Н. Борисов - Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.
В 1636 г. девять нижегородских священников обратились к тогдашнему патриарху Иоасафу (1634— 1640) с челобитной, в которой указывали на многочисленные беспорядки в жизни приходского духовенства и требовали строгих мер воздействия. О том же писали «наверх» и другие ревнители церковных уставов. Из этих жалоб складывается весьма мрачная картина. Вместо того, чтобы заботиться о душах своих прихожан, священники проводили время в пьянстве и распутстве. Они не только не произносили проповедей, но даже саму церковную службу стремились сократить путем введения «многогласия» — одновременного чтения и пения различных молитв и текстов. Как белое, так и черное духовенство отличалось безграничным корыстолюбием. В обителях иноки пировали с местной знатью. Руководящие посты в монастырях приобретались взяткой боярину или архиерею. Между тем народ терял уважение к духовному званию, не желал ходить в церковь и соблюдать посты, предавался языческим, «дьявольским» игрищам, приурочивая их к церковным праздникам.
Патриарх в ответ на жалобы направил поповским старостам и светским чиновникам духовного ведомства своего рода циркуляр — «память». Он требовал решительно бороться с церковными беспорядками[124].
Понимая, что одними строгостями попов не вразумить, церковное руководство озаботилось подбором наиболее достойных кандидатур на должности «протопопов» — блюстителей порядка в церковных округах. Протопопы должны были личным примером учить подчиненных им приходских священников добродетели и благочинию.
Среди церковных деятелей, обеспокоенных падением авторитета духовенства, особой активностью отличался протопоп Благовещенского собора в московском Кремле, духовник и наставник юного царя Алексея Стефан Вонифатьев. Красноречивый проповедник, Стефан пользовался огромным авторитетом при дворе. Он играл здесь примерно ту же роль, что и Сильвестр при дворе юного Ивана IV.
Вонифатьев собрал вокруг себя наиболее горячих поборников церковного благочиния из разных городов России. Это сообщество единомышленников известно в литературе под названием «кружок ревнителей благочестия». Присмотримся поближе к этим людям: все они отмечены судьбой.
В 1649 г. из Нижнего Новгорода Стефан Вонифатьев вызвал известного проповедника 58-летнего Ивана Неронова. Он получил высокий пост протопопа Казанского собора — одного из главных храмов Москвы. Собор был построен князем Д. М. Пожарским на Красной площади в память об освобождении России от чужеземцев. Проповеди Ивана Неронова в Казанском соборе собирали множество слушателей. Посещал их и сам царь со своим семейством и боярами. Не довольствуясь поучениями, Неронов распорядился расписать храм снаружи нравоучительными сентенциями, цитатами из «святых отцов».
Двумя годами ранее, в 1647 г., к Вонифатьеву явился 27-летний сельский священник из нижегородских краев Аввакум Петров. Он горел желанием послужить на благо церкви. Царский духовник ласково обошелся с Аввакумом, одарил его иконой и книгой и отправил в родные края. Несколько лет спустя он выхлопотал для него место протопопа в городе Юрь-евце Поволжском, на границе костромских и нижегородских земель. Однако строгий, нетерпимый священник восстановил против себя прихожан. В мае 1652 г. Аввакум вынужден был покинуть Юрьевец и вновь искать помощи у Стефана Вонифатьева[125].
Пострадали и были изгнаны своей паствой и другие «ревнители благочестия» — костромской протопоп Даниил, романово-борисоглебский поп Лазарь, муромский поп Логгин.
В то время как простоватые провинциальные «батюшки» рьяно обличали пороки и слабости своих прихожан, получая в ответ лишь брань и побои, в Москве, при дворе, на церковные дела смотрели гораздо шире. Правительство Алексея Михайловича склонялось к мысли о необходимости пересмотра всех церковных обрядов и приведения их в соответствие с греческой богослужебной практикой. Это было вызвано прежде всего стремлением упорядочить обрядовую практику русской церкви в условиях роста религиозного вольномыслия и падения авторитета духовенства.
Вместе с тем сближение с греческой церковью должно было поднять престиж Российского государства на православном Востоке. К середине XVII в. горизонты московской дипломатии сильно расширяются. Перед ней начинает вырисовываться идея, получившая полное развитие в XVIII—XIX веках: использование христианского населения Османской империи в качестве политического союзника. Как это не раз бывало в истории, пылкие религиозные призывы скрывали трезвый политический расчет.
Связь российской церкви с константинопольским патриархатом сохранялась и после установления автокефалии в 1448 г. Греческие иерархи со смешанным чувством смотрели на русское «православное царство»: они ждали от него материальной и духовной поддержки и в то же время не могли избавиться от привычного, укоренившегося пренебрежения к «северным варварам». Впрочем, константинопольский патриарх признал в свое время акт венчания Ивана IV на царство и тем оказал ему немалую услугу.
Во второй четверти XVII в. представители высшего греческого духовенства постоянно посещают Москву, привозя с собой всякого рода церковные «святыни», которые пользовались большим спросом в России, а также политические новости и секреты, интересовавшие Посольский приказ.
Приезжавшие в Москву греки настойчиво указывали русским на многочисленные и часто весьма существенные различия в русском и греческом богослужении и церковных обрядах. Однако московские книжники с несокрушимым высокомерием отвечали: «Всех греческих старых переводов добрых правила у нас есть; а новых переводов греческого языка и всяких книг не приемлем»[126].
Разночтения в русских и греческих церковных книгах приводили порой к настоящим скандалам. Так, в период патриаршества Филарета из России было послано в афонские славянские монастыри большое количество богослужебных книг московской печати. Однако афонские иноки, главным образом греки по происхождению, изучив эти книги, объявили их еретическими. Особое раздражение вызвала у греков московская традиция «двоеперстного» крестного знамения.
По решению афонских «соборных старцев» московские книги были публично сожжены как еретические. Тем, кто признал их за истинные, пригрозили костром.
Узнав об этой акции греков, российские иерархи были возмущены. Несколько лет спустя известный московский книжник Арсений Суханов во время прений с греками о вере, упрекая их за этот случай, говорил, что их собственные книги печатаются «у латинян», в Венеции, и потому полны «латинских ересей»[127]. Грекам следовало бы сжечь как еретические отнюдь не русские, а свои собственные богослужебные книги, восклицал Суханов.
Мнение Суханова разделяло большинство тогдашнего русского духовенства. Оно имело глубокие исторические корни. Уже во второй половине XV в. в русской церкви утвердилась мысль о том, что после Флорентийской унии и падения Константинополя истинное, чистое христианство сохранилось лишь на Руси. Все новое, что шло от греков, казалось подозрительным, ложным. Это мнение господствовало и в XVI столетии. Оно по-своему отражало тогдашнее внутри- и внешнеполитическое положение России. Напряженная борьба за ликвидацию пережитков феодальной раздробленности в экономике и политической системе России не позволяла даже таким увлекавшимся и далеко не консервативным людям, как Иван Грозный, посягнуть на привычные идеологические представления. Круто расправляясь с неугодными церковными иерархами, он при этом никогда не покушался на традиционную православную доктрину. Царь беспощадно преследовал еретиков, пресекал попытки католической пропаганды в России.
Понимая всю опасность неосторожных вторжений в область веры, царь в то же время почитал полезным для государства всеми средствами, в том числе и личным примером, укреплять религиозность своих подданных. Возбуждение фанатизма, распространение идеи о религиозной исключительности, богоизбранности России он считал одним из необходимых условий успешного решения военных задач в Поволжье и Прибалтике. Той же линии придерживались и преемники Ивана Грозного — царь Федор Иванович и Борис Годунов.
В первой половине XVII столетия пошатнулись многие устоявшиеся представления о внутреннем устройстве России и ее месте среди других государств. Потребности экономического развития страны, поддержания ее военного потенциала на европейском уровне настоятельно требовали приоткрыть дверь в Европу, шире взглянуть на мир, отказаться от традиций «закрытого общества». Осторожно, с оглядкой правительство молодого царя Алексея вступало на этот путь, который полвека спустя привел к петровским преобразованиям. Перемена в отношении к греческому православию была своего рода пробным камнем новой политики.
