Г. Беневич - Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
Чего же не хватало Л. Пиленко в этой позиции своего"друга"? Любопытную деталь мы узнаем из очерка Е. Скобцовой – когда Е. А. Яфимович захотела однажды поступить в монастырь и спросила совета Победоносцева, он сказал ей:"Помилуйте… чем вы не по–монашески живете? Вы себе и не представляете, какой ужас наши монастыри! Ханжество, мелочность, сплетни, ссоры! Вам там не место!"(580). Человек, в ведении которого были дела Церкви, констатировал, что дела эти из рук вон плохи, и отговорил бывшую фрейлину поступать в монастырь, утверждая, что в своей квартире из 14 комнат она и так живет по–монашески. Интересно, что саму Лизу ее верующие родители не отпустили в монастырь не только навсегда, но даже в паломничество. В"раю", в котором пребывала в детстве будущая монахиня Мария, несмотря на то, что населявшие его были верующие люди, не было места монашеству, подвигу стяжания Святого Духа. В этом раю была любовь к человеку, но не было того духовного горения, которое одно могло бы спасти Лизу от поглощения разгоравшимся в России пожаром революции.
В самом деле, ведь и на вопрос об истине Победоносцев ответил, что истина – в любви к ближнему, то есть сразу встал на уровень тех запросов, которые были у вопрошавшей его девушки. Ведь и революционеры говорили, что самое главное – это служение людям, в такой постановке вопроса консерватор Победоносцев и революционеры были едины, по–разному понимался лишь характер этого служения. Во всяком случае, такого ответа на вопрос об истине, как, например, в известной беседе преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым, Лиза не услышала.
Разумеется, разрыв с Победоносцевым произошел не из‑за этого. Лизе, вероятно, показалось, что его концепция любви к ближнему недостаточно жертвенная, что в ней нет места настоящему подвигу и состраданию Народу. Христианского подвига, не менее жертвенного, чем революционный, она еще не знала, поэтому ее выбор оказался не в пользу"друга детства".
Разрыв с Победоносцеым был полным. Вероятно, он стал совсем неустранимым после того, как Лиза перестала верить в Бога. Весь мир Победоносцева показался ей построенным на лжи. Из старшего друга, ангела–хранителя ее детства, Победоносцев, видимо, превратился в ее глазах в нечто противоположное, и лишь после революции, уже в эмиграции, на пути к Богу и Церкви, она стала восстанавливать его истинный образ.
Важно отметить и то, что не разрыв с Победоносцевым послужил для Лизы толчком к потере веры. Конечно, этот разрыв до предела обострил вопрос веры ("Верю ли я в Бога, есть ли Бог?"), но утрата веры и потеря"рая"была связана со смертью отца. Произойти это могло только потому, что Ю. Д. Пиленко атеистом не был, он как‑то сочетал сочувствие революции с верою в Бога. Когда отца не стало, его смерть была пережита как абсолютная бессмыслица и несправедливость."Рай"перестает быть раем, если в него вторгается смерть. Церковные панихиды по покойному, которые заказывали ее родные, ответа на мучившие ее вопросы не давали, потеряв веру Бога, Лиза не нашла утешения и в Церкви. Так, утратой"рая", кончилось детство.
2."Язычество". Духовное становление Е. Ю. Кузьминой–Караваевой в первый период ее творчества.
Следующий период в духовной биографии Е. Ю. Кузьминой–Караваевой длился около семи лет – с 1906 г., когда она утратила веру в Бога, до 1913–1914 гг., когда она начала возвращаться к христианству. Этот период был чрезвычайно насыщен событиями в ее личной судьбе. В то же время он стал первым периодом творчества, когда были написаны сборники стихов"Скифские черепки"(1912) и"Дорога"(1912–1913) (последний так и не был опубликован) и созданы первые живописные произведения. Именно в эти годы Е. Ю. Кузьмина–Караваева заявляет о себе как об одном из молодых и талантливых русских поэтов, пришедших в русскую литературу после поколения А. Блока. Е. Скобцова посвятила осмыслению этого периода своей жизни и среде, в которой она пребывала, два очерка:"Последние римляне"(1924) и"Встречи с Блоком"(1936), сохранились и ее письма к А. Блоку, которые относятся к этому времени. Эти тексты, равно как и стихи – главный источник для восстановления духовной биографии Кузьминой–Караваевой.
Прежде всего, необходимо обосновать именование этого периода как"языческого". Речь, разумеется, идет о"язычестве"человека, принадлежавшего христианской культуре, в недавнем прошлом православного. Пусть даже Кузьмина–Караваева утратила веру в Бога, ее творчество и этого периода все равно укоренено в христианской традиции, в нем постоянно используются христианские понятия, язык Священного Писания и церковного Предания. Впрочем, наряду с этим языком, присутствует образный строй совершенно иного рода, что создает определенный художественный эффект, но весьма затрудняет понимание. Поэтика загадки, намека, умолчания, герметичность и эзотеричность – язык посвященных – был в высшей степени свойственен культуре этого времени, в первую очередь символистам. Это был гностический элемент в христианской культуре, но ведь и гностицизм, как известно, возник в качестве языческой примеси к иудаизму, а затем к христианству. Тот же гностический элемент мы находим в"Скифских черепках":"И знающий повествует. Без скорби и без надежд, без прикрас и обвинений, означает знающий: было и есть. Ценой светлого рая куплена древняя родина; ценой детской ясности куплена древняя мудрость долгих веков, которые состарили; ценой веры и надежды куплено знание; было и есть"(27). Этот отрывок из предисловия к"Скифским черепкам" – явное подражание гностикам (гностик ведь так и переводится – "знающий"). Новое состояние"знающего"понимается здесь как приобретенное ценой утраты"рая"и детской ясности. Автор явным образом отталкивается от своего детства и от традиционного церковного христианства, которое называет"детским".
Если говорить не о формальных моментах, а о духе, то индикатором"язычества"Кузьминой–Караваевой, характерного для этого периода, являются и бурные страсти, которые молодая поэтесса не стеснялась выражать в"Скифских черепках"от лица своего alter ego – скифской девушки, и признаки языческого, даже магического сознания:"Когти яростного грифа / Рвут с груди знак талисманный, / Жду я огненосца–скифа, / Пиршество зари курганной"(29).
Интересно, что хотя"язычество"в творчестве Кузьминой–Караваевой появилось уже после того, как ею овладела идея"Народа", тем не менее, в первом сборнике народничества в явном виде нет. Это необходимо объяснить.
Оказавшись после смерти отца осенью 1906 г. в Петербурге, где семья Пиленко поселилась в небольшой квартире в Басковом переулке, Лиза стала учиться в Таганцевской, а затем в Стоюнинской гимназии. Несмотря на душевный кризис после смерти отца, который отразился и на учебе, она окончила гимназию в мае 1909 г. с серебряной медалью. Из гимназических времен Лизе запомнилось всеобщее увлечение Л. Андреевым, В. Ф. Комиссаржевской, М. Метерлинком. Она мечтала встретить революционеров, готовых пожертвовать своей жизнью за народ."Народ"стал тем, что заняло главное место в ее сердце, место, которое осталось"пусто"после"смерти Бога". Вспоминая свое состояние того времени, мать Мария писала в 1936 г.:"Самая острая тоска за всю жизнь была именно тогда. И душе хотелось подвига, гибели за всю неправду мира, чтобы не было… бессмыслицы"(618–619)."Смерть Бога", переживание бессмыслицы бытия, тоска по смыслу и его поиск – все это делало Лизу причастной духу своего времени.
Мечта Лизы о встрече с настоящими революционерами в годы ее учебы в гимназии не осуществилась, студенты–марксисты, изучавшие политэкономию вместо того, чтобы жертвовать собой, ее не вдохновили, изучение марксистской литературы не могло избавить от душевной тоски. Зато произошла встреча с А. Блоком. Отношения Е. Ю. Кузьминой–Караваевой с А. Блоком – самая изученная часть ее биографии[5], тем не менее, их духовное содержание остается не вполне понятным.
Встреча с Блоком произошла в 1908 г., и хотя она произвела на Лизу Пиленко неизгладимое впечатление (она встретила человека, знавшего ту же"тоску", что и она, но умевшего точно передать это состояние, отдающего себе в нем полный отчет), более интенсивные отношения с Блоком возникли у Кузьминой–Караваевой уже в десятые годы, после ее неудачного брака с Д. В. Кузьминым–Караваевым (заключенного в 1910 г. и фактически оборвавшегося в начале 1913 г., а формально – несколько лет спустя).
Что касается периода с 1908 по 1912 гг. (до выхода сборника"Скифские черепки"), то на него как раз и приходится пик"язычества"в его гностическом и декадентском изводе. В эти годы Елизавета Пиленко учится на философском отделении историко–филологического отделения Бестужевских женских курсов, где в это время преподавали такие видные русские философы, как Н. О. Лосский и С. Л. Франк. На занятиях Лиза"одолевала премудрость отдельных философов… и каждый вновь постигнутый элемент знания… воспринимался как нечто очень прочное"(558). Этому академическому подходу к философии, прививаемому на курсах, противостояли головокружительные"синтезы"и интуитивные проникновения в действительность, культуру, а главное – в грядущее Вяч. Иванова и ряда других русских мыслителей, которых она слышала на"Башне"у Вяч. Иванова и на заседаниях Религиозно–философских собраний. Их"новое религиозное сознание"(сплавляющее Христа с Дионисом, умевшее сказать"обо всем с одинаковым знанием"(559)) оказалось той средой, которая повлияла на формирование мировоззрения Е. Ю. Кузьминой–Караваевой. Впрочем, она ощущала себя в ней"варваром", оказавшимся среди"последних римлян" – представителей погибающей высокой культуры.
