Андрей Муравьев - Путешествие ко святым местам в 1830 году
Свежий ветер и темная ночь отвлекли меня от Илиона; одни только широкие волны, с шумом преследуя корабль, бегущий от Тенедоса, напоминали шипение исполинских змей Лаокоона; огни мелькали на берегах, но уже ни стана и флота ахеян, стороживших Трою, как еще недавно на тех же водах суда русские стерегли другую столицу, которую некогда хотел воздвигнуть Константин на самых остатках Илиона. Какой отголосок славы на расстоянии тридцати веков!
В сумраке вечера и с утренней зарею дважды видели мы синие края Митилены, и песнью Сафы помянул я ее отчизну. Воинственная Псара и очаровательный, сокрушенный Хиос в то же время предстали взорам: одна, отторгшаяся от порабощенных островов Азии, духом своих островитян, чтобы стать гранью греческой свободы, – другой, упоенный сладким воздухом Анатолии, дремлющий в неге и рабстве. Но путь наш лежал вне островов азиатского берега по широкому протоку Архипелага, как бы оставленному для распутия битв и торговли. Постепенно восставало из волн, по левой стороне бегущего корабля, все бесчисленное семейство эгейских утесов и прежде других Никария, давшая некогда имя целому морю в память бедствия Икара.
Бурная ночь и бурное море встретили нас в виду Патмоса, как бы таинственные стражи Апокалипсиса, и во мраке пронеслись мы мимо смежных друг другу островов: Фурки, Леро и Калимно. Обширный Станхио встретил нас с первыми лучами утра, и вслед за ним явились утесы Мадоны, Епископия, Харки и Лимония. С наступлением вечера достигли мы Родоса и доверились в сумраке соседству низких берегов его, как бы бдительности и верному слову его древних рыцарей. Наконец дикий Скарпанто, брошенный между Родосом и Кандиею и образующий двойные врата Архипелага, последний остался за нами.
Тогда, исторгшись из веселого сонма островов, направляющих путника по водам своим, погрузились мы в пустынное величие Средиземного моря, уже не прерываемое до другой части света, и два дня скитались по его пучине. К вечеру открылись низменные края Ливии и душный ветер повеял нам от огненных ее пустынь. Совершенно другая атмосфера, напоминая мне, что я уже приближаюсь к земле тропика и экватора, заставила вздохнуть о далеком севере. С рассветом уныло потянулся пред нами берег Египта с меловыми его курганами; башня арабская на мысе Марабу и столб Помпея указали пристань Александрии, недоступную по своим подводным камням без опытных кормчих; ладья арабская выехала навстречу нашему судну и провела меж утесов. Я ступил на землю Египта.
Александрия
Рожденному в государстве, которого большая половина простирается в смежной Азии, странно было ступить на чуждую землю Африки, не коснувшись прежде ближайшей ему части света; еще страннее, переплыв обширное море, видеть себя без постепенного изменения предметов перенесенным, как бы силою волшебства, в край совершенно отличный от всех тех, к которым привыкли мысли и взоры, где все ново путнику, природа и люди, животные и растения, и где разность нравов и образа жизни беспрестанно изумляет своей необыкновенностью.
Первое, что поражает в Александрии, есть белый и однообразный с почвою земли цвет ее строений, тесно сдвинутых, с террасами вместо крыш, которых по привычке тщетно ищешь; но еще неприятнейшее производят впечатление бледные, изможденные лица ее жителей, скитающихся, как тени, в белых или синих рубищах по грязным и тесным базарам, заставленным тощими верблюдами и ослами. Все носит отпечаток крайней нищеты и угнетения, и сей первый взгляд на Египет не сдружит с ним путешественника, если он ценит начальное впечатление.
Нынешняя Александрия ничем не напоминает древней своей славы. Хотя есть несколько хороших зданий, между коими отличаются на главной площади домы консулов, арсенал и дворец паши на большой пристани: но нет никакого великолепия в зодчестве, даже мало заметны самые мечети, которые столь великолепны в Константинополе и Каире. Ветхий замок занимает место знаменитого маяка на острове Фаросе, ныне соединенном с землей и образующем оконечности двух пристаней, Новой и Старой. Первая неправильно так называется, ибо она служила в древности главной пристанью для малых судов того времени; очищенная в те дни от песков, она была ограждена в своем устье башней Фароса и рядом утесов мыса Акролохия от северо-восточных ветров, от которых впоследствии так долго разбивались корабли франков; ибо до времен Мегемета Али грубая вражда мусульман не впускала их в другую великолепную гавань Александрии, несправедливо называемую Старой. В древности ее звали пристанью Евноста, и только в последние столетия сделалась она главной в Александрии.
Новый город, в коем считают не более 20000 жителей, занимает тесный перешеек между двух пристаней, не застроенный в древности, и под именем Семистадия мало-помалу соединивший старый город с островом Фаросом. Слои песка, беспрестанно наносимые с двух сторон морем, и частые разорения, которым подвергалась столица, побудили жителей переселиться на сей перешеек и уже при владычестве турков совершенно оставить древнюю Александрию, с которой ныне граничит новая южной своей стеной.
О пространстве древней Александрии свидетельствует только одна каменная ограда, идущая от середины главной пристани поперек перешейка почти до конца новой и образующая на сем основании обширный, неправильный полукруг. Но сия ограда, отчасти выстроенная арабскими завоевателями, не объемлет всего пространства прежней столицы, которая во времена своей славы простиралась к югу до озера Мареотиса, а к западу и востоку заключала в себе многие части, находящиеся ныне вне стен и только обломками напоминающие о прежнем величии. Таковы в чистом поле столб Помпея и груда камней на взморье новой пристани, бывшая прежде замком кесарей. Многие из башен сей ветхой ограды, которых считалось некогда до ста, были еще воздвигнуты римлянами или византийцами и круглым массивным зданием отличаются от арабских. Почти на прежних местах сохранились пятеро ворот: двое из них обращены к новому городу, прочие стоят на пути к Розетте, к столбу и катакомбам; внутри же ограды все пусто.
Беспрестанные войны, которым был подвержен Египет в нынешнее столетие, и частые осады, выдержанные Александрией, совершенно истребили в ней дотоле видимые остатки древностей. Мегемет Али, по собственному опыту чувствуя всю цену ее положения, обратил особенное внимание на ее укрепление с моря и земли, возобновив стены и глубокие рвы, воздвигнув батареи на высотах близ глубокой пристани, и тем довершил начатое французами и англичанами разорение древностей. Таким образом все сие пространство внутри ограды представляет только одну взрытую поверхность без следа развалин. Несколько малых усадеб арабских и консульских рассеяны по краям ее. Монастыри латинский и греческий во имя св. Саввы, внутри коего показывают место убиения св. великомученицы Екатерины, стоят посредине вместе с большой мечетью, бывшей некогда храмом Св. Афанасия; а древняя мечеть, славная под именем 1000 столбов, которая недавно еще существовала близ ворот катакомбы, ныне разрушена.
Вообще Александрия мало сохранила предметов для искателей древности по свойству известкового камня, который способствовал быстрому ее разрушению. Занимательны катакомбы на берегу моря подле так называемых бань Клеопатры: множество зал, правильно расположенных в утесе, с изваяниями на стенах, образуют подземный лабиринт сей, полузаваленный песками. Для жертвы ли богам подземным был он иссечен или для погребения царей, служил ли гробницей Клеопатры, где умер в ее объятиях Марк Антоний – неизвестно. Я не мог в него проникнуть, не имея с собой довольно спутников, что необходимо, ибо опасно вверять арабам, живущим в его преддверии, клубок нити, которую берет с собой любопытный во глубину подземелья, чтобы найти трудный выход.
Между остатками древнего Египта, которые видел я в Александрии, меня поразил колоссальностью гранитный сфинкс, покрытый иероглифами и привезенный из Фив, где вместе с другим ему подобным лежал еще недавно близ Мемномиума. Оба сии памятника уже украшают северную столицу нашу{58}.
Нельзя ничего себе представить грустнее остатков древней Александрии и окрестностей новой. Мертвая природа, изредка только оживляемая одинокими пальмами, утомляет взоры своей однообразностью; синее беспредельное море уныло набегает на низменные берега сей пустыни, покрытой грудами белого щебня, где промеж ветхих оснований раскинуты убогие хижины арабов. Сии груды – древняя Александрия! Время, слегка только прикоснувшееся до других столиц, совершенно стерло ее с лица земли и как белым саваном покрыло песками. Гранитные столбы ее обращены в сваи для пристани, их мраморные основы служат обручами для колодцев, а великолепные карнизы рассеяны среди песчаных холмов, меж коими тщетно ищут направления древних улиц. Я воображал себе развалины и нашел только прах! Два лишь обелиска Клеопатры, один стоящий, другой падший, оба из одного куска розового гранита, покрытые иероглифами, остались памятниками славы Александрии; и посреди сего торжища вселенной, где теснилось до миллиона граждан, возвышается столь же гордо, как и прежде, в толпе великолепных зданий и, быть может, еще величавее ныне среди пустыни одинокий, исполинский столб Помпея, с моря и с земли – отовсюду видимый, как надгробный памятник стольких столетий славы, как могучая, высокая мысль о ничтожестве, которая невольно и уединенно возникает в душе, потрясенной сею общей картиной смерти.
