Свт. Григорий Палама - СВТ. ГРИГОРИЙ ПАЛАМА. АНТИРРЕТИКИ ПРОТИВ АКИНДИНА.
Но ведь, поскольку у Бога различные ипостаси и много сил и деятельностей, то если не что–либо одно причина в них, то многими и различными будут начала божественности, что скорее приличествует эллинским пустословиям, нежели благочестиво мыслящим. А за причиной в них с необходимостью следует и причиненное. А за причиной и причиненным и то, о чем немногим выше было сказано, и все тому подобное. Итак, Сын и Дух — от Отца. Имея Его причиной, Они имеют Его, — как причину, — и иным, и большим по отношению к Себе. А поскольку Он различным образом является причиной [Сына и Духа] [651], то по этому [признаку] и друг от друга Они отличны по ипостасям, и допускают со стороны благочестивых богословов различное указание на {стр. 160} [Свои] ипостасные особенности. Так что Сын и Дух — от Отца, а силы и энергии — от единой триипостасной сущности: «ибо не сущность от мудрости, но мудрость от сущности [652] — говорит Златоустый богослов, — и не сущность от энергии, но деятельность от сущности». И опять: «невыразима божественная сила [653], и сколь более природа, от которой сила [654]». Поскольку, стало быть, [происходят] от природы, то и природу по необходимости имеют причиной. А если [имеют себе природу] причиной, то соответственно этому имеют ее и иной [по отношению к себе] и высшей себя. Разнообразятся и делятся различным образом в причащаствующих соответственно каждому [из них] причаствуемые, согласно истинным богословам: один только Христос, согласно Крестителю, не мерою получил деятельность Духа [655].
ГЛАВА 23
Как бы в виде эпилога краткий обзор нечестий Акиндина, хотя и не всех. И о его похвальбе благоречивостью своего имени.
105. Ты же по причине своего неведения предполагаешь, что таковые вещи вводят разделение [на части] в божественную природу. Часто же от нас слышав истину и перед многими свидетелями с ней соглашаясь, так что и собственноручными писаниями открыто засвидетельствовал полное наше согласие со святыми, и после этого сам быв снова уличен, в том, что сопротивлялся соборному триумфу, и, быв принародно постыжен, снова, действуя со злым умыслом, пытаешься с помощью разнообразных софизмов и лжи клеветать [на нас] перед лицом неискушенных, сбивая кого только можно с толку, притом, что и гражданский мятеж в высшей степени способствовал таковым твоим делам.
Поэтому ты дерзаешь и предаешь писанию [свое] лукавство, в каковом писании прокладывая непроторенный [отцами новый] путь богословия, догматствуешь, что тварна и нетварна божественность Бога, и упраздняешь различие между божественной сущностью и энергией, и говоришь, что Бог в одной только сущности без энергии, и утверждаешь, будто все прочее божественное, — за исключением божественной сущности, и все вокруг нее мыслимое — тварно; и настаиваешь, что все причащается сущности Божией; и одного только Сына и Духа называешь нетварной энергией и сущностью Отца, а все общие силы и энергии Отца, Сына и Свято Духа — тварными; и все, что окрест Бога сущностно созерцается, ты именуешь тварными сущностями и ипостасями, прежде ангелов в веке сотворенными и окрест Бога созерцаемыми; и посредством все{стр. 161}го такого ты творишь усечение и расчленение божественности, слияние и смешение, и явственнейшим образом показываешь, что сам ты считаешь Его Себе Самому Богом не в смысле причины и причиненного, но Одного–и–Тогоже — по природе большим и меньшим, и уступающим и превосходящим, и даже лучшим и худшим, тварным и творением, увы [твоему] неразумию.
106. Но Акиндин, подвергшийся опасности быть уловленным столь великой опасностью нечестия, — как мы пространно и разнообразно показали из написанного им, и [еще] покажем, — гордо думает о мнимой благоречивости имени, и очевидно притворяется и пытается тем самым ввести в заблуждение слушающих, когда говорит, что эти [слова суть признак] «безопасного» размышления (της «ακίνδυνου» διανοίας) [656], как если бы некто нечестивый по имени не был бы Евсевием [657]; и злополучный в почитании [Бога] — Евтихием [658]; и злославный — имя Евдоксием [659]; и сочинитель противозаконнейших догматов — Евномием [660]. Впрочем, это имя ему не от отцов его досталось. Ибо оттуда ему пришедшее [имя], как не соответствующее [его] новообретенной почтенности, их дитя оставило здесь неуслышанным; а то [имя], которое имеет приобретенным и одновременно специальным, он сам себе дал для сокрытия, похоже, и прежней судьбы, и [своего известного] с давних пор поведения, и теперешних порочных догматов и писаний. Именуясь теперь этим [именем], он доволен собой, вменяя ни во что монашеское [имя], на которое, будучи пострижен [661], он, как это обычно, сменил свое прозвание. И это он сделал правильно, — хотя и не от правильного произволения, — ибо, воюя с монахами и с общей их надеждой, он не справедливо бы имел с ними общение в имени.
Но он полагает это признаком «безопасного» размышления — пытаться и всячески стремиться сделать неявным явление Бога, которое Сам Бог благоволил совершить, и благодаря которому, как говорит искусный в божественном Максим, мы научились всякому виду надежного богословия и духовным смыслам (λόγους) таинств [662]. А мы [исходя] из этих духовных смыслов, которым мы научились, и дальше изобличим против света возношение и зломыслие, из–за которого Акиндин стал многоопасным Поликиндином [663].
{стр. 162}
На написанное Акиндином против света божественной благодати и ею облагодатствованных божественно слово возражения четвертое.
ГЛАВА 1
О том, что Акиндин, многими ухищрениями внушая слушателю предубеждение, затем явным образом отделяет от нетварной божественности свет божественного Преображения.
1. Итак, снова нашептывая хулу на великий свет и словно неким пугалом пугая двубожием, а скорее сам, испугавшись проверки по священным Писаниям и отвратив поверивших ему от их исследования под предлогом осмотрительности, и представляя себя самого великим, как со значением именующегося Акиндином, и одних обложив извивами приемов, а других запугав величием якобы предлежащей опасности, а если бы кто и смог избежать и с той, и с другой стороны [поставленной им] ловушки, то и такого думая [заставить] склониться перед своим велеречием, и таким образом всех окружив, как он думает, непреодолимыми стенами, начинает понемногу снимать покрывала с нечестия и явственней вступать в борьбу с помощью хулы на свет. Итак, он говорит: «Если же и святой Максим приемлем и не отвергаем, то должно принять и его главу на святое Преображение, гласящую, что тот свет есть символ неявной сокровенности [664] славы Божией, и боголепные представления (θεοπρεπή δραματουργήματα) [665]; и символ не природный, — как новое богословие рассуждает о божественном с естественнонаучной точки зрения, — ибо этого не говорит святой, но только лишь "символ", и прибавляет "боголепные представления", поскольку в другом месте он говорит о Боге: "Един Бог, непостижимый, никем из сущих не познанный из природной проявленности" [666]. Как же новое богословие называет священный символ природным символом?»
ГЛАВА 2
О том, что, сам себя запутав, он, ко всему прочему, показывается и двубожником.
2. Ах, ах! Явно впал в опасность Акиндин, и в отношении осторожности и надежности не подверженный изменениям, как он сам о самом себе хвастливо свидетельствовал, внезапно явился неустойчивым и многообразно бесстыдным. И еще гораздо парадоксальнее то, что он сам и является доказательством собственного преткновения. Ибо если, согласно его же словам, сказанным немного выше, «признаком благочести{стр. 163}вого и безопасного размышления будет позволить просиявшему на Фаворе свету остаться без тщательного исследования», то теперь он сам взялся и тщательно исследовал, так что он уже больше не безопасный и не осмотрительный. Поскольку же и ради того, он сказал, что «нужно оставить без исследования и ощупывания», чтобы «воистину было таинством Божиим тогда возникшее», то теперь, стало быть, он, далеко отбросив от поистине таинств Божиих «тогда возникшее», полагает его вдали, намеренно, как кажется, подняв [его на высоту], чтобы [затем] сильнее низвергнуть. Если прикасающимися и исследующими, согласно нему же, «не надо быть, чтобы не впасть в двубожие», то и двубожником самого себя показал нам великий, по его собственным словам, поборник единобожия. Но что с ним поистине это случилось, не как с разыскивающим [истину] об этом, не как с загоревшимся исследованием того, что боговдохновенно сказано святыми, но как с гордым, лукавым, завистливым и многообразно больным сердцем. Ибо не безопасно ко столь великому свету простирать больные зрачки, или, иначе говоря, покрытые со всех сторон пятнами [ереси] помышления (λογισμούς). Итак, что он истинно впал в двубожие, он сам немного выше прояснил; а что, дойдя до этого места своей речи, он не только коснулся того, что, согласно нему же самому, неприкосновенно, но и стал любопытствующим, — это пусть станет очевидным далее.
