Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)

Хозяева надумали продавать дом. Муську решили оставить в доме: стара, куда ее на новое место. Муська чувствовала их решение и всячески старалась сохранить и дом, и хозяев. Наверное, она думала, что они уезжают из-за мышей. И она особенно сильно стала на них охотиться. Приносила мышей и подкладывала хозяевам на постель, чтоб видели. Ее за это били.

Утром Муську увидели мертвой. Она лежала рядом с огромной, тоже мертвой крысой. Обе были в крови. Крысу выкинули воронам, а Муську похоронили. Завернули в старое, еще крепкое платье хозяйки и закопали.

Хозяйка перебирала вещи, сортировала, что взять с собой, что выкинуть, и напала на старые фотографии. Именно в этом платье, с котенком на коленях она была сфотографирована в далекие годы. Именно этот котенок и стал потом кошкой Муськой.

Босиком по небу

Этот рассказ я слышал от мамы. И слышал его много раз. Она становилась старенькой и забывала, что уже рассказывала, как мы с нею ходили на луга. А я очень любил этот рассказ и каждый раз слушал с какой-то тихой радостью и грустью. И вот — решился его записать.

— Вы у меня не избалованные были, не ленивые. Иду на сенокос или куда, кого позову, тот и пойдет. Другие тоже просятся. Говорю: а огород на ком? А кто корову встретит, кто кур загонит, кто грядки польет? Распределю всех, сама хлебушка возьму, молока бутылку, и идем с тобой. Ты на сенокос всегда просился. Терпеливые вы были. Жара, комарье, идти далеко, тащить надо и вилы, и грабли, и косы, вы хоть бы что. Совсем мал, лет пять-шесть, а идешь.

И вот — никогда не забыть, около Воронья, помнишь, конечно, деревня была, уж, может, и не жива, огромное поле, и все было засеяно льном. А уж как лен цветет, это немногие помнят. Такой голубой цвет, даже лазоревый, будто все поле как море. Я-то видывала и на льну много работала, а ты увидел впервые.

— Мама, что это? Что это?

— Это лен цветет.

И до того тебе было дивно. Идем, идем, поле все не кончается. Ты и на поле глядишь, и вокруг. И говоришь:

— Везде небо. И тут небо, и вверху небо.

День был жаркий. Мы воды в роднике набрали, на делянку пришли. Вытаскивали сено из низких мест на пригорки, чтоб быстрее сохло, чтоб сметать. Ты вовсю помогаешь, а сам все про лен. Я уж тебе рассказала и как его теребят, и вымачивают, и треплют, и мнут, и очищают, как чешут, потом прядут, ткут, а там и рубашки шьют.

— Я такую рубашку хочу. Он голубая будет?

— Нет, — говорю, — такая сероватая. Но если холсты хорошо выморозятся, то побелеют.

— Нет, я такую хочу, как поле. Я в поле приду, и меня никто не увидит. Буду как поле.

Пообедали, опять за дело. А ты уже устал, но виду не даешь, только просишься пойти домой пораньше.

— А то будет поздно, и цветы не увидим.

И правда припозднились. Вышли из леса, а поля-то и нет голубого. Темная зелень. Ты в слезы:

— Я говорил: пойдем, а ты не захотела. Цветочки опали. — И прямо уливаешься.

— Цветочки не опали, — говорю, — они спать легли. Они глазки закрыли. Как ты ложишься спать, закрываешь глазки, так и они. А утром проснутся.

— Не верю я, ты обманываешь, обманываешь, — а сам плачешь.

— Ну как же, — говорю, — может мать обмануть? Они проснутся.

Вот вернулись. А утром я и не хотела тебя будить, а гляжу — еще и корову не подоила, — ты уже вскочил, одеваешься. Думаю, значит, не верит. Ничего не сказала, пошли.

Молча шел. А как вышли на гору перед полем, да как ты увидел, что лен цветет, так обрадовался, так, прямо запрыгал, заскакал вприпрыжку вперед, только пятки мелькают. Бедно же жили, вы все лето босиком. Так босиком и бегал по льну.

— Да, мама — сказал я, — помню. Помню, что однажды мы пошли обратно пораньше и шли, когда лен еще цвел, а обернулся с горы и — нет небушка земле. Будто лежало на земле огромное зеркало, а к вечеру его закрыли. А лен наш даже в «Откровении» Иоанна Богослова упоминается. Перед Страшным судом выйдут семь ангелов, одетых в льняную одежду и опоясанные золотыми поясами, и выльют на землю семь чаш гнева Божия. Так не помнишь, была у меня рубашка из льна?

Мама задумалась, покачала головой:

— Нет, не помню. Бедно одевались, а жили дружно. Ты какой-то смиренный был. Раз тебя за что-то в угол поставила, никогда я вас пальцем не тронула. Поставила и забыла, захлопоталась. Уж к обеду зашла в избу — ты стоишь. Я ахнула, а ты говоришь: «Мама, ты меня лучше накажи, а из угла выпусти».

— Ну так выпустила?

Мама тихо улыбнулась.

— Ах! — сказал я, — вот бы вернуться бы в детство да постоять бы еще в том углу.

— Сейчас уже у тебя другое стояние, — мама показала на красный угол, в котором были иконы.

Деточки

— А мы колядовать собираемся, — сообщил мне накануне Рождества соседский мальчик. — В прошлом году ходили, целую сумку набрали, и деньги даже давали.

— А что вы говорите, когда славите?

Мальчик задумался:

— Ну, в общем наряжаемся, Ромка — девчонкой, Мишка — ужастиком. Я так намазываюсь: щеки и нос красным, а глаза черным.

— Да, — согласился я, — это страшновато. Попробуй тут не положи в мешок… Мы тоже ходили в детстве. Я кое-что помню. Вы придите ко мне, что-нибудь разучим.

Мальчик умчался и мгновенно вернулся с друзьями. Они сказали, что говорят так: «Славите, славите, вы меня не знаете. Отворяйте сундучки, доставайте пятачки и конфеточки».

— А дальше? — спрашиваю.

— А дальше нам что-нибудь дадут, и мы идем дальше.

— Так зачем же вы тогда приходили, разве только за конфетами? Вы идете на Рождество, вы несете весть о рождении Сына Божьего. Вот главное в колядках. Давайте так… Вот вы говорите свои стихи и добавляйте после «конфеточек»: «Если будет и печенье, то прочтем стихотворенье». Его надо прочесть, если даже и не дадут печенья. Заучите: «В небе звездочки горят, о Христе нам говорят. У людей всех торжество — наступило Рождество». Это же радость — сообщить такую весть. Вы вестники счастья, спасения… Я раз видел вас в церкви. Как там поют? Заучили? «Слава в вышних Богу…»

Мальчики подхватили:

— На земли мир, в человецех благоволение!

— Вот. И тропарь Рождеству… Знаете наизусть?

— Это Данила знает и Георгий, они батюшке помогают. Они тоже будут ходить.

Мои новые знакомые убежали, и когда вечером раздался бодрый стук в окно, я понял, что это они. Я был готов к встрече, сходил днем за пряниками, конфетами, печеньем. Пришли не только они, а целая группа, человек десять, — со звездой, пением коляды: «Коляда, коляда, открывайте ворота». Меня осыпали горстью зерна и дружно запели: «Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите, Христос на земли, возноситеся». Кого только не было среди колядочников. Снегурочка с длинной мочальной косой, красавица в кокошнике, мальчик почему-то в иностранной шляпе, другой мальчик, раскрашенный разнообразно, третий в халате со звездами… Они дружно пропели тропарь: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…», а потом пошли хороводом с припевкой: «А мы просо сеяли, сеяли».

Я уж старался вознаградить такое усердие, как вдруг, болезненно охнув, повалилась на пол девчушка с косой. Все они вскрикнули, да так натурально, испуганно, что у меня сердце чуть не оборвалось. Мгновенно стал соображать, у кого из соседей есть телефон, чтобы звонить в больницу. Тут же думал: чего ей плохо? Или уморилась от голода, или, наоборот, конфет переела…

— Доктора, доктора! — кричали дети. И только когда явился «доктор», важный мальчик с нарисованными на лице очками, я с радостью понял, что все это нарочно. Доктор важно щупал пульс, глядя на часы, разогнулся, помолчал и сокрушенно вздохнул:

— Медицина здесь бессильна.

— Знахаря, знахаря! — закричали девочки.

Пришел и знахарь в зипуне и лаптях. Стал обращаться с больной крайне небрежно: подергал за руки, за ноги. Сказал:

— Народная медицина здесь тоже бессильна.

Вслед за этим они гениально выдержали томительную паузу. Больная лежала как мертвая. Потом та девочка, что звала доктора, всплеснула руками:

— Ой, я знаю, знаю! Ее спасут хоровод, танцы и песни! И вы с нами, — сказала девочка, — ее же надо оживлять!

Конечно, как я мог не участвовать в оживлении такой красавицы с длинной косой. Мы прошли хороводом, пропели коляду. Я вспомнил давнее свое детство: «Я, малый хлопчик, принес Богу снопчик. Боже, снопчик прими, меня сохрани — и тятю, и маму, и нашу избу, и нашу деревню, и нашу судьбу».

Красавица ожила. Мы выпили лимонада, заели печеньем и пряниками. Вскоре они ушли. Но на прощание заставили спеть девочку, которая стояла в сторонке и молчала. И она, отчаянно стесняясь и тиская в руках варежки, тоненьким голоском запела:

Я была-ходила в город ВифлеемИ была в вертепе, и видала в нем,Что Христос Спаситель, Царь, Творец и БогРодился во хлеве и лежит убог.И когда я Деве сделала вопрос,Отчего так плачет маленький Христос,Дева мне сказала: «Плачет Он о том,Что Адам и Ева взяты в плен врагомИ что образ Божий, данный их душам,Отдан в поруганье злобнейшим врагам…»

Девочка не допела, вдруг расплакалась и выскочила за дверь.