Томас Мертон - Возвращение Рая
Мне можно возразить, что эти слова опровергают все, что было сказано о Пустоте, и возвращают нас обратно в состояние дуализма, а стало быть, знания о добре и зле, разделения между Богом и человеком и так далее. Однако это не так. Чистота сердца возвращает человека в состояние единства и Пустоты, в котором он представляет одно целое с Богом. Однако это состояние является лишь необходимым приготовлением не для дальнейшей борьбы со злом, а для подлинного дела Божьего, которое Библия называет «новым творением», воскресением из мертвых, воссозданием всех вещей во Христе. Это подлинное измерение христианства, его эсхатологическое измерение, которое свойственно ему и не имеет себе аналогов в буддизме.
Мир был сотворен без человека, однако новое творение, которое есть подлинное Царство Божье, должно быть действием Бога в человеке и через человека. Оно должно быть великой, таинственной, богочеловеческой работой Мистического Христа, Нового Адама, в котором все люди как «единая Ипостась» или «единый Сын Божий» преображают космос и предлагают его, в великолепном сиянии, своему Отцу. Здесь, в этом преображении, произойдет апокалиптическое бракосочетание Бога и Его творения, окончательное свершение, о котором ни один смертный мистицизм не может и мечтать и предвестием которого являются символы и образы последних страниц Апокалипсиса.
Здесь, конечно, мы снова оказываемся в сфере представлений и образов. Мыслить об этих вещах, рассуждать о них означает отходить от Пустоты. Однако эти рассуждения являются действием веры, которая относится к сфере божественных знаний и готовит нас к более высокой и бдительной невинности — невинности мудрых дев, которые ждут с зажженными фонарями в окружении пустоты, озаренной славой Божественного Слова и объятой присутствием Святого Духа. Эта слава и это присутствие не являются объектами, которые «входят» в пустоту, чтобы «заполнить» ее. Они представляют собой не что иное, как собственную таковость Бога.
Нравственное богословие от лукавого
опубл.: «Русская мысль» — №4210 — 19—25 февраля 1998 — стр. 21.
Лукавый создал свою философскую систему и свое богословие, с помощью которых он втолкует желающим, что сотворенное — зло Бог сотворил зло и хочет, чтобы люди мучились под его игом. Согласно лукавому, Бог радуется, когда человек страждет, да и вся Вселенная стенает и мучается по произволению и замыслу Божию.
Воистину, утверждает это богословие, Бог-Отец испытал наслаждение, предав на смерть собственного Сына, а Бог-Сын для того и пришел на землю, чтобы Его наказал Отец. Оба Они только тем и заняты, чтобы преследовать и наказывать верующих. Ведь Бог, творя мир, знал, что человек согрешит; не для того ли и мир сотворен, чтобы человек согрешил и восторжествовало Божие правосудие?
У лукавого получается, что первым сотворен ад, а уж все прочее — после, ради него. Адепты такого богословия просто одержимы злом. Мало им того зла, которое есть в мире, — они множат запреты, творят правила, растят тернии, лишь бы человек не уклонился от кары. Пусть раны его кровоточат с утра до поздней ночи, но и кровь не искупит его грехов. Крест уже не символ милости (да милости здесь и нет), он знаменует лишь торжество Закона, словно Христос сказал: «Я пришел не отменить Закон, но сделать так, чтобы он Меня отменил». Только тогда, согласно лукавому, Закон поистине исполнен. Он должен поглотить все, даже Бога; этого требует богословие кары, ненависти, мести.
Строящий жизнь по этим догмам должен бы радоваться наказанию. Но как искусно он от него уклоняется, перекидываясь с Законодателем мячиком Закона! Зато уж другим он кары не спустит, страданий не отменит Он только и думает о настоящем и грядущем возмездии. Да восторжествует Закон! Да сгинет милость! Вот он — главный признак адского богословия. В аду есть всё, кроме милости. Значит, там нет и Бога. Милость — знак Его присутствия.
Богословие это выбирают все, кто, то ли достигнув совершенства, то ли вполне оправдавшись перед Законом, не нуждается больше в милости. Бог ими доволен. (О, мрачная радость!) Угодили они и лукавому. Какая удача — успеть и там и тут!
Для тех, кто внимает таким речам, их поглощает, ими услаждается, духовная жизнь словно зачарована злом. С несказанным удовольствием смакуют они грех, страдание, проклятие, кару, правосудие, возмездие и конец света. Вероятно, где-то глубоко, в подсознании, утешаясь мыслью об аде, уготованном всем, кроме них. Откуда же они знают, что сами избегнут адских мук? Разумно ответить они не смогут, разве что сошлются на приятное чувство при мысли о возмездии, уготованном для других. Это самодовольство у них и зовется «верой»; на нем держится странная уверенность в том, что они спасены.
Бичуя грех, лукавый приобретает много учеников. Он внушает им, что грех — великое зло, порождает в них комплекс «счастливой вины», а потом предоставляет им размышлять о вопиющей греховности и неминуемой погибели остального человечества.
Нравственное богословие от лукавого начинается с принципа: «удовольствие — грех». Потом оно немного меняется: «Всякий грех — удовольствие». Еще позже лукавый подмечает, что удовольствие практически неизбежно и человек по природе к нему стремится. Отсюда он выводит, что все природные наклонности греховны, природа наша сама по себе зла. И вот он подвел нас к заключению, что греха вообще не избежишь, поскольку нас тянет к приятному. Наконец, чтобы окончательно утопить человечество, он прибавляет: «То, чего нельзя избежать, — вообще не грех». Тут уже всякое понятие о грехе отбрасывается за ненадобностью. Жизнь превращается в погоню за удовольствиями. Наслаждения, добрые по природе, становятся злыми. Воцаряются грех и беда.
Нередко именно те, кто страстно обличает зло и возвещает возмездие, подсознательно ненавидит других. Они хотят отыграться, поскольку им кажется, что мир их не ценит.
Лукавый не боится возвещать и волю Божию, чтобы только ему не мешали делать это по-своему. Рассуждает он приблизительно так: «Бог хочет, чтобы вы поступали правильно. Но вас же к чему-то влечет. Это приятно, это согревает, подсказывает, как поступать. Если же кто-то посмеет вмешаться, понуждая вас сделать что-то другое, процитируйте Писание; скажите, что вы должны больше слушаться Бога, нежели человеков, а потом творите волю свою. Главное — не утерять это приятное ощущение».
Богословие от лукавого — самая настоящая магия. Вера тут не обращена к Богу, открывающемуся как милость. Это субъективная «сила», которая подгоняет реальность под наши прихоти. Такая вера — что-то вроде непреодолимого желания. Напористость воли, питаемой «глубокими убеждениями», порождает особый навык, некое мастерство. Обрушившись на Самого Бога всей Его чудесной мощью, мы склоним Его волю к воле человеческой. Бог превратится в средство для наших целей — вере, неотличимой от потрясающей, невиданной напористости (любой шарлатан может развить ее в нас за надлежащую мзду), поистине нет преград. Став цивилизованным шаманом, мы сделаем из Бога слугу. Правда Божия непреложна, но Сам он поддастся нашим чарам, позволит себя приручить. Он оценит наш напор и воздаст нам успехом. Мы прославимся, ибо у нас — «вера». Мы разбогатеем, ибо у нас — «вера». Враги сдадутся и преклонятся перед нами, ибо у нас — «вера». Дела пойдут прекрасно, все и вся у нас будет спориться. А как же еще? Однако это не так просто. Твердо зная, что вера может все, мы закрываем глаза и напрягаемся, дабы породить хоть немного «душевной силы». Мы верим. Мы верим.
И что же? Да ничего.
Мы снова закрываем глаза и напрягаемся, порождаем силу. Лукавый это любит и охотно поможет. Она просто хлещет из нас — и что же? Ничего. Мы будем стараться и тужиться, пока нам не станет худо. Мы устаем «порождать силу». Мы устаем от веры, которая ничего не меняет, не избавляет от тревог и конфликтов, не снимает ответственности, не избавляет от сомнений. Магия, в конце концов, не так уже действенна. Она не в силах убедить, что Бог нами доволен, и даже в том, что мы довольны собой (впрочем тут, надо признать, у многих вера очень действенна).
Теперь, питая отвращение к вере, а тем самым и к Богу, мы вполне годимся для тоталитарных движений, которые примут нас с распростертыми объятиями, — как же, мы ведь радуемся распрям, преследованию «низших рас», классовых врагов и вообще всякой каре для тех, кто от нас отличается.
И еще одно свойство такого богословия: различия между добром и злом, правдой и ложью превращаются в бездны. Мы уже не чувствуем, что сбиться с пути может каждый и надо брать на себя чужие ошибки, прощать, понимать, терпеть, любить, помогая друг другу. В богословии от лукавого самое важное — быть абсолютно правым. Мира это не даст — всякий хочет быть правым или хотя бы примкнуть к тому, кто прав. Чтобы доказать свою правоту, придется карать и устранять тех, кто тоже уверен в своей правоте, — и так далее…
