С. Верховской - Бог и человек
Чистота есть и праведность и святость и восстановление первозданной природы и образа Божия. Если мы сотворены по образу Божию, быть совершенными для нас то же, что быть богоподобными. Но важнейшее учение Писания и отцов заключается в том, что святость, совершенство и богоподобие для нас одинаково невозможны без нашего напряженного стремления к ним и без снисхождения к нам Бога. Существо духовной жизни человека есть богообщение: даже когда мы не сознаем этого, все добро, которое осуществляется в нас, совершается благодаря соединению наших усилий с действием в нас силы Божией. Следовательно путь чистоты и святости есть уже путь к Богу, но мы можем, конечно, и сознательно добиваться внутренней праведности с целью достичь Бога, уподобляясь Ему.
Мы указывали, что у отцов идеал бесстрастия часто сближается с «нетлением», т. е. целостностью и бессмертием. Где цельность, там нет места разложению и распаду (и в духовном и в физическом смысле), следовательно, там царствует единство, согласие, гармония и бессмертие, ибо смерть есть распад. Собранность, вообще, имеет огромное значение в духовной жизни… Бесстрастие надо различать от безразличия. Абсолютное безразличие ко всему проповедуют только скептики; в христианстве и религиозной философии не может быть такого идеала. Но как мы видели, часто встает вопрос, не законно ли безразличие ко всему, кроме Бога, или ко всему, кроме духовной жизни. Крайний спиритуализм отвечает утвердительно. В Писании и средней линии Св. Предания мы не находим этой крайности. Христианин не обращает бесстрастия в безразличие. Всецелая поглощенность духовной жизнью и — на вершинах ее — богосозерца–нием есть лишь психологически неизбежный этап восхождения к Богу: от Бога человек возвращается в мир, воспринимая его уже в Боге и не покидая Бога. Совершенное соединение твари и Бога — вот, идеал христианства.
Начало добра в человеке есть вера и смирение. Смирение, может быть, даже духовно первичнее веры и всякого истинного знания, ибо смирение обосновывает объективность знания и преклонение перед Божественным откровением. Гордость утверждает личное мнение выше истины; гордость несогласна принимать во внимание чужое мнение и даже откровение Божие для нее необязательно… Сущность смирения в признании своей всесторонней зависимости от Бога, людей и таких объективных ценностей, как истина, правда, красота, добро и т. д… Наше благо–бытие (положительная жизнь) зависит от положительного единства с Богом, тварью и всеми подлинными благами. Смирение есть также всецелое подчинение себя единой Правде, Ее закону и суду. Смирение проявляется и в остром сознании своего недостоинства и греховности, в готовности, подобно Сыну Божию, снизойти без презрения к каждому человеку, даже самому грешному, и к каждой твари.
В богообщении и богопознании смирение имеет совершенно исключительное значение по единогласному учению Писания и отцов. Мы уже приводили многие тексты. Вот еще несколько… Руфин приводит слова одного старца: «как гордость, желая подняться на небо, падает в ад, так смирение, желая унизиться до ада и до самого небытия, подымается на небо…»
Св. Макарий Египетский учил, что смирение должно стать нашей природой. Приближаясь к Богу, мы еще больше ощущаем нашу духовную нищету… Преп. Нил Синайский считал, что величие человека в Боге — сами по себе мы нищи. Смирение особенно нужно, «когда восходишь на высоту», потому что «упадший с высоты подвергается опасности умереть»: «на великую высоту восходит душа гордого и оттуда низвергается в бездну; болеет гордостью тот, кто стал отступником от Бога». Даже «добродетель гордого непотребна Богу». Гордость, следовательно, исключает возможность положительных отношений с Богом, потому что в гордости человек противопоставляет себя Богу или отвергает само Его бытие; во всяком случае, гордец страдает самодовольством, которое исключает для него необходимость Бога. И гордость и эгоизм толкают нас замкнуться в себе и в том ограниченном мире, который мы считаем «своим». Смирение, напротив, открывает нас Богу и всему благому: мы ощущаем нужду в других и в Другом.
«Я знаю кого–то, — свидетельствует Диадох, епископ Фотикейский, — кто так любит Бога (хотя и стенает, что не любит Его так, как хотел бы), что душа его непрестанно желает видеть Бога прославленным в ней, а самого себя — как бы несуществующим». Он пишет, что смирение приобретается подвигом, но высшая его форма даруется благодатью; тогда оно становится нашей второй природой и не покидает нас: мы приобщаемся Божественной справедливости и в свете ее видим свое ничтожество. Богосозерцание требует величайшего смирения нашего разума, потому, очевидно, что оно требует абсолютного принятия откровения Божия нам.
Некоторые отцы учили, что смирение есть древо жизни (т. е. корень добра в нас) и врата к Богу… Св. Климент Римский заявляет, что смирение могущественно у Бога, и Христос, величайший пример смирения, Сам принадлежит смиренным. Смирение каждого ставит на свое место во имя всеобщей гармонии и мира… Св. Иоанн Златоуст думал, что гордость происходит от незнания Бога и Христа: гордец не видит, что Сам Бог показывает смирение, становясь человеком. «Нет ничего более возвышенного, чем смирение». Недаром, Христос устанавливает общий закон: «кто возвышает себя, тот будет унижен, а кто унижает себя, тот возвысится» (Мт., XXIII, 12).
Прекрасное учение о смирении мы находим у бл. Августина, который прямо говорил о смирении Божием, о «праведном и смиренном Боге», о «смирении, которое есть Христос». Боговоплощение было актом смирения. Бог стал человеком, «чтобы смирением Божиим обличить и исцелить человеческую гордость и показать человеку, как далеко он ушел от Бога». Для бл. Августина смирение Сына Божия имело великое искупительное значение, так как им преодолена гордость, которая есть начало зла и причина отрыва от Бога. «Смиряйся в меру величия твоего и обретешь благодать у Господа» (Прем. Сол., III, 18). Приводя этот текст, бл. Августин говорит, что смирение дается каждому по мере его «величия» (т. е. духовного совершенства). Диавол стал диаволом из–за гордости и зависти. Смирение уничтожает оба порока и делается источником и хранителем любви. «Смирение… обращено к истинно вечному и достигает его не собственными силами, но с помощью Божьей…» Путь Христов есть, «во–первых, смирение, во–вторых, смирение и, в–третьих, смирение… потому что, если оно не предшествует всякому добру, не сопровождает его и не следует из него», то приходит гордость и вырывает из наших рук все, что бы мы ни сделали доброго. Если мы гордимся добром, гордость убивает добро, ибо оно от Бога, а не от нас. Подлинное добро, вообще, невозможно в гордости, которая отрывает нас от Бога… «Будь всегда недоволен собой, если хочешь достичь большего совершенства, ибо, когда ты доволен собой, ты останавливаешься. Если ты скажешь: довольно, — я достиг совершенства, — ты все потеряешь». «Свойство совершенства (для человека) — сознавать себя несовершенным». Смирение открывает нам, кто мы и каковы мы, и вместе с любовью более всего приближает нас к Богу.
Вера, праведность, чистота, смирение ведут нас к Богу. Но самое духовное обладание Богом совершается в созерцании и любви: любовь есть единение; созерцание — внутреннее восприятие того, чем мы обладаем в любви… Где можно найти Бога? — В мире, в нашем духе, в Самом Боге, во Христе и Церкви, ибо Христос и Церковь и есть самое соединение Божественного и человеческого.
Встреча с Богом в мире может иметь две различные формы: мир свидетельствует о Боге; Сам Бог пребывает в мире. Свидетельство мира о Боге в свою очередь может быть двояко: мир не может существовать без Бога; смысл его существования от Бога и в Боге… Все имеет свою причину, но во внешнем мире (материальном и органическом) ничто не имеет всецелой причины своего существования в самом себе; это относится, как к отдельным вещам и организмам, так и к их свойствам. Если все зависит от чего–то другого, то благодаря течению времени цепь причин всякого явления оказывается бесконечной, потому что ни одна причина не может, в свою очередь, существовать сама по себе, без того, чтобы какое–то другое явление или сила не были ее обоснованием. Наука и техника удовлетворяются знанием ограниченного ряда причин: для техники, хозяйства и практической жизни этого достаточно; добросовестная наука признает свою ограниченность, оправдываясь обычно тем, что в данное время наука еще не смогла пойти дальше. Но дело не в том, сколько членов причинного ряда, уходящего в прошлое, мы сейчас знаем, ибо если бы мы знали и миллион причин, действовавших одна за другой в течение миллионов лет, все равно остался бы тот же вопрос, как могло существовать явление, бывшее хотя бы миллиард лет назад. Вопрос этот связан не только со знанием, но и с самым бытием, т. е. не с тем только, как мы можем объяснить вещи и их свойства, но как они могут существовать. Как бы длинен ни был ряд причин, очевидно, что, если все они не самодостаточны, то и весь ряд не самодостаточен (миллион больных не составляет одного здорового); как бы ни была длинна цепь, она не может висеть без крюка; следовательно, даже и бесконечный ряд причин не мог бы существовать, если каждая причина существует только благодаря другой, столь же несамостоятельной. Отсюда прямой вывод, что всякий ряд причин требует Первопричины для своего существования. Первопричина должна иметь Сама в Себе Свое основание, т. е. быть абсолютным, вечным Сущим или Богом… К этому надо прибавить, что даже если мы оставим в стороне вопрос о причинности во времени (вопрос о происхождении явлений и действии одного явления на другое), то остается факт невозможности объяснить бытие каждой данной вещи, организма или явления, потому что все тварное, особенно же низшая природа, подчинены началу разделения и распада и внутренно полны небытием. Если нет абсолютно целостного, чистого Бытия, Которое бы могло все соединять и животворить Своей силой, природа не могла бы существовать. Потому отцы и говорят так часто о «тленности» твари и необходимости для нее быть приобщенной к «нетленному», единому и неизменному бытию Божию.
