Лев Тихомиров - Критика демократии
В такую патологическую эпоху разложения, воображающего себя развитием, слово “сумасшедший” ничего не определяет. Предоставляя это слово в распоряжение желающих, гораздо полезнее постараться выяснить себе, в чем, собственно, состоит ненормальность, так легко охватывающая целые массы, и в том числе людей, несомненно, очень умных и талантливых.
Тут само собою напрашивается странное сопоставление. Социальная демократия исторически есть создание еврейско-протестантских элементов современной культуры. Теория (Маркс) и практика (Лассаль [12]) даны евреями и поддержаны до сих пор почти исключительно в протестантских странах. Анархизм, напротив, создается отщепенцами католицизма и православия (Прудон [13], Бакунин, Кропоткин) и находит прозелитов по преимуществу в странах католических (Франция, Испания, Италия). Сам Вернер** — единственный крупный анархист немецкий, если не ошибаюсь, родом из Вены. Чрезвычайная наклонность русского “нигилизма” к анархическим точкам зрения достаточно общеизвестна, точно так же как слабое развитие идей “научного социализма” в этой среде. Если б у нас религиозная жизнь рухнула в достаточной степени (чего, благодаря Бога, как показывают обстоятельства, далеко нет), то едва ли возможно сомневаться, что у нас развилось бы анархическое движение, а не социально-демократическое.
Там, где духовная жизнь получила более глубокую христианскую обработку (то есть в среде православной и римско-католической), человеку чрезвычайно трудно отрешиться от ощущения своей духовной природы, а стало быть, от невольной веры в самостоятельное значение личности. Когда у такого человека отнята религия, внутреннее сознание кричит ему, что на свете нет ничего выше его самого, ничего такого, чему он мог бы подчиниться. Он остается сам Богом. По богословскому толкованию, это есть тягчайшее падение духа, но такое падение, которому подвергается лишь дух, уже высоко выработанный. Анархизм — одна из форм болезни, которая в других течениях мысли проявляется в религии человечества, также очень известной у нас в ряде интеллигентских сект***.
Но понятно, что и в странах протестантских подкладка души все же остается христианской, поэтому анархические тенденции в революционном мире повсюду скорее дремлют, чем отсутствуют. Обстоятельство, которое со временем получит огромное значение.
* Кровавая пора (фр.) ** О котором стали часто говорить газеты. *** Достаточно вспомнить Маликова, Фрея (Геинца) и графа Л. Толстого.
Неспособный отрешаться от очевидного ощущения своей свободной личности и видя столь же ясно несомненное иго социальных законов, анархизм разрубает гордиев узел: если социальные законы мешают, нужно их уничтожить. Нужно уничтожить власть и все, откуда эта власть может проистекать. Нужно оставить личность свободной, на просторе, и пусть тогда общество слагается из свободного, добровольного соглашения между личностями, которые каждую секунду относятся друг к другу так, как хотят. “Мы, — говорит заявление семнадцати анархистов, поданное лионскому суду*, — мы требуем свободы абсолютной, ничего кроме свободы, свободу полностью. Мы требуем для каждого человеческого существа права и способов делать все, что ему угодно, и не делать ничего, что ему не нравится”.
В пояснение замечу, что один анархист, кажется Дюваль, уличенный парижским судом не только в подделке фальшивой монеты, но и в противоестественных пороках**, прямо заявил суду, что “c'est mon droit de satisfaire mes passions commeje le puis”***. Главный орган анархизма “Revoke” сначала колебался признать этого господина добрым членом партии, но общий голос анархических “compagnons”**** заставил орган Кропоткина победить свое отвращение, и осужденный был зачислен в синодик партии. Анархисты действительно последовательны в требовании “свободы абсолютной”.
Возвратимся к декларации лионского процесса. “Мы, — продолжает она, — хотим свободы и считаем ее существование несовместимым с существованием какой бы то ни было власти, каковы бы ни были ее происхождение и форма, вдохновляется ли она правом божественным или народным, миропомазанием или всенародным голосованием. Все правительства одинаковы и стоят одно другого. Лучшие — хуже всех других. Вся разница в том, что у одних больше цинизма, у других — лицемерия. Зло не в той или иной форме власти, а в самом принципе власти. Анархисты ставят задачей научить народ обходиться без правительства, как уже он начал научаться обходиться без Бога. Наш идеал — заменить административную и законную опеку и принудительную дисциплину свободным договором, подлежащим постоянному пересмотру и отмене”.
То есть это договор, который каждый исполняет, пока хочет и сколько хочет, и уничтожает, когда вздумается. Но это еще не все. “Мы, — говорит декларация, — считаем, что капитал должен быть предоставлен в распоряжение всех так, чтобы никто не мог быть исключен из пользования и чтобы также никто не мог захватывать доли в ущерб другим”.
* Compte rendu du proces de Lion. Geneve: Imprimerie Jurassienne, 1883. ** Я цитирую на память; этот процесс происходил в Париже в мою бытность там, но не помню точно года. Кажется, в 1886-м. *** Это мое право — удовлетворять мои страсти так, как я это могу (фр.) **** Анархисты отбросили “буржуазное” слово “citoyen” и называют друг друга “compagnons”.
И это — без организации! Анархисты не допускают никакой, даже и своей собственной, революционной. Несколько лет тому назад я имел случай беседовать с самим Кропоткиным, также подписавшимся под приведенной декларацией.
“ — Допустим, что произойдет социальная революция. Что вы сделаете? — Мы употребим все усилия, чтобы народ брал все, что ему угодно, и чем больше, тем лучше, и чтоб он не дал организоваться какому бы то ни было правительству. — Но коммуна не допустила грабежа? — Это была роковая ошибка, погубившая дело. В следующий раз ее уже не повторят. — Но бланкисты, которые такие же социалисты, не замедлят организовать правительство. У них уже и теперь чуть ли не распределены все будущие правительственные должности. — Мы будем убивать бланкистов. Они вреднее всяких буржуа”.
Словом, стоит только не допускать никакого правительства, никакого принудительного порядка, и все устроится само собою, в свободной гармонии. Анархисты находят, что это даже очень просто и непонятно лишь для людей узких — retrecis.
“Что касается практического действия анархии, то нет ничего более легкого, — говорит один их журнал*. — Движение без пут и помех составляет естественное назначение человека. Авторитарный порядок — последствие предрассудков, суеверия и варварства, — уничтожая все личности, неспособные ужиться под его скипетром, сформировал нынешних людей, запечатлев их своими отличительными чертами. Отсюда некоторые близорукие философы заключили, будто бы власть неизбежна для человечества”. Остается только удивляться, что человечество умудрилось весь век свой жить неестественно и никогда не в состоянии было жить так, как этого будто бы требует его природа!
Это нелепо, конечно. Однако анархизм уже доказал свою огромную способность охватывать умы**.
Это потому, что в анархизме говорит не глупость, а потеря духовного равновесия. За потерей Бога (и следовательно, вообще духовной жизни) самоощущение человека становится уродливым. Потеряв меру сравнения, не ощущая над собою никакого авторитета, он начинает считать себя верхом совершенства и духовной самостоятельности.
* L'autonomie individuelle. 1887. № 5. ** Проповедь гр. Л. Толстого и отношение к ней со стороны слушателей дали новый пример тому.
Эта нелепость вполне ясна только или человеку религиозному, или, наоборот, совершенно заглушившему свою духовную природу и оставшемуся с одним полуживотным “здравым смыслом”. В “христианском, отрекшемся от Христа” обществе и тех и других людей немного.
XI
Будущее коммунизма. — Материальная практичность социальной демократии
Для более точной обрисовки творческой силы социализма позволительно и уместно задать себе вопрос: что могут дать новейшие формы демократической идеи, если бы им суждено было хоть такое торжество и власть над миром, какие либеральный демократизм получил с 1789 года? Само собою, это рассуждение чисто гипотетическое и имеет целью показать не действительное будущее, а лишь возможное по внутренней логике передовых демократических учений.
Не предсказывая этого будущего, мы не должны, однако, забывать, что оно действительно возможно. Общая тревога по всей Европе каждое Первое мая, ряд революций, уже бывших, несомненный громадный рост революционных партий во Франции и в Англии, ни на минуту не прекращающиеся успехи социального демократизма в Германии — длинный ряд многозначительных фактов показывает, что это движение нарастающее. Можно спорить о том, избежимо или неизбежно его торжество, но сомневаться в его возможности было бы прямо легкомысленно.
Предположим, стало быть, что течение следует своим современным руслом. Чего мы можем от него ожидать?
