Аврелий Августин - Исповедь

58. Неужели и это сочтем незначительным? Не вернет ли нас хоть что-то к надежде только на изведанное милосердие Твое? Ты ведь начал уже изменять нас. И Ты знаешь, насколько Ты изменил меня. Во-первых, Ты излечил меня от страсти оправдывать себя, «дабы умилостивиться и над прочими беззакониями моими, излечить все недуги мои, избавить от гибели жизнь мою, увенчать меня милостью и милосердием и насытить благами желание мое». Ты принизил гордость мою страхом Твоим и приучил шею мою к ярму Твоему. И теперь я несу его, и оно легко мне — Ты обещал это и сделал: таким оно и было, а я и не знал, когда боялся надеть его.

59. Ужели, Владыка, Ты единый, владычествующий, не зная гордыни, ибо Ты один настоящий Владыка, и нет владыки над Тобой, ужели это третье искушение отошло от меня или за всю эту жизнь отойти не сможет? Желать, чтобы люди меня боялись и любили не ради чего другого, а только потому, что в этом радость, которая вовсе не в радость. Жалкая жизнь и гадкое тщеславие! Это вот, главным образом, и уничтожает любовь к Тебе и чистый страх перед Тобой, потому Ты «гордым противишься, а смиренным даешь благодать» и мечешь на мирское тщеславие громы, от которых «сотрясаются основания гор». А так как некоторые общественные обязанности можно выполнять только, если тебя любят и боятся, то враг истинного счастья нашего тут и начинает наступать, всюду разбрасывая, как приманку по силкам, свои похвалы: мы жадно их подбираем и по неосторожности попадаемся, отлагаем от истины Твоей радость свою и полагаем ее в человеческой лжи. Нам приятно, чтобы нас любили и боялись не ради Тебя, а вместо Тебя. И враг, уподобив нас таким образом себе, держит нас при себе, не ради согласия в любви, а ради сообщества в наказании. Это он решил «утвердить престол свой на севере», чтобы ему, извращенно и уродливо Тебе подражающему, служили исполненные мрака и холода.

Мы же, Господи, вот мы «малое стадо Твое», владей нами. Раскинь крылья Твои, пусть мы укроемся под ними. Будь славой нашей; пусть нас любят ради Тебя, пусть боятся в нас Слова Твоего! Того, кто хочет людских похвал, невзирая на Твое порицание, не защитят люди на Суде Твоем, не вырвут его от осуждения Твоего. Не «грешника, однако, хвалят за желания души его», «не творящего беззаконие благословляют»: хвалят человека за дар, от Тебя полученный, но если он больше радуется похвалам, чем самому дару, за который его хвалят, то Ты его порицаешь. И тот, кто хвалит, лучше того, кого хвалят. Первому угоден в человеке Божий дар, а второму более угоден дар от человека, а не от Бога.

60. Искушают нас зги искушения ежедневно. Господи, непрерывно искушают. Человеческий язык — это искусительное горнило на каждый день. Ты приказываешь нам и здесь владеть собой: дай, что повелишь, и повели, что хочешь. Ты знаешь стенания сердца моего к тебе и реки слез моих. Мне нелегко сообразить, насколько очистился я от этой скверны, и я очень боюсь того, что скрыто во мне; это видят глаза Твои, мои нет. При других искушениях я способен хоть в какой-то мере проверить себя, при этом почти нет. Что касается плотских удовольствий и пустого любопытства, то тут я вижу, насколько я успел в обуздании души моей; лишился ли я их добровольно, или их вовсе и не было, но я могу себя спросить, каково мне без них: очень тяжко или не особенно. К богатству стремятся, чтобы служить какой-либо из этих трех страстей, одной или двум или всем трем, и если душа не может дать себе отчета, презирает ли она богатство, им обладая, то можно от него отказаться, чтобы испытать себя. А неужели, чтобы проверить, как на нас подействует отсутствие похвал, мы должны жить дурной жизнью, настолько порочной и зверской, чтобы все, нас знающие, нас возненавидели? Можно ли сказать или подумать что-нибудь бессмысленнее! И если похвала и должна быть и бывает спутницей хорошей жизни и хороших дел, то не следует отказываться ни от такой спутницы, ни от самой хорошей жизни. А понять, без чего обойдусь я спокойно или с трудом, я могу только при отсутствии того, о чем шла речь.

61. В чем же исповедуюсь я Тебе, Господи, говоря об этом искушении? Не в том ли, что похвалы мне очень приятны? Но истина больше, чем похвалы. Если бы меня спросили, предпочту ли я стать безумцем, во всем заблуждаться и слышать всеобщие похвалы, или быть разумными, твердо стоять в истине и слышать всеобщее порицание, я знаю, что выберу.

Я не хотел бы только, чтобы одобрение из чужих уст увеличивало во мне радость от чего-то доброго во мне. А оно — признаюсь — увеличивает; мало того, порицание уменьшает. И когда я в тревоге от этой нищеты своей, то тут и подкрадывается ко мне извинение; ты, Господи, знаещь ему цену, но меня оно смущает. Ты ведь приказал нам быть не только воздержанными, т. е. подавлять любовь к некоторым вещам, но и справедливыми, т. е. знать, на что обращать ее; Ты захотел, чтобы мы любили не только Тебя, но и ближнего. И мне часто кажется, что когда я радуюсь похвале очень понимающего человека, то я радуюсь росту ближнего или надеждам на этот рост, и наоборот огорчаюсь его недостатками, когда слышу, как он порицает или то, чего он не понимает, или то, что хорошо. А иногда я огорчаюсь и похвалами себе: если хвалят во мне то, что мне самому не нравится, или оценивают больше, чем они стоят, качества даже хорошие, но незначительные. И опять, откуда я знаю, возникает ли во мне это чувство потому, что я не хочу, чтобы тот, кто меня хвалит, был обо мне другого мнения, чем я сам, и беспокоюсь вовсе не о его пользе: те самые хорошие качества во мне, которые и мне нравятся, становятся мне приятнее, если они нравятся и другому. Если же мое собственное мнение о себе не встречает похвалы, это значит, что в какой-то мере не хвалят и меня, потому что или хвалят то, что мне не нравится, или хвалят больше то, что мне в себе нравится меньше. Не загадка ли я сам для себя?

62. И вот в Тебе, Истина, вижу я, что надлежит мне приходить в беспокойство от похвал себе не ради себя, а ради пользы ближнего. А бывает ли так, не знак? Тут я себе меньше знаком, чем Ты. Молю Тебя, Боже мой, покажи мне меня самого, чтобы в ранах, которые я увижу в себе, исповедаться братьям моим: они будут молиться за меня; я стану опять допрашивать себя внимательнее. Если, слушая похвалы себе, я беспокоюсь о пользе ближнего, то почему я беспокоюсь меньше, слыша несправедливые упреки не себе, а другому? Почему меня уязвляет больше оскорбление, брошенное мне, чем нанесенное другому в моем присутствии и столь же незаслуженно? И этого ли не знаю? Остается «обольщать самого себя» и лгать перед Тобой языком и сердцем? Это безумие удали от меня, Господи, «да не станут слова мои елеем грешника, чтобы умастить главу мою».

63. «Нищ я и беден», но я лучше, когда, опротивев себе и стеная, втайне ищу милосердия Твоего, пока не восполнится ущербность моя и не исполнюсь я мира, неведомого оку гордеца. Речи же, выходящие из уст, и дела, известные людям, искушают опаснейшим искушением: любовью к похвале, которая попрошайничает и собирает голоса в пользу человека, чтобы как-то его возвысить. Она искушает меня, когда я изобличаю ее в себе, тем самым, что я ее изобличаю: часто презрением к пустой славе прикрывается еще более пустая похвальба; нечего хвалиться презрением к славе: ее не презирают, если презрением к ней хвалятся.

64. В нас засело, засело еще и другое зло, обнаруживаемое этим искушением: оно опустошает души тех, кто сам себе нравится, хотя другим они и не нравятся или даже противны. Они и не стараются понравиться. Нравясь себе, очень они Тебе опротивеют: нехорошее они считают хорошим; Твои хорошие дела своими, а если и твоими, то совершенными благодаря им; пусть в силу Твоего влияния, но они ему не порадуются вместе с другими, а позавидуют тем, кто им воспользовался. В таких и подобных опасностях и затруднениях-Ты видищь трепет сердца моего, и я чувствую, что Ты будешь вровь и вновь исцелять раны мои, но не перестанешь наносить их.

65. Где ни проходила Ты вместе со мной, Истина, уча, чего остерегаться и к чему стремиться, когда я приносил тебе скудные домыслы свои, какие мог, и спрашивал совета! Я обошел, где мог, чувством своим внешний мир, вглядывался в жизнь, оживляющую мое тело, и в эти самые внешние чувства мои. Оттуда я вступил в тайники моей памяти, в эти просторы, с их многообразием; они чудесным образом наполнены бесчисленными сокровищами. Я смотрел и ужасался: я не мог ничего разобрать без Тебя, но все это — не Ты.

И не сам я нашел это, хотя всюду проник и постарался все различить и оценить по достоинству: об одном я узнавал от моих вестников-чувств, которые я спрашивал; другое, я чувствовал, срослось со мной, и я разбирался в самих этих вестниках моих, распределяя их, и уже в богатых сокровищах памяти моей одно пересматривал, другое прятал, иное извлекал на свет. Ни сам я, занятый этим, т. е. ни сила моя, с помощью которой я этим занимался, не были Ты, ибо Ты свет вечно пребывающий, у которого я спрашивал обо всем: существует ли это, что это такое, какая ему цена, — и я слушал Твои уроки и приказания. И я часто это делаю, в этом радость моя, сладостное убежище, куда я бегу всякий раз, чуть отпустят меня дела необходимые. Во всем, однако, что я перебираю, спрашивая Тебя, не нахожу я верного пристанища для души моей; оно только в Тебе, где собирается воедино пребывающее в рассеянии, и ничто во мне не отходит от Тебя. И порою Ты допускаешь в глубине моей редкое чувство неизведанной сладости; если бы пережить его во всей полноте, то не знаю, что будет — этой жизнью это не будет. И я падаю обратно сюда под горьким бременем; меня засасывает обычное и держит меня: я сильно плачу, но и держит оно меня сильно. Вот чего стоит груз привычки! Быть здесь я в силах, но не хочу; там хочу, но не в силах: жалок обоюдно.