои политические дела и в чем он законно поступит — спорить и прекословить не буду до конца срока полномочий. Но такая передача самого права самодержавия народа есть идея цезаризма, а не парламентаризма. Парламентаризм требует от страны представителей ее воли, мнения, желания, то есть вещи невозможной, явного обмана. Посылая своих депутатов, страна от своей воли на срок их полномочий не отказывается. Если, например, наш депутат, хотя Ферри [27], по глубокому убеждению, считает нужной Тонкинскую экспедицию, а мы, избиратели, ее не желаем, то, по смыслу теории, Ферри должен отказаться от депутатства. Если президент республики полагает, что его палата не выражает воли страны, он ее распускает и требует от страны новых представителей. Требует выражать именно волю страны!..
Итак, предлагается стране сделать выборы. Кого же она пошлет?
XIV
Прежде всего, еще вопрос: кто захочет пойти?
В экстренных случаях, когда требуется спасение отечества (в 1612 году в России, в 1789 году во Франции, в 1871 году там же), вообще в случаях экстренных, требующих временного и притом очень необходимого подвига, самопожертвования, конечно, захотят пойти лучшие люди, представители не той воли, какой требует демократическая теория, а духа и способностей страны, ее гения, — на помощь отечеству явится цвет нации. Он выразит дух нации, максимум ее способностей; поэтому толпа в подобных решениях признает не свою волю, а свой идеал, не то, чего она может хотеть собственным бедным рассуждением, а чего она хотела бы, если бы была умна. Этот ум она оценивает (ибо он в ее духе), признает решения, поддерживает их. Но это торжественные моменты истории.
Во время простого правления, ведения дел ничего подобного не происходит и не может происходить. Цвет нации — действительные представители ее гения, ее величия заняты своим делом: ученый, медик, техник, фабрикант, земледелец — все находятся при своем деле и его не бросят, потому что любят его, вкладывают в него всю душу. Они только потому и лучшие люди, что имеют это чувство. В обычное время представители гения нации не пойдут в депутаты, особенно парламентарные. Парламентский депутат обязан выражать чужую волю. Для человека со своими идеями это вовсе не соблазнительно, даже противно. Он пойдет в Учредительное собрание, но не в парламент. Он лучше останется при своем деле и при своих идеях. Сверх того, для представительства воли нации нужно много людей. Депутатов должна иметь каждая местность, и их набирается много сотен. Если их труды оплачивать по высшей мерке, какую зарабатывает выдающийся человек страны, это будет страшно дорого для нее, да и непопулярно, потому что массы любят дешевое правительство. Итак, приходится платить, как во Франции, очень среднюю сумму — депутату палаты 20 франков в день, сенатору — 25 франков. Итого — депутат заработает 7000 франков в год. Работа его для всякого способного человека, имеющего свои любимые идеи, крайне неприятна. Вознаграждение же, собственно, ничтожное. Какой же порядочный медик, художник, фабрикант не заработает на любимом деле 10 000 франков и более! Порядочный приказчик заработает те же 7000 франков, да еще не отрываясь от дела, которое растет и к старости подготовляет ему и его семье, может быть, даже богатство. Составить карьеру на депутатстве, конечно, можно, но или нечестными средствами, или во всяком случае немногим лицам. Министерские места за десять лет занимают какие-нибудь сотни две человек попеременно, остальным тысячам депутатов нечего и мечтать о министерстве. В общей сложности для человека, способного пробить себе дорогу на чем-нибудь более полезном, значение депутата не соблазнительно. Притом оно требует таких внешних способностей, которых у большинства лучших людей не бывает. Нужна бойкость речи, пронырливость, способность к интриге, неглубокие убеждения. Такие люди и подбираются на ремесло представительства.
На выборах они легче всего пройдут, даже в первый раз, когда еще нет сплоченных партий. Но партии эти уже давным-давно сложились — тоже по необходимости. Так как общей народной воли по текущим делам правления нет, то приходится ее сочинять для народа, убеждать его, а это легче и удобнее делать, разложив всю сложную национальную жизнь по отдельным элементам, принципам и затем из каждого, логическим выводом, построить программу. Сложное целое трудно понять избирателю, который, как средний человек, не очень обширного ума и знаний. Когда же ему представят упрощенную партийную программу — она его осеняет и заставляет думать, будто он все понял. Конкуренция же искателей депутатства заставляет выдумывать такие программы, для которых даже и оснований нет в действительной жизни. Иначе почему же я буду рекомендовать народу выбрать именно меня, а не моего конкурента? Нужно представить что-нибудь особенное, что бы меня отличало от других.
Партии, программы, таким образом, обязательно возникнут, сочинятся, хотя бы национальная жизнь еще была цела. Политиканы непременно расчленят ее сперва в программах, а потом — их же деятельностью — расчленение национальной целостности жизни будет по мере сил укореняться уже и в действительности.
В настоящее время во Франции эти партии уже имеют столетнюю историю. Они сплочены, действуют дружно. При этом условии непартийному человеку, человеку из народа, самому по себе даже немыслимо баллотироваться. Этого просто нельзя вообразить. Если меня не выдвинет какой-либо избирательный комитет, о моей кандидатуре народ и не узнает. Как я ему это заявлю? Сверх того, если б, имея большие средства, я начал сам за себя агитировать, то все партии дружно меня задушат, даже не серьезно, а просто засмеют. Такие шутки, как внепартийная кандидатура, позволяют себе иногда анархисты, но, конечно, не серьезно, а так себе — от нечего делать, для забавы. А вообще, претендуя на депутатство, я должен примкнуть к какой-нибудь партии. Меня проводит не народ, а моя партия. Ей я всем обязан, от нее завишу, с нею должен сообразоваться. Народ — для избирающегося — последнее дело. Его нужно побудить подать голос, а вовсе не узнать, какой у него голос. Избирательная кампания — это охота за голосами, а ничуть не опрос народа. Зайца не спрашивают, желает ли он попасть ко мне на стол, а ловят; его собственными желаниями интересуются лишь для уяснения — как именно его можно наилучше поймать. Так точно интересуются и народом на выборах.
