Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни
Предшествующие главы показывают, что способы действия различных начал Верховной власти в достижении общей цели этой власти неодинаковы. Но наблюдение показывает также, что это различие простирается гораздо глубже, давая очень не одинаковые оттенки понятиям свободы, права, обязанности и государственной жизни.
Нам необходимо остановиться несколько на этих различиях, неизбежно отзывающихся на правовых отношениях вообще.
Выше было замечено, что государство вообще является высшей охраной права и свободы. Это совершенно понятно. Государство устанавливает обязательные нормы гражданской жизни, а следовательно, ограничивает свободу каждого, но этим самым ограничивает возможность каждого стеснять свободу другого и, стало быть, в этих размерах обеспечивает ее для каждого. Так устанавливается, если мы припомним выражение Б. Чичерина, разумная свобода, сообразованная с задачей не мешать чужой свободе.
Государство в этом случае является охраной свободы личности не только в отношении других личностей, но и в отношении общества. Как член общества, каждый человек живет в одной или нескольких его группах, внутри которых имеет свои права, но точно так же испытывает известное подчинение. Это подчинение — семейное, корпоративное, сословное могло бы переходить необходимые границы и доходить даже до подавления личности, если бы государство не ставило для него рамки, сообразованные не с одними целями данной группы или сословия, но целями совокупной национальной жизни. Такая охрана личности от посягательств общественных групп особенно важна для свободы, и только с ней воспитательное значение общественной среды, сохраняя все свои ценные стороны, утрачивает опасные, способные подавлять личность. Государство в этом отношении, как и в других, является необходимой достройкой общественной организации.
Таково же его значение относительно прав личности. Собственно говоря, право только в государстве и получает вполне выясненную формулировку и точное обозначение.
Говоря о свободе и праве, мы входим, однако, в область, где многие принятые взгляды далеко не согласуются с тем освещением вопроса и с теми поправками, которые были бы необходимо привнесены при научной разработке монархического начала Верховной власти. Дальнейшее рассуждение, недостаточное, без сомнения, для разрешения вопроса, стоящего перед наукой, достаточно, однако, кажется, для доказательства его существования.
Что такое право? Оно обыкновенно тесно сливается с понятием о свободе политической и гражданской. Право понимается как юридическая формулировка тех полномочий, которые личность имеет в государстве и обществе для пользования своей свободой. Обязанности, формулируемые законом, наоборот, выражают, по этому мнению, все, чем личность жертвует в своей свободе в пользу общества для получения в остальной части свободы правовой ее охраны.
Под этим лежит, очевидно, в сознательном или скрытом состоянии та идея, что личность, сама по себе, мыслимая вне общества, есть некоторое абсолютно свободное существо, в обществе же встречает уничтожение своей свободы; установление прав и обязанностей является разрешением этого противоречия личности и общества.
Критика этой точки зрения создала бы особую обширную тему, которая слишком далеко отвлекла бы нас от вопроса о собственно монархическом начале власти. Но рассмотрение монархического начала власти в его отношении к праву и свободе приводит к заключению, что в теоретическом определении этих понятий может лежать и некоторая совсем иная основная точка зрения.
Согласно с приведенным взглядом, право как выражение свободы есть основной элемент; обязанность же как общественное ограничение свободы — элемент производный. Нет права без обязанности, нет обязанности без права: это положение более или менее признано. Но строится ли право на обязанности или, наоборот, обязанность на праве, существует ли право как последствие обязанности или обязанность как последствие права?
Это вопрос далеко не праздный. Конечно, государство исторически возникает, во всяком случае, в такое время, когда нет личности вне общества и когда, стало быть, обязанность и право уже связаны неразрывно. Но работа нашего духа сообразуется не с исторической эволюцией фактов, а с их внутренним смыслом. Личность могла фактически никогда не существовать вне общества. Договора между личностью и обществом как исторического конституционного акта могло никогда не быть. Но дело в том, что личность как прежде, так и теперь непрерывно сознает себя существующей не только в обществе, но и вне его; личность теперь, как и всегда, каждую минуту заключает в своем сознании договор с обществом, то одобряя свои отношения к обществу и общества к себе, то возмущаясь против них и пытаясь их изменить[55]. Это есть тоже факт психологический и исторический, под влиянием которого создается и изменяется юридическое право. Таким образом, в нашем политическом творчестве вопрос об отношении права к обязанности имеет совершенно реальное значение, и от того или иного его решения в нашем сознании государство и общество строятся совершенно неодинаковым образом.
Вот на этом пункте мы и замечаем существенное различие в идее монархической и демократической.
Когда в государственном сознании нации господствует демократическая идея, Верховной властью является масса, народ, сила численная, количественная. Личность сознает, что она в обществе имеет известные выгоды и подчиняется обществу не только по необходимости, а даже добровольно. Но все-таки она подчиняется народу как некоторой внешней силе, подчиняется не своей собственной идее, а идее чужой, за которую стоит в государстве народ, хотя бы личность с ней и была бы совершенно не согласна. Здесь государственная обязанность принимается как уступка некоторой необходимой силе, хотя бы незловредной, но все-таки чужой. Уступка эта делается для сохранения той доли своей свободы, которая окажется возможной, а следовательно, охотное согласие принять обязанность обусловливается в личности тем, сколько за это дадут прав. Таким образом, в сознании личности ее право является основой, ее обязанность лишь последствием.
Из такого отношения права к обязанности вытекает другое важное последствие, а именно столь характерное для демократий стремление к общему равенству. Идея равенства при демократической государственности является совершенно необходимо и неустранимо.
И в самих демократиях только самые глупые люди могут не понимать, что люди в действительности ни в чем не равны.
Но дело не в том. Основой права для личности при демократической Верховной власти является стремление сохранить свою свободу. Как способность к свободе, так и напряженность стремления к ней совершенно не одинаковы. Но никакого объективного мерила для этого чисто субъективного стремления нет у демократической Верховной власти, которая есть власть не разума, не какого-либо нравственного идеала, а только силы численной. Для такой Верховной власти все отдельные личности являются только единицей счисления, а потому совершенно равными. У всех них основой обязанности является стремление к охране свободы. Велико оно или мало, но оно есть у всех, и если на нем строится право, то в юридической формулировке, за отсутствием объективного мерила, можно остановиться только на признании его у всех одинаковым. По крайней мере, для государства оно одинаково у всех, ибо все только на основании этого своего стремления соглашаются принимать обязанности. Таким образом, права всех признаются равными, а так как обязанности истекают из права, то и обязанности могут быть лишь одинаковыми.
Потому государственная идея демократии постоянно, с древности до новейших времен, неудержимо становится идеей не столько охраны прав и свободы, как идеей уравнения прав и обязанностей. Действительное неравенство людей по их способностям, по их общественной роли, по их стремлению к свободе — все это стирается перед юридической идеей уравнения, которая при достаточном развитии начинает делаться даже явно несправедливой и притеснительной, так как ее средние доли прав и обязанностей решительно не соответствуют фактическому состоянию способностей, заслуг и общественной роли людей. Мильтиад объявляется заслуживающим изгнания только потому, что превысил среднюю степень «справедливости»[56], а на рассвете современной демократии раздалось заявление, что ученые не нужны для республики и что «наука аристократична».
На этой ступени развития демократическая идея уже является гибельной для общества, и уравнительная тенденция демократической Верховной власти находит поправки только в сопротивлении элементов аристократической и единоличной власти, упорно воскресающих в области управления, где они, по-видимому, неистребимы. По крайней мере, история, если не ошибаюсь, не представляет примеров демократии, успевшей совершенно заглушить в управлении элементы единовластия и аристократии, порождаемые социальным строем вопреки тенденциям строя государственного. Чаще встречаются примеры того, что эта опасная тенденция демократической Верховной власти вызывает попытки переворота для водворения на ее место монархии или аристократии.
