Александр Кукушкин - Alma Matrix или Служение игумена Траяна
– Приступ закончился? – спросил он у своего гостя.
– Да.
– Значит…
– Значит, батюшка, осталось еще два.
– Что? – выдохнул проректор.
Человек смеялся:
– Страшно? Хе-хе… Слушай, а почему ты из этого шофара так никогда и не дул в спину отчисленного студента? Ведь как было бы красиво: он с сумками выходит из Академии, где только что забрал все документы, поворачивается, чтобы последний раз взглянуть на Альму Матер, а тут открываются окна твоего кабинета, появляешься ты с рогом и во всю силу на него…
– Ты хоть слышал рев этой трубы когда-нибудь?
– Не-а.
– Вот именно… Но я всегда дул, всегда. Тихо, в своем кабинете, но дул.
– …вы больны на голову, мой дорогой проректор.
– Потому с тобой и разговариваю.
– Ну, хорошо, – человек сменил тон на деловой, – давай разберемся с семинарией. У меня есть некоторые соображения. Слушайте. Чем вы сейчас заняты в семинарии? Вы выискиваете и фиксируете формальное несоответствие правилам нравственной и духовной жизни. То есть смотрите только на внешнее соответствие и смотрите на студента только отрицательно, не видя его положительных качеств. Так? Так! А теперь давай представим, что древняя христианская община просит епископа поставить ей нового священника. И предлагает на это дело известного всей общине мирянина с такой характеристикой: «Он редко пропускает богослужения, он изредка нарушает пост, он иногда повышает голос на домочадцев, он бывает неприветлив, он совсем не умеет общаться с окружающей нас языческой властью, он плохо поет, он трижды бывал пьян в стельку, однажды он ударил женщину, и, кроме того, до обращения он был мытарем, а его троюродная сестра – блудница. В общем, мы считаем, что это, несомненно, достойный кандидат». Составлением именно такой характеристики ты занимаешься. Понимаешь? Нету цельного взгляда! А что с того, что он был мытарем и трижды напился в стельку – зато человек действительно хороший. Пускай вот этот конкретный студент хоть и жестоко залетел однажды, но по сути-то – идеальный батюшка, а вон тот, хоть и не написал ни одной объяснительной – какой же все-таки козел, стукач и лицемер. А?
– И?
– Что значит «и»?
– Я не могу изменить то, что ты описал. Да, это и однобокая характеристика, и отрицательная. Да, я не занимаюсь составлением объективной картины души студента. И что с того? Разве дело во мне? Условия игры придумал не я. Их придумали давным-давно. А в тех рамках, которые есть, мне приходится быть тем, кем я являюсь. Ясно? Брать на себя ответственность, ловить и отчислять. Думаешь, мне всегда это приятно?
– Думаю, что да.
– …верно думаешь… Но приятно-неприятно – это разговор детей в песочнице. Главное то, что я должен это делать. Обязан, таково моё послушание. Я не искал его, не добивался. Но если оно свалилось на меня, я должен делать его хорошо. А нравится или нет… Когда что-то нравится – работать легче. Слышал поговорку «сердцу не прикажешь»? Не правда это, можно приказать сердцу. Целая наука есть, которая учит приказывать сердцу, аскетикой зовется. Я приказал себе любить проректорство – и я полюбил его.
– Так просто?
– Ничего себе просто!!
– Тише, тише, что вы…
– Да я может единственный на всю Церковь, кто смог это сделать с собой! Ничего не просто, – Траян закашлялся и сразу как-то сник, затих. Человек молчал. У проректора перехватило дыхание:
– Что, началось?
– Похоже на то, батюшка…
Отец Траян поднялся на последний этаж Академии, открыл ключами пустую аудиторию, зашел вовнутрь, закрыл за собой дверь, подошел к окну и распахнул его. Мягкий воздух летнего вечера слегка потрепал его волосы. Траян забрался на подоконник и шагнул на карниз. Рядом с окном находилась пожарная лестница, он привычно дотянулся до нее и быстро взобрался на крышу. Сегодняшний закат был хорош. Маленькие облачка, убегающие на север, горели в последних лучах заходящего солнца, которое почти не двигалось, давая вдоволь налюбоваться собой. Вся Лавра окрасилась в теплые красно-оранжевые дымчатые тона. Отец Траян долго смотрел на закат, и ему показалось, что солнце выглядит немного усталым. Сам он был бодр, собран и готов к работе.
Через неделю начинались вступительные экзамены в семинарию, а после их окончания отцу Траяну предстояло впервые приветствовать поступивших. В должности проректора по воспитательной работе. Поступали его первые первокурсники.
Траян вынырнул на поверхность сознания. Над ним, наклонившись, стоял человек и снова внимательно вглядывался ему в лицо. Проректор попытался что-то сказать, но не смог. Человек грустно улыбнулся: «Прощайте, игумен Траян. Не поминайте лихом».
Траян закрыл глаза и…
КРАСНОРЕЧИЕ ИГУМЕНА ТРАЯНА Часть 1
Егору Утлову всё надоело. Он устал. Третий курс семинарии шел тяжело, и Егор уже начал подумывать о том, чтобы взять академический отпуск и уехать на год куда подальше, домой, например. Ничего не клеилось, Лавра приелась, учиться не хотелось, молиться тем более. Егор знал, что третий курс обычно является поворотным в жизни семинариста, и что именно на третий год обучения со всей резкостью встает вопрос «а что я тут делаю». Но знание этого не помогало нисколько. Егор просто перестал понимать, чем он занят в семинарии и уже не был уверен в том, что готов стать священником. В воскресенье он ездил в Москву развеяться, но развеяться не получилось, стало только хуже. Когда он вернулся в Сергиев Посад, вышел из электрички и увидел вдалеке купола лаврских соборов, он почти вслух сказал: «О, нет, я не хочу». И понял, что он действительно не хочет.
Как иначе было на первом курсе и даже на втором! Лучшее духовное заведение, лучший монастырь, лучшие друзья, всё в охотку и в радость, богослужения пролетают незаметно и легко, на лекциях сидишь с открытым ртом, в библиотеке столько книг, которые хочется прочесть, вокруг Лавры столько скитов, куда хочется сходить, преподобный Сергий рядом, опытные духовники под боком, история дышит каждым камнем мостовой, будущее манит и выглядит таким безоблачным… куда всё подевалось? И почему? Кто-то говорил про Льва Толстого, что у того не было органа, которым верят. Может, у него самого этот орган, душа, оказалась слишком мала, чтобы вместить в себя насыщенную духовную жизнь? Наполнилась до краев, и потом стала выплескивать обратно. Может, он просто хороший мирянин, а не священник? Рожденный ползать, летать не может, а он попытался, упал и разбился, и теперь с удивлением смотрит на осколки себя самого.
Егор встал из-за парты в пустой аудитории и подошел к окну. В темноте беззвездной зимней ночи ярко светилась высоченная колокольня, часы на ней начали отбивать без пятнадцати десять – скоро вечерние молитвы. Ему не хотелось на них идти. А на первом курсе он любил прибежать в Академический храм первым, когда еще ризничный только теплил лампадки, любил приложиться в тишине к иконам, встать у колонны и смотреть, как храм медленно наполняется семинаристами, как выходит на амвон священник, как на клирос пробираются в темноте певчие…
Егор закрыл форточку, чтобы класс не застудился, и вернулся к столу выключить ноутбук. Ему нужно было писать проповедь. Третьекурсники начинали говорить проповеди в храме: сперва на вечерних молитвах, потом на литургии и всенощной. Через две недели наступала его очередь, но он не знал, что сказать. Сейчас на экране у него отображалось:
«Вечный снег.
Пустые коридоры, желтое освещение.
Сквозняки.
Засохшие цветы в вазе со свежей водой.
Пустые стаканы на пыльном столе.
И сотовый телефон услужливо заполняет пустую душу пустыми мелодиями.
Где изобилует грех – там преизобилует благодать. Оказывается, эта фраза читается и справа налево.
Красивые декорации, плохой сценарий.
Как надоели эти рожи.
Приелось.
Мятые постели, мятые кителя, мятые лица поутру.
Когда с тебя срывают розовые очки, то это не больно и не страшно. Но навсегда.
Жаль абитуриентов. Пока еще жаль, потом мы будем лишь смеяться над ними.
Мы стали бесстрастны. Нет сил обидеться.
Мы убиваем на спор время. Безжалостно и виртуозно.
Жуткая пытка бездельем у подножия лестницы в Небо.
Надо заставить себя что-нибудь захотеть…»
Егору стало жалко себя, он выключил питание компьютера, застегнул китель и направился в храм на молитвы.
У входа уже стоял дежурный помощник и смотрел на часы, но Егор не боялся опоздать, он знал, что есть еще полминуты в запасе, потому никуда не торопился. Егор не стал креститься, заходя в храм. Молитвы тянулись долго, регент хора по нескольку раз давал тональность, священник на амвоне выдерживал пятисекундную паузу перед каждым возгласом, наконец, настало время проповеди. Облаченный в стихарь сокурсник Егора, волнуясь, начал говорить о празднуемом сегодня святом. Так делали почти все. Зачем рисковать на своей первой проповеди, лучше пересказать житие святого и добавить нравственное поучение по типу «так давайте же, братья, и мы будем следовать за преподобным в его подвигах». Первая проповедь должна быть простой, тут не до риторических изысков.
