Джидду Кришнамурти - Комментарии к жизни. Книга первая
«Да, это так. Если не было никакого обладания, конечно, не было бы никакой потребности в отречении».
Итак, отречение, самопожертвование — это не жест величия, за который похвалят и который будут копировать. Мы обладаем, потому что без обладания мы ничто. То, чем мы владеем, многообразно и множественно. Тот, кто не обладает никакими материальными вещами, может привязаться к знанию, к идеям, другой может быть привязан к добродетели, третий к опыту, еще кто-то к имени и славе и так далее. Без обладания нет «я», а «я» и есть обладание, мебель, добродетель, имя. В своем страхе не быть ум присоединяется к имени, к ценностям. И он бросит их, чтобы быть на более высоком уровне, поскольку, чем мы выше, тем больше удовлетворения, тем больше постоянства нам обещают. Страх неопределенности, небытия способствует привязанности, обладанию. Когда обладание не удовлетворяет или болезненно, мы отказываемся от него ради более радостной привязанности. Наивысшим удовлетворяющим обладанием является слово «бог» или его замена: государство.
«Но это естественно, бояться быть ничем. Вы предполагаете, и я принимаю то, что нужно полюбить быть ничем».
Пока вы пытаетесь стать кем-то, пока вы охвачены чем-то, неизбежно будет конфликт, беспорядок и увеличивающееся страдание. Вы можете думать, что вы-то сами, при вашем достижении и успехе, не окажетесь в ловушке этого усиливающегося распада. Но вы не сможете избежать этого, поскольку вы и есть это. Ваши деятельность, ваши мысли, сюется на противоречии и беспорядке и поэтому на процессе распада. Пока вы не желаете быть ничем, чем фактически вы являетесь, вы неизбежно будете порождать печаль и противостояние. Желание быть ничем — это не вопрос отречения, внутреннего или внешнего принуждения, а вопрос понимания сути того, что есть. Понимание сути того, что есть, приносит свободу от страха ненадежности, страха, который порождает привязанность и приводит к иллюзии отсоединения, отречения. Любовь к тому, что есть, является началом мудрости. Лишь одна любовь посвящает в это, одна она может объединять. А отречение и самопожертвование — это способы изоляции и иллюзии.
Огонь и дым
Весь день было тепло, и находиться снаружи было пыткой. Жар от дороги и воды, уже резкий и проникающий, белые дома делали еще более ярким, а земля, которая была зеленой, стала теперь ярко-рыжей и выжженной. Дождя не было в течение многих месяцев. Небольшой ручей высох и стал теперь извивающейся лентой песка. Несколько животных находились в тени деревьев, а мальчишка, приглядывающий за ними, сидел обособленно, бросая камни и напевая в своем одиночестве. Деревня располагалась на расстоянии в несколько миль, и он был предоставлен сам себе. Он явно недоедал и был худым, но веселым, и его песня не была слишком грустной.
За холмом стоял дом, и мы пришли к нему, когда солнце садилось. С крыши можно было видеть зеленые вершины пальм, простирающихся бесконечной волной к желтым пескам. Пальмы отбрасывали желтую тень, а их зелень была золотистой. За желтыми песками было зеленовато-серое море. Белые волны толпились на берегу, но глубокие воды были тихи. Облака над морем вбирали в себя все краски, хотя солнце садилось далеко от них. Вечерняя звезда только что показывалась. Подул прохладный бриз, но крыша была все еще теплой. Собралась небольшая группа, должно быть, они уже были здесь в течение некоторого времени.
«Я замужем и я мать нескольких детей, но я никогда не испытывала любовь. Я уже начинаю задаваться вопросом, существует ли она вообще. Мы знаем ощущения, страсть, восторг и чувственные удовольствия, но интересно, знаем ли мы любовь. Мы часто говорим, что любим, но всегда существует сдержанность. Физически мы можем не сдерживаться, поначалу мы можем отдаваться полностью, но даже тогда есть сдержанность. Дарение — это дарение чувств. Но то единственное, что можно дарить, оно не пробуждено, оно где-то далеко. Мы встречаемся и теряемся в дыме, но это — не огонь. Почему происходит так, что у нас нет огня? Почему огонь не горит без дыма? Интересно, стали ли мы слишком умными, слишком знающими, чтобы получать то благословение. Мне кажется, что я слишком хорошо начитанна, слишком современна и глупо поверхностна. Несмотря на умный разговор, мне кажется, что на самом деле я не мудра».
Но действительно ли это вопрос глупости? Действительно ли любовь — это яркий идеал, недосягаемое, который становится достижимым, только если соблюдать определенные условия? Разве есть время на выполнение всех условий? Мы говорим о красоте, пишем о ней, рисуем ее, танцуем ее, проповедуем ее, но мы не красивы, не знаем мы и любовь. Мы знаем только слова.
Быть открытым и чувственным означает быть чувствительным, где есть сдерживание, там — нечувствительность. Чувственное — это что-то опасное, неуверенное в завтра. Открытое — это неявное, неизвестное. То, что является открытым и чувственным, красиво, то, что замкнуто в себе, — это неясное и нечувствительное. Глупость, как ум, является формой самозащиты. Мы открываем эту дверь, но держим другую закрытой, поскольку мы хотим свежего ветра только через особое отверстие. Мы никогда не выходим наружу или открываем все двери и окна одновременно. Чувствительность — это не то, что вы заполучаете, когда вам захочется. Унылое никогда не сможет стать чувствительным, унылое всегда унылое. Глупость никогда не сможет стать интеллектуальной. Сама попытка стать интеллектуальной глупа. Это одна из наших трудностей, не так ли? Мы всегда пробуем стать кем-то, поэтому глупость и остается.
«Тогда что же делать?»
Ничего не делайте, только будьте такой, какая вы есть, нечувствительной. Делать — означает избегать того, что есть, а избегать того, что есть, это величайшая форма глупости. Что бы с ней ни делали, глупость — это все еще глупость. Нечувствительное не может стать чувствительным. Все, что оно может сделать, это осознать то, что есть, чтобы события того, что есть, разворачивались. Не мешайте нечувствительности, поскольку тот, кто мешает, нечувствителен, глуп. Слушайте, и она расскажет вам свою историю. Не интерпретируйте и не действуйте, а дослушайте историю до конца без прерывания или переосмысления. Только тогда возникнет действие. Неважно, что делать, а важно слушать.
Чтобы дарить, должно быть неистощимое. Сдержанность, которая дарит, — это всего лишь страх окончания, а только в окончании существует неистощимое. Дарение — это не окончание. Дарение — от многого или малого, а многое или малое ограничено, это дым, дарение и принятие. Дым — такое же желание, как ревность, гнев, разочарование. Дым — это страх времени, дым — это память, опыт. Нет никакого дарения, а только распространение дыма. Сдерживание неизбежно, поскольку на самом деле нет ничего, чтобы дарить. Делиться не означает давать. Осознание того, что даешь или делишься, приводит к концу общности. Дым — это не огонь, но мы принимаем его за огонь. Берегитесь дыма, вот что это. Не отогнав дым, не увидите огонь.
«Возможно ли получить тот огонь, или он только для избранных?»
Для немногих ли он или для многих, не суть важно, не так ли? Если мы пойдем этим путем, он может привести только к невежеству и иллюзии. Наше внимание приковано к огню. Может ли у вас возникнуть тот огонь, тот огонь без дыма? Узнайте, понаблюдайте тихо и терпеливо за дымом. Вы не сможете рассеять дым, поскольку вы и есть дым. Как только дым уйдет, возникнет огонь. Только этот огонь неистощим. Все имеет начало и окончание, оно вскоре истощается, изнашивается. Когда в сердце нет ничего от ума, а в уме нет мысли, тогда там возникает любовь. То, что пусто, неистощимо.
Сражение происходит не между огнем и дымом, а между различными откликами в клубах дыма. Огонь и дым никогда не могут противоречить друг другу. Чтобы противоречить, они должны состоять в определенных отношениях. А какие могут быть взаимоотношения между ними? Один появляется, когда другого нет.
Поглощенность ума
Это была узкая улица, переполненная людьми, но без слишком большого движения транспорта. Когда автобус или автомобиль проезжали, нужно было отходить к самому краю, почти к канаве. Там было несколько очень маленьких магазинов и маленький храм без дверей. Этот храм был исключительно чист, и там находились местные жители, хотя и не в большом количестве. У стены одного из магазинов сидел на земле мальчик, делающий гирлянды и маленькие букеты цветов. Должно быть, ему было двенадцать или четырнадцать лет. Нить была в маленькой фляге воды, а перед ним разложенные на влажной ткани в небольшие кучки лежали жасмин, несколько роз, ноготки и другие цветы. С ниткой в одной руке другой рукой он выбирал из ассортимента цветов. И быстрым, ловким скручиванием нити цветы были связаны, и букет был готов. Он почти не обращал внимание на то, что делали его руки, глаза его блуждали по проходящим мимо людям. Они улыбались при встрече кого-то знакомого, возвращались к его рукам и вновь отвлекались. Только что к нему присоединялся другой мальчик, и они начали разговаривать и смеяться, но руки его никогда не оставляли свою работу. К тому времени образовалась настоящая кипа связанных цветов, но было немного рановато продавать их. Мальчик остановился, встал и ушел, но вскоре возвратился с другим мальчиком, помладше, чем он, возможно, его братом. Тогда он возобновил свое приятное занятие с той же самой непринужденностью и скоростью. Теперь повалил народ за покупками, поодиночке или компаниями. Они, должно быть, были его постоянными клиентами, поскольку были улыбки и обмен несколькими словами. С того времени он никогда не покидал своего места в течение более чем часа. Стоял аромат разных цветов, и мы улыбнулись друг другу.
