Леонид Бежин - Дивеево. Русская земля обетованная
Столь же привычное приводится им, человеком церковным, объяснение: во всем виноват враг рода человеческого – дьявол. «Изыскивая новые меры к удалению старца из пустыни, злой дух начал воевать против него чрез злых людей». Кто ж возразит! Правда, оборот немного канцелярский: «Изыскивая новые меры к…». Но тогда так писали – что ж, не в этом суть. Кроме того, это даже как-то в стиле. В стиле злого духа, ведь душа у него – канцелярская, протокольная, крючкотворная, бумажная. Он – чиновник, делопроизводитель, и в этом его сила. Ведь и чиновник в массе своей (есть, конечно, исключения) – злой дух. Тут явно просматривается двуликость. Поэтому-то дьявол способен смутить любую душу – примеров этому множество. К тому же наверняка из троих нападавших кто-то был заводила, а двое других, что называется, на подхвате, поддались дурному влиянию. Скажем, Фролка всех подбил, а Фомка и Николка (или как их там звали!) поплелись, увязались за ним. Значит, его-то и обуял бес. Единичный случай. Так? Что ж, можно было бы не искать других объяснений, если бы случай действительно остался единичным. Но ведь есть же исторический опыт, множество подтверждений, что таких было множество. Уже тогда в 1804-м году, а уж потом-то… тьмы и тьмы и тьмы. Вот историки и ищут дополнительные причины превращения крестьян в неизвестных, одетых по-крестьянски: духовные, социальные, нравственные, психологические. Угасание истинной православной веры, окостенение церковных форм, обрядоверие, византизм («И крестом сияет брюхо на народ»), бытовое христианство, расслоение общества на баснословно богатых и нищих, насаждаемый с Запада либерализм, стремление мировых держав ослабить Россию, безответственная, разнузданная оппозиция и т. д. Целый клубок разнообразных причин! И эти причины так просто не отбросишь, хотя козни дьявола – главная из них…
Иными словами, эпизод с нападением на отца Серафима – предупреждение на будущее: и не такое еще случится. Готовьтесь. Будьте препоясаны, как говорится в Евангелии.
Тем более что до нападения Серафим совершил один из самых величайших своих подвигов, – подвиг столпничества. Он коленопреклоненно простоял в молитве на камне 1001 день и 1001 ночь. До этого постился, ел только лесную травку – сныть, сваренную в воде. Ведь это тоже символ. Символ уходящей святой Руси: она постилась и молилась в скитах по глухим лесам тысячу и один год (тоже символическая, условная дата). И вот обступили ее трое, и один из них наклонился и поднял с земли топор… А уж после человека с топором возник и человек с ружьем, и «клич пионера: всегда будь готов» (пионер тоже препоясанный, поскольку «близится эра светлых годов»), и все прочее, столь хорошо знакомое нам по недавней истории.
Кстати, недавно довелось слышать, как поют: «Клич сатаниста: всегда будь готов». Что ж, закономерная эволюция. А возможно, это даже в чем-то честнее. Что там пионер с горном! А вот сатанист – это да, хотя ведь тоже игра от неприкаянности, от незанятости ума…
Глава восемнадцатая. Капитолина: уроки на будущее
При жизни батюшки мы не знали, что такое покупать свеч, потому ему много всего приносили, а он-то, родименький, бывало и блюдет все для своего Дивеева, так что даже и по смерти его у нас еще много осталось запасного елея и целые три сундука свеч, что он подавал. Много также заботился о Рождественской церкви, много жертвовал для нее; сам посылал купить колокола для нее и диво, да и только: колокола-то маленькие-маленькие, вовсе маленькие, а зазвонят-то так звонко, точно музыка будто подобранная, и весело на душе, как подымется этот сладкий серебряный звон их. И образов много в церкви батюшкиных; есть и сосуды; все это батюшка нам надавал и много кой-чего в ризнице. И все, бывало, придешь к нему, особенно за последнее время, а он только говорит и заботится о своей церкви: «да все ли у нас есть-то, матушка, все ли есть-то, не надо ли чего?» Все, батюшка, бывало, ответишь ему. «Ну, и слава Богу. Радость моя, возблагодарим Господа!» – заговорит он, крестясь торопливо».
Мы вновь обратились к воспоминаниям уже знакомой нам, суровой и серьезной дивеевской монахини Капитолины – той самой, которой отец Серафим велел себя по-родственному расцеловать, чтобы не стояла она в келье, «как чужая». Ее характер здесь обозначен резко и выпукло. Если сравнивать Капитолину с кем-либо из евангельских персонажей, то она, конечно, Марфа – с поправкой на монастырское воспитание. Хозяйственная. Подробно перечисляет все имущество церковное, и запасной елей, и три сундука свечей, и колокола, и иконы, «и много кой-чего в ризнице». Ничего у нее не пропадет: все в кулачке держит, вот крепенько этак сжала и не разожмет. Горячая и вспыльчивая, как сама признается: «Раз стала я жаловаться сама на себя, на мой горячий, вспыльчивый характер, а батюшка и говорит: «ах, что ты, что ты говоришь, матушка, у тебя самый прекрасный, тихий характер, матушка, самый прекрасный, смирный, кроткий характер!» Говорил-то он это с таким ясным видом и так-то смиренно, что мне это его слово: тихий-то, да кроткий, пуще всякой брани было и стыдно мне стало так, что не знала куда бы деваться-то, и стала я смирять свою горячность-то все понемногу».
Так перевоспитывал, исправлял их недостатки отец Серафим. Но для нас важно, что ведь все перечисленное Капитолиной имущество «надавал» отец Серафим, им это подарено, и не только для церкви, хотя церковь, храм Божий – первейшая его забота.
Далее в воспоминаниях читаем: «А как раз батюшка на меня рассердился, вот я расскажу. Послали меня к нему за деньгами; я прихожу, да и говорю: «Батюшка, пожалуйте нам денег, больно нужно!» «На что это?» – спрашивает. «Да вот, говорю, нужда была, так заняли, отдавать надо, батюшка!» Вот он и дал, что нужно, а я-то и говорю: «Еще, батюшка, пожалуйте!» Вот как он родименький-то услыхал, да как глянет на меня-то, да так это серьезно: «Да что уж это ты говоришь, посмотри-ка сколько!» – и так это горячо сказал. «Да ведь нужно, говорю, батюшка; ибо всего уж и так вам не говорим, а вот нужда-то была, так из церковных брали, где ж взять-то, батюшка, взять-то ведь негде!» «Нет, нет, радость моя, – сказал батюшка заботливо и мягко, – не надо брать, что дадено на церковь, не подобает брать, матушка, не подобает, не надо!» и сейчас же дал мне денег, приказывая отдать все, что из церковных взято».
Серьезно глянул и горячо сказал. Горячо… святой-то, «мертвый ко всему», как он о себе говорил. Отрешенный. Бесстрастный, а тут вдруг проняло. Почему? Но ведь из купцов же, знает счет деньгам, с детства привык, что копейка соленым потом полита, так просто не дается, хотя это, конечно, не главное. Важнее другое: надо поднимать, возводить, обустраивать Дивеево, любимое детище, можно сказать цель жизни, завершение пути, самой Богородицей назначенного. Из каких же средств? А из того, что пожертвуют, принесут, подарят, из котомки достанут, в узелке оставят: своих-то денег нет. Вот и приходится высчитывать, выгадывать, откладывать про запас. Иначе не одолеть, не вытянуть. Отсюда и горячность, и серьезный взгляд: «посмотри-ка сколько!» Так же и Моисей возводил скинию – как рачительный хозяин. Вот и для Серафима Дивеево – такая же скиния на многие годы блужданий в пустыне. Пустыне русской истории последующих страшных, скудных, онемелых веков – без нее не спастись. Поэтому он и строг, взыскателен: пустых трат не допускает.
Молитвенный подвиг столпничества преподобный Серафим нес тысячу дней и ночей
Таков закон…
А тут оказывается, что не пустые вовсе траты. Всего они, дивеевские, уж и так ему не говорят – только о самом нужном, где уж вовсе прохудилось, прорехи зияют, сквозные дыры. А так можно и потерпеть: чего попусту жаловаться. Какие нужды в общине? Ох, сколько их! Починить, заменить, обновить – всего не перечислить. Вот и не удержались, взяли однажды из церковных денег, а вернуть не из чего: пусто в кубышке. Пришлось сознаться, что так, мол, и так…И отец Серафим тотчас смягчился и сейчас же дал Капитолине денег.
Такова благодать…
А где благодать, там и снисходительность к слабостям: «Молишься ли ты, радость моя?» – раз спросил меня батюшка. «Ах, батюшка, уж какая молитва-то, грешница, иной раз и время-то нет!» – ответила я. «Это ничего, сказал батюшка, я вот и хотел сказать тебе, ты не огорчайся этим, есть время, так в праздности не будь, исполняй все и молися, а если нет времени, так ты, радость моя, только правильце-то мое прочти утром, среди дня, да на ночь хоть и ходя на работе-то, да еще вот правило-то, если можно, а уж если нельзя, ну, так, как Господь тебе поможет, только вот поклоны Спасителю и Божьей Матери уж хоть как-нибудь, а исполняй, непременно исполняй, матушка!»
Ходить на работе: так у Серафима. Через сто с лишним лет будут говорить: ходить на работу. При Серафиме ходили лишь бедные, но вот не станет бедных и богатых, и ходить будут все. Вся Россия – вернее, СССР, союз нерушимый, – будет ходить на работу. По заводскому гудку просыпаться утром, еще в сумерках, затемно, при свете меркнущей желтоватой луны. И идти, идти, идти. Какая же тогда молитва? Хорошо, если правильце – то, что останется от веры, а если и этого нет… что ж, Серафим снисходителен. Собственно, то, что он ответил Капитолине, приложимо к нашим временам, отвечает новому типу веры. Раньше работали и верили, после этого ходили на работу и не верили (атеизм), а теперь ходят и… ну, как Господь поможет.
