Архимандрит Августин (Никитин) - Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга
Интересные подробности, подтверждающие сказанное, содержатся в воспоминаниях А.О. Смирновой (урожд. Россет, 1810–1882), хорошо знавшей поэта. «Мой муж повез меня смотреть „Распятие“ Брюллова. Мимоездом мы захватили Пушкина, – пишет Александра Осиповна. – Часовые, которых поставили в зале, где выставлено „Распятие“ Брюллова, произвели на нас тяжелое впечатление; эти солдаты так не отвечают сюжету картины…»[619]
Фрейлина императриц Марии Феодоровны и Александры Феодоровны, Смирнова-Россет состояла в дружеских отношениях со многими литераторами. Она чутко улавливала их творческие порывы, не исключая и Пушкина. Поэтому некоторое время спустя А.О. Смирнова сказала мужу: «Хочешь пари держать, что он напишет стихотворение на этот случай; когда что-нибудь произведет на него сильное впечатление, ему надо излить его в стихах». А вскоре А.О. Смирнова записала в своем дневнике такие строки: «Я выиграла пари, Пушкин назвался обедать с Жуковским, больше никого не было; после обеда он вынул из кармана стихотворение на „Распятие“, охраняемое стражей; это истинный перл»[620].
(«Распятие» Брюллова украшало центральную часть церковного алтаря. В настоящее время находится в запасниках Русского музея. В нижней части алтаря находилось полотно Гольбейна, а по его бокам – 2 круглых медальона с изображением апостолов Петра и Павла кисти Брюллова. Эти картины в конце 1930-х гг. переданы Эрмитажу.)
История прихода Петрикирхе удивительным образом переплелась с трагической гибелью А.С. Пушкина. Сведения об этом содержатся в записках литератора Владимира Петровича Бурнашева (1809–1888), опубликованных в «Русском архиве» за 1872 г. В.П. Бурнашев хорошо знал семью литератора Н.И. Греча; «замечательно, что Греч и его семейство – лютеране, а жена – реформатка или кальвинистка»[621], – отмечал он в своих мемуарах.
Владимир Петрович был дружен с младшим сыном Греча – Николаем. «В последний раз я видел его цветущего здоровьем и вполне счастливого, 6 декабря 1836 г., в Николин день, когда, несмотря на то что Греч и его семейство были лютеране, отец и сын праздновали день своего Ангела по православному обычаю, – продолжает Бурнашев свой рассказ. – На этот раз именины Николая Ивановича и Николая Николаевича праздновались как-то особенно блистательно… Перед концом обеда принесена была и подана Гречу цидулочка с поздравлением знаменитого Пушкина»[622].
В рассказе Бурнашева упоминаются два протестантских храма, стоящих на Невском проспекте. В декабре 1836 г., во время рождественских праздников, он зашел «во французский книжный магазин Белизара (что ныне Малье) в доме голландской церкви», где «ему сообщили, что Николай Греч нездоров»[623]. Болезнь оказалась настолько серьезной, что в январе следующего, 1837 г. юноша скончался в 18-летнем возрасте. Об этом Бурнашев узнал, зайдя в библиотеку Смирдина, в церковной доме при Петрикирхе[624].
27 января в Петрикирхе, в присутствии многочисленных друзей и знакомых семейства Греча совершено отпевание усопшего. «У лютеран в церкви гроба не открывают, почему Греч и все близкие к усопшему окончательно простились с ним еще на дому, где крышка гроба была уже навсегда завинчена»[625], – пишет Бурнашев. Но еще раньше, в те минуты, когда траурная процессия направлялась к церкви Cв. Петра, В.П. Бурнашев стал свидетелем разговора в котором упомянули имя Пушкина. Н.И. Греч спросил: «Послано ли было приглашение к Александру Сергеевичу? Он так любил Колю моего!» – «Как же, было послано с курьером из нашего министерства, а не по городской почте», – ответил Николай Иванович Юханцов, служивший тогда в Министерстве иностранных дел. – «Но только, – продолжал Юханцов конфиденциально, – как мне говорил курьер, которого я посылал к Александру Сергеевичу, тамошнее лакейство ему сказывало, что их барин эти дни словно в каком-то расстройстве… Никто ничего понять не может, что с ним делается»[626].
Далее в записках В.П. Бурнашева читаем: «Юханцов сказал полутаинственно, что в городе относительно А.С. Пушкина идут толки, а именно, поговаривают о каких-то подметных и других письмах, даже толкуют, что все это может кончиться дуэлью между Пушкиным и каким-то кавалергардским офицером Дантесом… Рассказ Юханцова совпал именно с той минутою, когда церемония остановилась у портала Петропавловской церкви, и множество лиц бросилось к гробу, чтобы внести его в церковь и поставить на возвышенный катафалк, против которого с кафедры пастор произнес свою речь на немецком языке, полную чувства и высоких христианских понятий. По окончании речи покрытый гирляндами и венками гроб, снятый с катафалка, был снова принят множеством посетителей. Проталкиваясь в толпе довольно густой, чтобы участвовать в отдании последнего долга покойному юноше, я нечаянно очутился на том месте в головах, где придерживал посеребренную скобу скорбный отец…»[627]
Воспользовавшись случаем, В.П. Бурнашев выразил соболезнование Н.И. Гречу, заметив, что на проводы усопшего собралось много народа, в том числе и «журнальные враги» Греча. «Тем более мне жаль, отозвался Николай Иванович, что Александр Сергеевич Пушкин, которого боготворил мой Коля, о котором говорил он в последние часы своей жизни, не захотел почтить сегодня нас своим присутствием…»
«В этот момент, – пишет Бурнашев, – произошло какое-то движение, совершенно неожиданное; сбоку через толпу кто-то пробирался с великим усердием, подошел к Гречу и сказал ему довольно громко: „Николай Иванович! Не грешите на бедного Пушкина, не упрекайте его в аристократизме, благодаря которому теперь, когда Вы здесь оплакиваете сына, вся Россия оплакивает Пушкина. Да, он сегодня дрался на дуэли и пал от смертельной пули, которую не могли вынуть“. Тогда до слуха моего дошли слова Греча: «Велика, ужасна моя потеря, но потеря Пушкина Россиею ни с какою частною горестью не может быть сравнена. Это несчастье нашей литературы! Это народная утрата!»[628]
Но на этом рассказ Бурнашева не заканчивается. Автор повествования стал живой нитью, связавшей печальные события, имевшие место и в Петрикирхе, и в доме Пушкина на Мойке. «Среди этой суматохи наконец гроб вынесли из церкви и поставили на колесницу, которая медленным шагом 4-х траурных лошадей двинулась к кладбищу, – продолжает Бурнашев. – Во время движения погребальной процессии по Невскому проспекту, когда уже совершенно стемнело и фонари зажглись по улицам, ко мне подошел один из тогдашних моих по военному министерству сослуживцев, Александр Александрович Пейкер и предложил мне отстать от церемонии, тем более что с нашей стороны долг покойному Коле отдан; а вместо путешествия на кладбище ехать теперь же в дом княгини Волконской на Мойке, близ Певческого моста, где квартировал Пушкин, чтобы узнать, точно ли он скончался или еще жив. Я принял это предложение, и мы в собственных санях Александра Александровича поехали к означенному дому…»[629]
К сказанному можно добавить, что в школе при церкви св. Петра в свое время преподавал древние языки и историю лицейский учитель Пушкина Александр Галич; из воспитанников Петришуле можно упомянуть профессора скульпторы академика Р.Р. Баха – автора известного памятника Пушкину в Лицейском саду и композитору М.И. Глинке в Петербурге[630].
В течение двух веков своего дореволюционного существования школа Св. Петра превратилась в блестящее учебное заведение со многими отделениями: гимназией, реальным училищем, училищем для девочек, начальными классами. И хотя языком обучения всегда оставался немецкий, многие русские стремились отдать туда учиться своих детей.
В широких кругах образованной русской общественности Петришуле являлась визитной карточкой общины Св. Петра. Многие русские в Санкт-Петербурге и далеко за его пределами знали о существовании этой лютеранской общины и ее церкви только по той славе и известности, которую имела их школа[631]. В ней получили образование выдающиеся деятели русской культуры. Один из них – архитектор Леонтий (Людовик) Николаевич Бенуа, сын Николая Бенуа, который тоже в свое время учился в Петришуле. Об этом пишет брат Леонтия – Александр Бенуа в своих «Воспоминаниях»:
«Овдовев неожиданно, бабушка оказалась в несколько затруднительном материальном положении, и ей пришлось сократить весь образ жизни. Младшие ее дети были еще малютками, и они требовали особенного ухода. К счастью, личное благоволение императрицы Марии Федоровны к бабушке выразилось в том, что ей была ассигнована значительная пенсия, а воспитание нескольких детей взято на казенный счет. В особо привилегированном положении оказался мой отец, бывший крестником царицы. Ввиду того что он уже в детстве обнаруживал влечение к искусству, его взяли из немецкого Петропавловского училища и определили на полный пансион в императорскую Академию художеств, что предопределило всю его дальнейшую судьбу.
Прибавлю для характеристики самого дедушки и бабушки, что, по заключенному при их вступлении в брак договору, все их мужское поколение принадлежало Католической Церкви, все же женское – лютеранству (каковым было и вероисповедание самой бабушки). Эта религиозная разница нисколько не отразилась на сердечности отношений между братьями и сестрами, и скорее именно ей следует приписать ту исключительную широту взглядов, ту веротерпимость, или, точнее, „вероуважение“, которыми отличался мой отец, да и вообще все члены семьи Бенуа»[632].
