Н. Борисов - Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.

Протопоп Аввакум, живший «на дворе» у Ивана Неронова, после его ареста развил бурную деятель­ность. Изгнанный из Казанского собора, он собирал своих приверженцев «в сушиле», проповедовал им, призывал не подчиняться указам Никона. Там он и был арестован вместе с толпой учеников 13 августа 1653 г. Аввакума заковали в цепи и, лишив пищи, бросили в подвалы московского Андроникова мона­стыря. В сентябре 1653 г. он был отправлен в ссылку в Тобольск, а оттуда в 1656 г. переведен в Восточную Сибирь.

Никон хотел лишить Аввакума священнического сана. Однако «богобоязненный» царь, лично знав­ший протопопа и в глубине души боявшийся его про­клятий, отменил это решение.

Заточенные, униженные, «ревнители благочестия» лишь укреплялись в своем «подвиге». Они впадали в религиозный экстаз, пророчествовали. Им являлись ангелы, слышались небесные голоса. Слухи об этих «чудесах» проникали из-за стен монастырей, разно­сились по Москве. Однако Никон, хорошо знавший происхождение такого рода «чудес», лишь посмеивал­ся: «Знаю я пустосвятов тех!»[131].

Убедившись в том, что одной лишь своей властью он не сумеет поставить дело реформы на прочное основание, Никон весной 1654 г. созвал в Москве об­щерусский церковный собор. Патриарх в присутствии царя, обращаясь к собору, перечислил многие неточ­ности и отступления от греческих церковных поряд­ков, имевшиеся в практике русской церкви. Собрав­шиеся иерархи утвердили предложенные Никоном изменения в богослужении. Впрочем, предусмотри­тельный патриарх не вынес на обсуждение собора наиболее «скользкие» вопросы, в первую очередь, о «троеперстии».

Даже те второстепенные изменения в обрядах, ко­торые утвердил собор, вызвали сильное волнение среди рядового духовенства и прихожан. Во главе недовольных стал коломенский епископ Павел — единственный из членов собора, отказавшийся утвер­дить предложенные Никоном новшества. Он был аре­стован, сослан в новгородский Спасо-Хутынский мо­настырь и там вскоре умер.

Летом 1654 г. Никон занялся исправлением икон. По его приказу были отобраны у населения иконы, отличавшиеся некоторым реализмом. Это «живство», популярное тогда среди московских иконников, Ни­кон объяснял пагубным влиянием «латинства». Он приказал выколоть глаза изображенным на таких иконах святым или же соскоблить и переписать за­ново лики. Случилось так, что в это время в Москве вспыхнула сильная эпидемия чумы. В народе пополз­ли слухи о том, что «моровая язва» — наказание за надругательство Никона над иконами. 2 августа 1654 г. произошло полное солнечное затмение, дав­шее новую пищу для толков. 25 августа 1654 г. мос­ковские посадские люди восстали против Никона и его нововведений. Положение правительства ослож­нялось тем, что сам царь в этот момент находился с войсками на театре русско-польской войны, а его семейство укрывалось от чумы в Макарьевом Калязинском монастыре. Однако в итоге власти сумели усмирить взбунтовавшийся посад.

Не довольствуясь поддержкой московского собора 1654 г., Никон обратился к константинопольскому патриарху Паисию, который одобрил его деятель­ность. В начале 1655 г. в Москву прибыл за «мило­стыней» другой восточный иерарх — антиохийский патриарх Макарий. Он всецело поддержал реформу Никона. В феврале 1655 г., опираясь на авторитет антиохийского патриарха, Никон вновь обрушился на иконы «фряжского письма». Он публично в Успен­ском соборе разбивал их о железные плиты пола, а обломки приказывал сжечь. Лишь после вмешатель­ства царя сожжение икон было заменено их захоро­нением: в народном сознании иконы воспринимались тогда как живые существа.

Тогда же Никон при полном одобрении Макария вновь потребовал перехода к «троеперстному» кре­стному знамению, угрожая ослушникам проклятием. В марте 1655 г. в Москве состоялся новый церковный собор, утвердивший русский перевод греческого цер­ковного Служебника и «троеперстие». В апреле — июне 1656 г. вновь заседал церковный собор, нало­живший проклятье и отлучение от церкви на всех, кто не признает    «троеперстия» и прочих новшеств.

Не зная греческого языка, Никон тем не менее во всеуслышание заявлял: «Хотя я русский и сын рус­ского, но вера моя и убеждения — греческие». Он пе­ренес в русскую церковь даже внешние отличия выс­шего греческого духовенства: покрой монашеского клобука и мантии.

Однако постепенно реформаторский пыл Никона угасал. Главным для него становилось его собствен­ное исключительное положение в государстве. Нико­на вдохновлял образ патриарха Филарета, обладав­шего не только церковной, но и высшей государственной властью.

В своих притязаниях на неограниченную власть Никон чувствовал за собой поддержку высшего ду­ховенства, которое было сильно раздражено мерами правительства, направленными на ограничение при­вилегий и доходов церкви. После «золотых времен» правления патриарха Филарета и его слабовольного сына царя Михаила особенно болезненно воспринимались решения земского собора 1649 г., внесенные в новый свод законов — Соборное уложение. Соглас­но уложению перешли в руки государства все город­ские «белые слободы» и дворы монастырей и епис­копских кафедр (всего около 3600 дворов); было ка­тегорически запрещено приобретение церковью новых земель; для суда над духовенством по гражданским делам создавался особый Монастырский приказ, пол­номочия которого постепенно расширялись.

Как и многие другие иерархи, Никон был недово­лен решениями собора 1649 г. Он считал, что его главная задача состоит в том, чтобы подчинить себе царя и бояр, остановить наступление государства на позиции церкви.

Стремительно и как бы беспричинно вознесясь из самых низов общества к вершине власти, Никон утра­тил чувство реальности. Он не хотел понять, что своей головокружительной карьерой он обязан не столько -своим личным качествам или «божьему промыслу», -сколько видам боярского правительства, нуждавшего­ся в нем как в энергичном реформаторе церковной жизни. Иллюзии пагубны. Со временем Никону при­шлось пережить жестокое разочарование и убедиться в своем заблуждении.

Свое стремление участвовать в государственных делах Никон обосновывал историческими примерами. Вполне естественно, что его внимание привлек образ митрополита Филиппа Колычева, не боявшегося спо­рить с самим Иваном Грозным. Весной 1652 г. Никон, тогда еще новгородский митрополит, отправился на Соловки и, к немалому огорчению тамошних мона­хов, увез «чудотворные мощи» Филиппа в Москву. Их встреча в столице и «положение» в Успенском соборе московского Кремля сопровождались много­часовыми молебнами и торжественными процессия­ми, в которых участвовал и сам царь.

Возникший в связи с этими событиями литератур­ный памятник — «Молебное послание государя царя Алексея Михайловича к мощам святого митрополита Филиппа» — содержит в себе отзвуки идеи о превос­ходстве духовной власти над светской. Та же мысль проведена Никоном и в предисловии к Служебнику 1655 г., в «Послании о Крестном монастыре» (1656 г.).

Обстоятельства довольно долго благоприятствова­ли развитию властолюбия Никона. В связи с войной царь Алексей Михайлович отсутствовал в Москве с мая 1654 г. по январь 1655 г., с марта по декабрь 1655 г., с мая 1656 г. по январь 1657 г. В эти перио­ды патриарх оказывался фактическим главой прави­тельства. Однако вернувшись в Москву воином-по­бедителем, возмужавший царь уже не хотел нахо­диться под постоянной опекой патриарха. Недоволь­ство царя разжигали многочисленные враги самого Никона и его реформ.

Летом 1658 г. стали заметны признаки скорой опалы на патриарха. Его перестали приглашать на торжественные царские обеды, бояре стали задевать его слуг, царь перестал бывать на патриаршьих бо­гослужениях. 10 июля 1658 г. произошел окончатель­ный разрыв. Алексей Михайлович прислал к Никону своего боярина князя Юрия Ромодановского, кото­рый передал патриарху, что ему впредь не следует именоваться титулом «великого государя». «У нас один великий государь — царь»,— заявил Никону Ромодановский [132].

В ответ на царскую опалу патриарх принял свои меры, как обычно, торопливые и неосмотрительные. Совершив молебен в Успенском соборе, он обратил­ся к толпе с краткой речью. «От сего времени я вам больше не патриарх, если же помыслю быть патриар­хом, то буду анафема (т. е. «буду проклят».— Н. Б.)». Вслед за этим Никон пешком ушел из Крем­ля на подворье своего любимого Воскресенского Но­воиерусалимского монастыря, находившееся на Иль­инской улице. Оттуда он в тот же день уехал в Воскресенский монастырь, основанный им на живо­писном берегу реки Истры, примерно на полпути между Москвой и Волоколамском.

Покидая кафедру, Никон рассчитывал, что царь и бояре будут просить его вернуться. Тогда он смо­жет, как и при избрании, диктовать свои условия. Однако времена были уже не те. Царь слал Никону дружелюбные письма, но обратно в Москву не при­глашал. Враги Никона при дворе требовали суда над ним. На его имущество и бумаги был наложен арест. Запрещено было посещать бывшего патриарха в его монастыре.