Максим Грек - Нравоучительные сочинения
Итак, относительно толкования, возводящего к высочайшему разуму, поименованные мужи превосходят других. В объяснении же иносказательного смысла пророчеств и касательно православья, каковое направление толкования приносит наибольшую пользу слушателям, так как ученье это переходит в их нравы, в этом преимущество пред всеми прочими принадлежит Василию Великому и Златоусту, которых слава относительно премудрости и святости, их склад речи, премудрейшие и прекрасные их толкования, настолько всем известны, что в настоящем слове не видится для меня необходимости говорить об этом уже знающим. Ибо вся земля и море и все острова преисполнены их святостью и богодарованною им премудростью и разумом, и нет никого, кто бы не слышал этих богогласных труб. Поэтому, я рассудил почтить молчанием сих равноангельных мужей.
Ближайшими после них следуют Александрийские первосвятители — Афанасий Великий и Кирилл, также Исихий. Из них Афанасий представляется любящим наиболее краткость в слове, но причину этой краткости в слове, как мне кажется, не следует приписывать такому светильнику, который привык более прекраснотекущей реки Нила разливать повсюду проповедание божественного Писания и струями учения напаять умы верующих. Но эту скудость его в слове нужно приписать наиболее собирателю книги толкование. Божественный же Кирилл пространнее Афанасия везде изъясняет, украшая всюду свое толкованье богословьем и нравоучительными поученьями, но не во всех псалмах встречается, как божественный Афанасий. Исихий же, как пчела, по всему пророчеству обильно предлагает читающим соты сладкого меда, понимая и изъясняя пророчества нравоучительно и иносказательно, относя оные к Лицу Христову и к Его Церкви. Откуда же был он родом и когда процветал, этого достоверно не могу сказать, как только то, что он вполне православный мудрованием и учением, принадлежит к числу иночествующих, и сказанное прикровенно о Спасителе нашем, он изъяснил явно.
Исторического и буквального смысла держатся Феодорит, муж многоученейший и добродетельнейший, два Феодора и Диодор, из коих Феодорит был епископом города Кира, который составляет одну из епархий, подчиненных архиепископу Антихийскому. Он был современен Кириллу Великому, с которым некоторое время находился во вражде по причине извержения зломудрого Нестория, которого изверг Кирилл с бывшими с ним, на третьем вселенском Соборе, не дождавшись прибытия Иоанна, архиепископа Антиохийского, и самого этого Феодорита. По этой причине он, как человек, был побежден гневом и написал возражение против двенадцати глав, составленных блаженным Кириллом против Нестория к утверждению православной веры. Но Феодорит не остался во враждебном отношении к апостольскому учению и к блаженному Кириллу, ибо вскоре он опомнился и опять примирился с Кириллом и на собор причтен был к православным. В своих толкованиях он прилагает большое старание и об изъяснении иносказательного смысла Писания, а также и о доставлении читателю пользы приличным нравоучением. Речь его чисто еллинская, отличается ясностью и преисполнена благодати премудрости. Таков—Феодорит. Из Феодоров же один пишется епископом Антиохийским, а другой—не могу сказать откуда был. Епископ Антиохийский (Феодор), держась буквального смысла, нигде не забывал и воплощения Христова, и относящиеся к сему пророчества согласует и открывает ясно. Другой же, не знаю по какой причине, держится чисто буквального смысла и относит все к евреям, разбирая пророческие изречения по грамматике; его толкования достигают только до 80 псалма. За ним следует Диодор, который также толкует буквально, относя все к евреям, и нигде не встречается, чтобы он какие‑нибудь пророчества объяснил иносказательно и относил бы их к Спасителю. Речь же его чище Феодоритовой.
Местами встречаются и краткие толкования Севериана Антихийского, мужа благочестивого и православного, также и Григория Богослова—очень краткие, и тезоименного ему и верного его друга—Григория Нисского, которые встречаются во всей книге не более четырех или пяти раз. Известно также, что имеются в книге толкования и другого Кирилла, которого я считаю за бывшего иерусалимского патриарха, и это доказывается тем, что имеются и другие чудные его толкования на Апокалипсис Евангелиста Иоанна, где склад речи такой же, и речь его, вообще, ниже речи Александрийского Кирилла, отличающейся возвышенностью и положительностью и тем, что она во многих местах украшена высокими поучениями.
Прекрасные толкования божественного отца Иоанна Златоустого встречаются во множестве и в других псалмах, издавая духовное благоухание; в особенности же истолкованы им псалмы степенные (начиная с пс. 119), до конца книги, о которых все другие толковники умолчали; он же объясняет исторический их смысл по существу, и, по обыкновению своему, прилагает везде душеполезный поучения. Сказанное пророком в историческом смысле к евреям или о евреях, он очень премудро предлагает в назидательном смысле, везде поучая слушателя воспользоваться случившимися с ними некогда (бедствиями) или их добрыми делами, советуя уклоняться от пороков, за которые, по смотрению Божию, наводятся наказания, а иногда поощряет примером их к добродетели и к соревнований им. Есть в книге кое–где краткие, но благочестивые и прекрасные толкования другого Иоанна, Патриарха Александрийского. Надо сказать и то, что в греческой книге, в толковании степенных псалмов до конца, имя Иоанна Златоуста не обозначено, и это потому, что переписывавший книгу оставил эти толкования без надписания имени толкователя. Мы же, при помощи Божьей, узнав достоверно учителя от его склада речи и способа учения, а также имея об этом сведение давно, поместили имя его при его толкованиях.
В толкованиях на песни оказываются, кроме поименованных, и другие четыре толковника: Виктор и Николай пресвитеры и никто Евдокий, называемый философом, —мужи священные и достохвальные, но откуда они и когда были, не могу сказать. Также имеются краткие некоторые изложения и Максима Исповедника. Но о блаженных мужах, истолковавших пророческие псалмы, о коих я рассудил потребным известить твою державу, довольно сказанного. Сказав же еще кое что, закончу речь.
Следовало бы настоящей книге, исполненной великих достоинств, иметь и переводчика, более опытного в словесном искусстве, который мог бы не только глубокомысленный речения богомудрых мужей достойно передать, но и поврежденное от времени или испорченное невежеством переписчиков и предложенное ими с опущениями, от себя восполнить и вполне исправить. Хотя мы сами и греки по происхождению и по наречию, и учились у знаменитых учителей, но еще находимся где то внизу, при подошве горы фаворской, с девятью учениками, как не способные еще по причине дебелости разума, вместить боголепных видений Просветителя Иисуса, которых удостаиваются только одни просиявшие высотою добродетелей, как говорит священная песнь (Кондак Преображению). Говорю это потому, что греческий язык, по изобилию в значении слов и в разных способах выраженья, изобретенных знаменитыми древними риторами, довольно представляет трудностей в переводе, и для полного разумения их требуется для нас еще много времени и труда. Однако, сколько Бог свыше своею благодатью помог, и сколько сами могли уразуметь, мы ничего по силе своей не опустили, дабы сказанное хорошо и правильно, получило правильное и удобопонятное изъясненье, а поврежденное переписчиками или испорченное от долгого времени, где было для нас возможно, при пособии исправленных книг, или посредством собственного уразумения, постарались всеми силами, при помощи Божьей, опущенное восполнить и испорченное прилично исправить. А где не могли найти никакой помощи от книг, и от себя ничего не могли придумать, там оставили так, как было прежде.
Извещу же державу твою и о том, что за сделанный нами на пользу и для богоугождения, исправления, нас захотят укорять, как сделавших это по дерзости. Для устранения такого несправедливого укора, считаю нужным указать на два или на три исправленья, дабы по этим примерам можно было судить и о прочем. В предисловии к 12 псалму блаженный Афанасий говорит: этот псалом пророк поет, находясь в раскаянии о встретившемся; а следовало бы написать: о грехе. Ибо что может быть общего между покаяньем и встречающимся? Ведь не в том, что встречается с кем‑либо, должно каяться, а в том, в чем кто согрешает пред Богом и людьми. Блаженный же Давид, по сугубом согрешении пред Уриею, умилился и произнес этот псалом. Это так. Опять в тридцать шестом псалме некто, объясняя слова: «меч их да внидет в сердца их» (ст. 14), говорит: „с Давидом это исполнилось и телесно". Но чтобы Давид был убит своим мечем, который обнажили на Давида, —это не только ложно, но и неизвестно и несогласно; знаем же мы из божественного Писанья, что не Давид, а Саул, постоянно гнавший Давида, сам напал на свой меч, который обнажил против Давида, и умер. Много подобных неправильностей встречается в разных местах по всей книге, которые перечислять все теперь нет надобности, а только следует сказать, что многие такие места получили, благодатью Христовою, приличное исправление. Поэтому для всех должно быть ясно, что не по дерзости и не по причине гордости, а по ревности к лучшему подъяли мы со всем усердьем и с любовью к истине труд исправленья, во славу Божию и на пользу читающим книгу, отчасти же и в надежде самим получить некоторую мзду от человеколюбца Бога и Владыки всех, Который воздает мзду даже за чашу студеной воды. Его благодатью будучи укреплен, сподобился и я довести до конца это многотрудное дело, сверх всякого ожиданья. И не скрою истины, что это не мое дело, а дарованье Божье, и принадлежит Его всемудрой благодати и силе, а не моей худости и немощи. Поэтому, прошу тех, которые будут с усердьем читать наш труд, снизойти нашим недостаткам, если что нами недосмотрено или забыто, или по причине неопытности не исправлено, так как забвенье всем свойственно. Итак, помышляя человеческую немощь, пусть от себя введут возможное исправление, если будут из числа сильных в знании глубокомысленного греческого языка, если достаточно вооружены грамматическою наукою и силою риторики, и приобрели это не сами собой, а от опытных учителей; если знают различное значенье греческих слов, правописание и другие относящиеся к сему науки, а также различье многообразных и труднопонимаемых выражении и различных многозначащих слов. Ибо часто одно и тоже выраженье имеет различное значенье, и может быть отнесено к тому и другому, и если тщательно не удержим настоящего смысла, можем отступить от истинного разума Писания и совершенно оное испортить, или ввести некоторые бессмыслицы. И то и другое—великий грех. Говорю это не для того, чтобы похвалить себя, но желая внушить осторожность тем, которые впоследствии захотят ввести исправление в наш труд. Но об этом достаточно.
