Етаку Банкэй - Нерожденный. Жизнь и учение мастера дзэн Банкэя
Желая избежать дальнейших столкновений со своим братом, Банкэй решил совершить самоубийство. Он слышал о том, что можно умереть, если съешь ядовитых пауков, поэтому он проглотил целую горсть пауков и в ожидании конца затворился в маленьком буддийском святилище. Много часов спустя, понимая, что он все еще жив, он отказался от мысли о самоубийстве и пошел домой.
В деревенской школе Банкэй должен был делать то же, что и все остальные школьники периода Токугава, которым вменялось в обязанность читать конфуцианские тексты, повторяя их до тех пор, пока они не запомнят их наизусть. Однажды, когда класс заучивал «Великое Учение», учитель подошел к центральным словам этой книги:
— Путь Великого Учения заключается в выявлении сиятельной добродетели.[2]
Банкэй прервал учителя:
— Что такое сиятельная добродетель? Учитель, повторяя объяснение, данное в одном из традиционных комментариев, ответил:
— Это истинная природа добра, присущая каждому человеку.
Банкэй поинтересовался, что такое истинная природа, присущая каждому человеку, и получил ответ:
— Это основополагающая природа человека.
— А что же это такое? — настаивал он.
— Величайшая истина неба, — ответил учитель. Ни один из этих ответов не удовлетворил Банкэя.
Ему хотелось знать, что же на самом деле значит сиятельная добродетель в сфере его повседневного личного опыта. Этот вопрос отмечает возникновение духовного сомнения в его сознании, которое, вероятно, и так уже было обращено в этом направлении в связи с недавней потерей отца. Шестьдесят лет спустя сам Банкэй упомянул об этом моменте как о начале своих поисков сознания будды. Как бы то ни было, для него этот вопрос о сиятельной добродетели вскоре превратился во всепоглощающую страсть. Сжигаемый неугасимыми сомнениями, Банкэй без долгих отлагательств отправился в самое важное путешествие своей жизни, путешествие, которое займет у него четырнадцать лет жизни и определит своим исходом его будущее.
Вначале молодой человек не упускал ни одной возможности обратиться к другим за помощью. Однажды Банкэй задал свой вопрос группе ученых конфуцианцев, но они растерялись и, будучи не в состоянии найти ответ, посоветовали ему обратиться за помощью к дзэнским наставникам, сказав, что «они знают, как разрешать такие запутанные проблемы». Но так как в то время в округе не было дзэнских храмов, он не мог последовать их совету и был вынужден расспрашивать других конфуцианцев и тех буддийских монахов, которые встречались ему в близлежащих храмах. Кроме этого, он посещал все проповеди и религиозные собрания, на которых ему разрешалось присутствовать, а затем бежал домой и рассказывал своей матери о том, что там говорилось.[3]
Однако все эти метания не принесли ни малейшего намека на понимание. Банкэй не мог найти никого, кто направил бы его в верном направлении. Именно тогда он потерял интерес ко всем школьным занятиям, что настолько раздосадовало его старшего брата, и так уже много натерпевшегося, что в конце концов Банкэй был «изгнан из дома».
Отныне Банкэй, будучи всего лишь одиннадцати лет от роду, мог рассчитывать только на свои собственные силы. На его счастье, один близкий друг семьи пожалел его и предложил ему пожить в маленькой хижине на холме за его домом. Банкэй, если в этом отношении можно верить биографическим записям, был не очень-то обеспокоен таким поворотом событий. Наоборот, он даже приветствовал это как возможность полностью посвятить себя решению своей проблемы в удалении от всего, что могло бы его отвлечь. Приняв предложение своего соседа, он затворился в этой хижине, самым серьезным образом намереваясь посвятить себя поискам светлой добродетели. В том, что касается нескольких следующих лет, записи относительно немногословны. Вполне вероятно, что он провел некоторое время в расположенном неподалеку храме школы Дзёдо Синею. Наверняка именно там он познакомился с характерной для этой школы практикой Нэмбуцу — возглашения имени Будды Амиды.[4] Упоминание о длительных периодах времени, посвященных непрерывному повторению Нэмбуцу — «дни напролет в Нэмбуцу-самадхи», — принадлежит, несомненно, к этому отрезку его жизни. Когда ему было пятнадцать лет, Банкэй жил при храме буддийской тантрической школы Сингон, где он ознакомился с учением и практиками эзотерического буддизма. Настоятель храма, впечатленный его устремленностью, попытался убедить его стать монахом и остаться в этом храме его учеником, но Банкэй отверг это предложение. «Ни Дзёдо, ни Сингон не были ему по нраву».
В следующем году, когда ему уже исполнилось шестнадцать, Банкэй прошагал двадцать миль, отделявшие Хамада от города Ако, ради того, чтобы посетить Дзуйодзи, храм школы дзэн, возведенный за двадцать два года до этого для настоятеля Умпо Дзэндзё.[5] Умпо принадлежал к основной линии школы Риндзай, восходящей к Дайо и Дайто, великим мастерам дзэн периода Камакура.[6] Ко времени прихода к нему Банкэя (1638) семидесятилетний Умпо был широко известен как строгий наставник, добивающийся от своих монахов полной концентрации. Упоминание об Умпо, содержащееся в «Записях о жизни и учении Банкэя», сообщает нам, что «очень немногие отваживались войти в его покои, да и те, как правило, почти сразу же выбегали оттуда».
Банкэй рассказал Умпо о тех трудностях, с которыми он столкнулся, пытаясь овладеть пониманием светлой добродетели. Умпо ответил, что, если он хочет узнать, что это такое, ему придется практиковать дзадзэн.[7] В Умпо, учении и практике дзэн, которые он собой олицетворял, было нечто, что вызвало у Банкэя такой отклик, что он тут же, не сходя с места, попросил Умпо принять его в число буддийских монахов. Умпо с радостью выполнил эту просьбу, исходящую от столь устремленного юноши, — он обрил Банкэю голову и дал ему его монашеское имя Ётаку, что значит «Долгое Совершенствование [Драгоценного Камня Сознания]».[8] Имя, под которым он больше известен — Банкэй, — он принял уже после тридцати, будучи наставником в дзэндо[9] храма Мёсиндзи в Киото. Несмотря на то что мы не обладаем подробными сведениями о том, как Умпо учил Банкэя, мы можем предположить, что за те три года, в течение которых он находился под руководством Умпо, Банкэй прошел весьма обширную программу подготовки. Дзадзэн был, конечно же, основным элементом практики. Вполне возможно, что Банкэй поработал немного и с коанами, хотя этому у нас нет четких доказательств и есть упоминание о том, что Умпо, по-видимому, не уделял использованию коанов такого внимания, как его современники.[10]
После трех лет, проведенных в Дзуйодзи, Банкэй отправился в длительное путешествие по Японии, он вдоль и поперек исходил область Киото — Осака и побывал на острове Кюсю. С тех пор, как он попрощался с Умпо, у него не было постоянного места обитания. Иногда Банкэй останавливался в храмах, но большую часть времени он проводил в уединении, занимаясь дзадзэн в сооруженных им же примитивных хижинах. Ему довольно часто приходилось спать под открытым небом. Лишения подобного образа жизни были очень велики, но он переносил их с более чем спартанским презрением к голоду и погодным условиям. Сообщается также, что он прожил несколько лет среди нищих, сперва под мостом Годзё в Киото, а потом подле святилища Тэнмангу в Осаке. Целую неделю, не принимая никакой пищи, просидел он в святилище Мацуно-о в западной части столицы Эдо (ныне Токио).
Когда бы он ни услышал о каком-то учителе, который, как ему казалось, мог дать ему совет, он немедля отправлялся к нему. Но к тому времени, когда он, после четырехлетнего отсутствия, вернулся к Умпо в 1645 году, Банкэй, которому исполнилось уже двадцать три года, все еще не освободился от своих сомнений и неопределенности, давящей на него изнутри. Когда он сказал Умпо, что не смог найти никого, кто мог бы оказать ему необходимую помощь, в глазах его блеснули слезы. Ответ Умпо был таким: «Это твое желание найти кого-то удерживает тебя от достижения цели». Так он сказал Банкэю о том, что он не достигнет просветления до тех пор, пока будет искать ответ вне себя.
Эти слова произвели ожидаемый эффект. Банкэй снова ушел, но на сей раз он обосновался неподалеку, построив себе хижину в сельской местности к северу от замка Ако. Для того, чтобы подчеркнуть свое намерение справиться со всем совершенно самостоятельно, он полностью изолировал себя от контакта с внешним миром, затворившись в своей хижине. Дни и ночи напролет он, даже еще с большей Настойчивостью, чем прежде, сидел в дзадзэн, намереваясь, подобно Будде, не вставать, пока не достигнет просветления. Он обливал себя холодной водой, когда бы ни почувствовал хоть малейшее приближение «демонов сна». Вследствие непрерывного сидения и постоянного соприкосновения с голым каменным полом его бедра и ягодицы воспалились и опухли. Они начали гноиться, но он по-прежнему Продолжал сидеть и при этом неделями отказывался от еды. Далее приводится одно из нескольких имеющихся у нас описаний его жизни этого времени.
