Ольга Гусакова - Хранители веры. О жизни Церкви в советское время
– В 1987 году, накануне 1000-летия Крещения Руси, было ли какое-то ощущение перемен?
– Нет, не было.
– Мне приходилось слышать, что, наоборот, люди даже чуть ли не сушили сухари. Думали, что вот началась перестройка и будет опять гонение на Церковь. Ведь в КПСС стали говорить о возвращении к «ленинским принципам управления», что для Церкви ассоциировалось либо с хрущевским гонением на фоне оттепели, либо с ленинским «чем больше удастся расстрелять, тем лучше» [142] .
– Да, 1987 год, теперь мы точно знаем – архивы открываются – это последние гонения на Церковь. Именно 1987 год. Тогда вопросами религии ведал Е. К.Лигачев [143] . М. С. Горбачев [144] же устранился от этого дела. Позже я познакомился с Горбачевым, это особый разговор. У него свое было отношение к религии – он был тогда совершенно неверующим человеком, но терпимым по отношению к религии, убежденным либералом, считал, что людям надо давать свободу: хочешь верить – верь. А Лигачев, который тогда мечтал пересидеть Горбачева, шел путем коммунистического ригоризма. Вот он (Горбачев не мог воспротивиться) начал новую волну гонений.
– В 1987 году верующие как-то готовились к гонениям морально или физически?
– Ну, морально мы были всегда к этому готовы. Мы всегда очень внимательно слушали, кого из людей Церкви арестовали, у кого обыск, кого за сто первый километр выслали. Как раз в 1987 году произошла последняя серия подобных актов. И, естественно, никто не думал, что гонения уже заканчиваются.
– Когда вы почувствовали, что отношение к Церкви изменилось?
– В конце января 1988 года М. С. Горбачев был в Великобритании и выступал в британском парламенте. И, естественно, это его выступление передавали по телевизору и по радио. Я очень хорошо помню этот момент, я был тогда у родителей дома и слышал это выступление. И вдруг он говорит: «В этом году мы собираемся праздновать 1000-летие Крещения Руси». Понимаете, сейчас для нас подобное высказывание главы государства кажется вполне естественным, а тогда это было абсолютно невероятно. Скорее всего, он вообще об этом не должен был говорить, но если уж сказал из своих либеральных побуждений, то должен был сказать что-то такое: «В этом году верующие Русской Церкви (или наши верующие граждане) собираются…» Мы – это кто? Члены Политбюро, коммунисты? Что это за юбилей такой – 1000-летие Крещения Руси?
Когда я это услышал, тут же понял – все, процесс пошел (опять же – словами самого Горбачева). И действительно, процесс пошел. Я тогда не знал, узнал позже от Минского владыки Филарета [145] , что 29 апреля 1988 года Патриарх Пимен и владыка Филарет, заведующий Отделом внешних церковных сношений, тогда это так называлось, попросили аудиенции у Горбачева, чтобы поставить некоторые вопросы, решение которых было необходимо для Церкви. И владыка Филарет потом мне рассказывал в частной беседе: «Мы с Патриархом написали на листочке, как это обычно делается, вопросы, начиная с малозначимых, кончая достаточно серьезными. Когда же пришли к Горбачеву, я начал зачитывать, он сказал: „Слушайте, дайте сюда мне этот листочек". – Прочел и говорит: „Это я вам все даю. Какие еще у вас вопросы?"» Поэтому я думаю, что 29 апреля 1988 года мы должны отмечать как дату освобождения Русской Церкви от уз коммунизма. В этом году мы собираемся праздновать 1025 лет Крещения Руси, а на самом деле надо бы праздновать 25 лет освобождения от коммунизма Русской Церкви – вот это великая дата. И все мы испытали на себе это как невероятное чудо.
– Эти изменения как-то повлияли на вашу жизнь?
– В 1988 году меня пригласили в Московскую духовную академию преподавать, и при этом я остался в Институте востоковедения. Никто тогда не мог поверить, что преподаватель Московской духовной академии может быть научным сотрудником Института востоковедения, вообще какого-нибудь советского заведения. Там на меня смотрели тогда как на какое-то чудо-юдо. Таких было несколько человек, но каждый и был таким чудом, например Алексей Сидоров [146] из Института мировой литературы. Это благодаря ему я попал в Московскую духовную академию.
Дело в том, что одной из договоренностей между Святейшим Патриархом и Горбачевым в 1988 году была та, что можно приглашать на работу в Церковь преподавателями и даже священниками людей из мира, не подвергая их при этом репрессиям. И одним из первых стал я. Меня позвали в Московскую духовную академию, потому что знали через Сидорова о том, что я занимаюсь исследованием феноменов, пограничных между разными религиозными воззрениями и общественными явлениями. Мне предложили вести курс истории религии. Произошло это, по-моему, в июне 1988 года. Владыка Александр [147] благословил Алешу Сидорова, который уже с 1987 года там преподавал, и еще Николая Константиновича Гаврюшина [148] , читавшего там курс русской философии, поговорить со мной. Они поговорили от имени владыки Александра, и я испугался, совершенно откровенно испугался, потому что решил, что все, конец. Я же не знал о договоренности, достигнутой на высшем уровне. Думал, научной карьере моей конец. Пришел к отцу Георгию и говорю: «Что, батюшка, делать?» С одной стороны, это очень привлекало, а с другой стороны, понятно, что крест надо было бы поставить на всей жизни. Все, как мне казалось, – новая жизнь, Церковь гонимая… И я пришел к отцу Георгию и рассказал ему об этом. Он говорит: «Нет-нет, не соглашайся, это конец, это крест на всей твоей жизни, не соглашайся». Я очень обрадовался, довольный пришел домой, позвонил Сидорову: «Ты знаешь, не благословляет духовник». Через два дня отец Георгий меня встречает на воскресной литургии и говорит: «Слушай, я помолился, тебе надо идти, это твой путь». Ну что после этого сделаешь? Я пошел, естественно. Позвонил снова, согласился и пошел преподавать с сентября 1988 года. И это действительно мой путь. Благодаря такому выбору я стал религиеведом, читаю лекции и до сих пор считаю, что это моя главная профессия. А обрелась она именно тогда.Протоиерей Георгий Бреев
Трижды меня и моих друзей задерживали после богослужения в Елоховском соборе и насильно отправляли в отделение милиции… Эти испытания привели меня к мысли:…лучше тогда стать священнослужителем, чтобы знать, за что тебя гонят.
Протоиерей Георгий Бреев (род. 1937) – настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском (с 1998). Кандидат богословия, духовник Московской епархии.
Рукоположен в сан иерея в 1967 году. Вскоре стал клириком храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, где прослужил двадцать два года. В 1990–2009 годах восстанавливал и был настоятелем храма в честь иконы Божией Матери «Живоносный Источник» в Царицыно.
– Отец Георгий, расскажите, пожалуйста, о вашем детстве. Вы родились в 1937 году в семье неверующих, ваш отец был коммунистом…
– Отец мой родился в 1894 году в Тульской губернии, был верующим с детства, окончил церковно-приходскую школу. Потом приехал в Москву, и тут его захватило общее настроение: на работе и везде – в обществе, в газетах, которые он любил читать, – все говорило о том, что религия – это нечто отжившее, никакой перспективы у нее нет и не будет. Провозглашалась власть науки, а наука якобы опровергает все религиозные положения. Это была идеологическая установка того времени, которой он поддался. Хотя сам мне говорил: «Я верую, милый. Я даже вырос в церкви на клиросе. А когда приехал в Москву, мне открыли понимание чего-то высшего, другого, и я увлекся». Он, будучи внутренне цельным человеком, поверил искренне, что пришло такое время, такая власть, которая даст всем подлинную свободу. И в 1935 году он даже вступил в партию.
– Он всю жизнь прожил в такой уверенности?
– Отец умер в 1971 году. Он жил в советской обстановке, посещал партийные собрания, оттуда приходил, рассказывал новости. Он активно верил в будущее России, верил, что оно связано с коммунизмом. У него не было каких-то других подходов, альтернативного мышления. Оно нигде не пропагандировалось, не позволялось. Но, видимо, все же была некая закваска, с детства заложенные основы веры…
Когда я по собственному желанию крестился, все было довольно спокойно. Когда же стал каждую субботу и воскресенье ходить в церковь, появилось напряжение в отношении ко мне членов семьи. И когда я объявил, что буду поступать в Духовную семинарию, все всполошились, посыпались укоры, что я гублю свою жизнь. Отец считал своим партийным долгом всеми средствами воспрепятствовать моему решению. Я же, будучи неофитом, вступал в полемику с ним, хотя сохранял уважение и любовь. Но воистину удивляюсь тому, что я всегда верил в Бога, мне это было дано с детства. Полемизируя со мной, отец подчеркивал, что имеет больший жизненный опыт, чем я. Рассказывал, что еще в детстве пел в церковном хоре, знает наизусть тропари двунадесятых праздников, и даже пропевал мне ирмосы Великой Субботы. «Ведь ты со мной не можешь сравниться. Что ты знаешь? – говорил он. – Да только благодаря советской власти вам, не происходящим из духовного сословия, открывается возможность стать священнослужителями. До революции этого невозможно было представить». А однажды, возвратившись с партийного собрания, отец заявил: «Я знаю, почему ты ходишь в церковь. Вас (молодежь) завербовала американская разведка!» Оказывается, такое сообщение было зачитано партийцам на этом собрании.
