Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты
ОТ АВТОРА
Эти рассказы и очерки написаны в разное время, но объединены одной темой — темой покаяния. Где-то я буду говорить о себе, о своей жизни (уж простите), где-то о других людях, где-то о многострадальном нашем Отечестве.
Но во всех случаях побудительным мотивом написания этих рассказов было желание поделиться радостью, изумлением от встречи с живым Богом, стремление рассказать о Его милости, которая сопровождает и хранит человека на всех путях его многотрудной жизни.
ОБЛЕЧЕННАЯ В СОЛНЦЕ
(рассказ)
Посвящаю моим дедам — БОРИСУ и ДМИТРИЮ ШИШКИНЫМ,
расстрелянным в Ялте в 1921 году
I
Свет слабо проникал через узкие оконца, но все-таки за три дня пребывания в подвале Андрей привык к постоянным сумеркам. И уже к концу первого дня, когда минул первый шок с его отупением и неспособностью ясно воспринимать окружающее, Андрей по обрывкам фраз, обращений понял, что в дальнем, самом темном углу подвала сидит священник. Впрочем, что значит «сидит»? Сидеть, да и то на корточках, заключенные могли только иногда, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в положение тела… Ну, можно было еще постоять, поприседать, попрыгать. О ходьбе же не могло быть и речи — так плотно был набит подвал беспорядочно лежащими телами измученных ожиданием, тревогой и физическими страданиями людей. Ходили только по нужде в дальнюю, темную и зловонную комнату, возле которой и расположился священник. И Андрей, считавший себя почти атеистом, с изумлением подумал: «Батюшка возле туалета… и никто не уступит место, не выкажет заботы… Вот ведь, братья-славяне, как быстро вы от веры своей отреклись…». И тут же спохватился: «А я-то, а я-то что?..».
Его все мучила неразрешенность, невысказанность чего-то смутного, и он хотел поговорить об этом именно со священником, но вот, никак не решался. И все же в конце третьего дня собрался с духом, поднялся и наугад — потому что в том углу, где находился священник, невозможно было ничего разобрать — стал осторожно пробираться через тела. Сначала он осторожно нащупывал ногой опору, а потом уже переносил на нее тяжесть тела, но все равно несколько раз наступил на живую плоть, услышав в свой адрес ругань:
— Куда тебя прет, черт…
— Чего неймется, сиди уже…
Два раза он даже упал, запнувшись об кого-то, и тут возмущенные голоса всколыхнулись разом, как вода в болоте от брошенного камня.
Наконец, остановившись почти в самом углу, в гуще тел, он спросил негромко:
— Простите, а где тут батюшка?
— Я здесь, — отозвался священник. — Подходи, подходи, дорогой, не скажу присаживайся, но вот… возлегай рядом — это, пожалуй, верно будет… Все возвращается, брат мой. Как ученики возлежали на вечере с Господом, так и мы вот теперь возлежим… Только бы во имя Его… тогда и Он посреди нас. Ну вот, подходи, устраивайся, здесь местечко свободное есть.
Андрей хотел сначала пожать священнику руку, знакомясь, но неожиданно проговорил, присаживаясь на корточки и складывая ладони:
— Благослови, отче!
— А, ну Бог тебя благословит…
Священник приподнялся, опершись на левую руку, а правой благословил Андрея, вложил руку в его ладони и не отнимал, словно всматриваясь сердцем, вникая — что за человек пришел и зачем.
— Меня Андрей зовут.
— Очень, очень приятно, а я протоиерей Кирилл.
Батюшка мягко, доброжелательно пожал руку Андрея. Странно, но даже в мороз рука у священника была теплая.
— Ну, рассказывай, с чем пришел. Новостей хороших не жду, а поговорить можно.
— Я к вам, батюшка, третий день присматриваюсь… то есть скорее прислушиваюсь… ну не так чтобы очень, а вообще, — смутился Андрей, подумав, что батюшка, чего доброго, примет его за соглядатая. Слыхал, что бывают в подвалах и такие. И чтобы отогнать, забить эту мысль, он начал говорить быстро, хотя и сумбурно.
— Батюшка, я вот все думаю… По ночам не спится… Все мысли о доме, о семье… о братьях, сестренке…
— Как сестренку зовут? — спросил батюшка.
— Аленка… Леночка… маленькая еще, семь лет… жалко…
Андрей почувствовал, как спазм перехватил горло, и тут же подумал: как хорошо, что темно в подвале и не видно лица.
Священник тяжело вздохнул.
— Маму тоже жалко, — продолжил Андрей. — Если меня расстреляют — она не переживет… Ну да ладно, я не о том хотел… Батюшка, я вот все думаю: как же так получилось, что все вот так сразу рухнуло. Ведь не о том совсем думали, не того ждали…
Андрей помолчал, собираясь с мыслями.
— Просто понять хочется… Я ведь, батюшка, в церкви лет шесть уже не был. Так только, заходил иногда, когда в университете учился… Ну там, общие молебны и все такое… Но душой противился… Тоже, так сказать, дитя своего времени…
— А почему «тоже»? — с любопытством спросил священник.
Андрей усмехнулся:
— Да потому, что, куда ни глянь, ведь все… ну или почти все так думали и чувствовали… Только вид на себя напускали, если положение или служба там… ну, чтобы безбожником не считали… а в душе… Да вы ведь сами все не хуже меня знаете…
— Ну да… Прости, что перебил, — отец Кирилл, извиняясь, дотронулся до рукава его шинели.
— Все казалось, сами, без Бога управимся… Что вот оно как раз самое настоящее время и началось… В Февральскую как дурак с красным бантом на груди ходил, с товарищами в обнимку, марсельезу распевал на улицах… идиот. Речи какие-то толкал с кафедры… в смысле — с ногами на стол… как мальчишка… И ведь слушали же все… И я других слушал, «ура» кричал, аплодировал, как на театре! Чему только? Вот никак теперь понять не могу. Как хмель какой-то, пьяный восторг был… Это всеобщее братание, ажитация[27]… Свобода! Стыдно вспоминать сейчас, честное слово. Но ведь вот в чем дело, что покоя не дает: ведь была же она — свобода эта… Была! А куда подевалась? И во что вылилась?.. В какой-то кошмарный сон…
— Да, да… Сон разума порождает чудовищ, — отозвался глухо отец Кирилл и тут же снова взял Андрея за локоть: — Ну ты извини, я опять перебил.
— Да… так вот… была свобода, и не стало… Ничего не стало… света, свободы, жизни… И как это все вышло, я не пойму… Почему, почему?! Не могу вместить, осознать, батюшка… Где мы промахнулись, что не так сделали? — и, торопясь предварить ответ, он добавил: — Я вас только прошу, отче, не говорите мне истины прописные… Ну, из Закона Божьего… что, мол, Творца прогневали и вот результат… Все это я и сам знаю… читал или слышал… Но мы вот с вами сейчас в тюрьме, может быть, перед лицом вечности, и я живое слово услышать хочу, понимаете, батюшка, слово живое!..
Я ведь в Бога почти не верю. Да и не верил уже давно, и даже с восторгом, с ненавистью, страшно сказать… Были моменты… Но что-то еще мешает в бездну ринуться с головой, вверх тормашками… что-то держит… Может, молитва мамина, слезы ее… Может, сестренка с ее чистотой, непосредственностью… Если не от Бога это, то от кого?.. Здесь ведь не материя одна, я понимаю… и не психология только, здесь что-то еще, большее… Я ведь очень понимаю это, батюшка… ну, насчет — если не станете как дети, не можете войти в Царствие Божие[28]… А я, батюшка, никогда, никогда больше не смогу стать как ребенок… как вот сестренка моя, например… и это страшно. Страшно, батюшка… И за нее тоже страшно… Где она оказалась, что ей еще предстоит понять и увидеть?! Не хочу, не хочу… — Андрей склонил голову и замотал ей, как будто от боли…
Отец Кирилл обнял его и крепко-крепко прижал к груди. Потом отпустил осторожно.
— Простите, батюшка, — продолжил Андрей, сердито и второпях вытирая рукавом шинели глаза, — нервы… А может, и не нервы вовсе, а бездна эта, что перед глазами стоит… ждет… Смерть, она ведь не играет… Лицедейства, восторгов, позерства не признает, ну разве что внешнее, показное… Этого сколько угодно, этого я насмотрелся вдоволь… и в обреченных даже… Но вот в душе, в глубине самой — не до кривляний уже, не до восторгов этих психопатических… Там, батюшка, такое творится!.. Не знаешь, за какую соломинку хвататься! Вот именно это и страшно, батюшка, что хвататься не за что!..
Он замолчал опустошенно, излив самую жгучую, накопившуюся боль и не зная, что говорить дальше.
Батюшка прокашлялся и охрипшим, простуженным голосом произнес:
— Понимаешь, в чем дело, Андрюша… Вот насчет того, что о Боге не надо… Ты мне сразу как-то все пути-дорожки поперепутал… И как же я с тобой разговаривать буду? О чем, если для меня важнее и выше Бога нет ничего в жизни?! И вот как ты хотел, чтобы я не говорил тебе, — именно так я и думаю, брат мой, и не просто думаю, а живу этим… Что уж мне — лукавить теперь, что ли? Да и ради чего? Все перед бездной стоим, братец, чего уж тут умничать… Главное призвание России — это жизнь по Богу, и другого призвания у нас нет и не будет. Мы светильником миру должны быть, маяком спасительным… А что же на деле получается? А на деле тот свет, который в нас, давно уже стал тьмой, потому что увлеклись, поддались на шепоты миродержителей тьмы. И давно уже увлеклись… Ты спрашиваешь, почему так быстро все рухнуло? Так об этом и Господь говорил. В Евангелии, помнишь? Дом, построенный на песке, рухнет, и будет падение его весьма велико[29]. Вот и строили мы столетия державность нашу не на камне веры чистейшей, а на песке лжеучений всяких, и не только религиозных, но и политических, экономических… да каких угодно… на песке суемудрия и пустословия.
