Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи
Да, все слова Христа вторичны — по отношению к Нему Самому. Ну что дороже для православного христианина — притча Христа или Сам Христос? Скажем, я — первичен по отношению к своим книгам, мои книги — вторичны по отношению ко мне. Вот так и Христос первичен по отношению к своим словам.
— Вы говорите, что Христос научает большему, чем можно научить словами. То есть подчеркиваете значение примера жизни в святости. А есть ли в сегодняшней православной церкви примеры для подражания?
— Примеров становится больше, потому что становится все больше людей в церкви. Да, теперь меньше старцев, которые прошли огонь и воду. Но появляется молодежь, и молодежь удивительная. Вот вчера — говорю молодому человеку из вашей (Якутской) епархии, только что закончившему духовную семинарию: «Андрей, пойдешь ко мне на лекцию?». А он не может, потому что день его заранее расписан едва ли не по минутам: он заранее подарен тем больным, которых он должен навестить…
— И тем не менее церковь в каких только грехах не подозревают. Не знаю, конечно, насколько эти подозрения обоснованы, потому что сужу по прессе…
— Прессе доверять нельзя. Для меня слово «журналист» уже стало ругательным. Как-то на одной пресс-конференции меня попросили пожелать что-нибудь журналистам. И я им сказал: «Не занимайтесь уринотерапией. То есть не потребляйте продукты собственной жизнедеятельности. Если уж ваша «карма» такая, что вам нужно работать в прессе, то хотя бы не читайте ее или не слишком доверяйте ей. Сами себя кормите книгами, а не газетами; традицией, а не однодневками».
— Может ли церковь сказать, что под ее сводами не гнездятся пороки? Сейчас нередко пишут, например, что Московская патриархия стала пристанищем для гомосексуалистов.
— Необоснованные нападки на церковь я бы объяснил стремлением к психологической самозащите. Обыватель ощущает угрозу со стороны церкви — угрозу своему свинскому благополучию. «Если я соглашусь с Евангелием, значит, нужно будет что-то менять в своей жизни!» А ведь не хочется… Поэтому обывателю Чайковский интересен не своим «Щелкунчиком», а своим «диванчиком»[111]. Пушкин интересен не «Капитанской дочкой», а донжуанским списком, Есенин — Айседорой Дункан и пьяными похождениями. В начале века писали о грядущем хаме. Увы, этот хам таки пришел к власти. Хам, сидящий в Кремле, хам, правящий «Останкино», хам издающий газеты.
— То есть Вы вообще не воспринимаете критические статьи о церковной жизни в светской прессе?
— В конце концов даже и несправедливые оценки в прессе — это налог, взимаемый за известность. Православие — самая значительная конфессия в стране, и было бы бессмысленно запрещать обществу интересоваться тем, что происходит в Церкви. Ничего плохого я не вижу и в том, когда церковная дискуссия выливается на страницы светской прессы. Это означает лишь то, что Церковь — не казарма. Раз есть дискуссия — значит, есть чем дышать.
Неприемлем один вид дискуссии — когда она ведется по законам информационных войн.
И, конечно, ужасает мера безграмотности журналистов — даже когда они хотя сказать о Церкви что-то неругательное. Для примера: «В старые времена дьяки были самыми учеными людьми на Руси. Эту традицию возобновил дьякон московского храма святого Иоанна Предтечи, на Пресне Андрей Кураев»[112]. Лестно, конечно, но все же «думный дьяк» XVI–XVII веков и церковный диакон — весьма разные служения….
— Вы не очень жалуете прессу, а между тем сами предпочитаете называть себя не богословом, не профессором и т. д., а церковным журналистом.
— Тут действительно есть некоторое расхождение между официальным титулом и внутренним самоощущением. Ну, какой я в самом деле «профессор богословия»! В дореволюционую Духовную Академию меня и студентом бы не приняли, не то что профессором! Я бы прежде всего на языках завалился… Но уж если есть сегодня богословские высшие учебные заведение — кто-то должен быть в них и профессором. «Какое время на дворе — таков мессия».
Я действительно — церковный журналист. И так как изнутри вижу, как делается журналистика, у меня есть ряд уже порядком укоренившихся претензий к современной светской прессе. Есть такой старый еврейский анекдот: Еврей сидит и плачет на пепелище своего дома. Подходит к нему сосед и спрашивает: «Как дела, Изя?» — «Да сам видишь — дом сгорел, жена сгорела, дети сгорели. Все сгорело!». — «Да, печально… А что еще новенького?». Этот анекдот у меня прочно ассоциирован с журналистикой…
А еще, конечно, в мире журналюг и чиновников мне обидна устоявшаяся неприязнь, нелюбопытство к миру русской мысли, к миру философии, богословия. Почему у нас русской культурой считаются только «ложечники» и «матрешечники»? Почему событием в культурной жизни считается концерт Бори Моисеева, а не лекция богослова? Обидно, что в мире журналистики царит потрясающая безграмотность[113], нелюбопытство, предвзятость. Откуда это желание современных папарацци все изгадить, изъесть, обо всем написать с ехидцей? Прошли торжества в Дивеево (100-летие прославления преп. Серафима) — а либерально-диссидентствующий интернет-сайт начинает репортаж с фразы «Паломники разъехались, оставив после себя груды мусора…». А ведь даже детские стишки высмеивали такой репортерский стиль: «Где ты была сегодня, киска? — У королевы у английской. — А что видала при дворе? — Видала мышку на ковре».
— Так где СМИ, там и реклама. Суть современной рекламы коротко выражается в словах «Бери от жизни все», «Сделай себе удовольствие» и т. д. У Вас наверняка найдутся слова для критики.
— В этом есть определенное противоречие. Дело в том, что для того, чтобы и в самом деле «взять от жизни все», надо оторваться от телевизора. Одно без другого невозможно: или ты берешь от жизни, или от телевизора. Точнее не ты берешь от него, а телевизор высасывает твою душу не хуже гаррипоттеровского дементора.
К сожалению, церковь ничего не может противопоставить рекламе. Только одно — живи без нее. Потому что реклама сделана так, что она комплексно воздействует на человека. В том числе на его подсознание. Церковь не может такими средствами вторгаться в жизнь человека. Поэтому здесь призыв только один — не входи в это болото. Но беда в том, что реклама очень агрессивна и передается через самый агрессивный предмет в доме — телевизор. И если взрослый человек, особенно воспитанный в советское время, может подойти и просто его выключить, как-то дистанцироваться, то за детей страшно.
Сейчас я попробую объяснить это на языке самого же телевизора. Помните американский фильм «День Независимости»? Это фильм, дорогой каждому православному сердцу — ради кадра, в котором Белый Дом взлетает на воздух… Так вот, по сюжету этого фильма на Землю прилетают инопланетяне. А теперь представьте, что эти самые инопланетяне решили прежде своей высадки собрать информацию о нас. Они ж существа опытные, осторожные. Вот, глядя издалека на нашу голубую планету они и обеспокоились: а вдруг эта планета и в самом деле голубая… И стали они собирать информацию, которую Земля сама о себе посылает в космос. То есть радио- и теле- сигналы. Зависли над Останкинской башней и начали вылавлавать из эфира наши телепередачи. А затем вступает в действие элементарный закон обработки большого объема информации на незнакомом языке: сначала выделяются наиболее часто употребляемые слова, обороты, фразы, блоки и делается попытка выяснить их смысл. Ну, а чаще всего какие блоки звучат в эфире? — Рекламные… А инопланетяне — они на то и инопланетяне, что не понимают, почему у нас именно об этом чаще всего говорится. И они делают вывод: «значит для людей это самое главное». Если же они начнут анализировать смысл этих рекламных роликов, то к какому выводу они придут? Они придут к выводу, что человек — это существо производящее грязь. Потому что 70 процентов рекламы — об этом. Перхоть, запах изо рта, кашель, проблемы пищеварения, туалетная бумага, памперсы, гигиенические тампоны, дезодоранты, и т. д., и т. п. Антропология рекламы — это грубейший физиологизм в восприятии человека. А с другой стороны — дикая гордыня: «Я этого достойна!». Поразительная смесь дикого физиологизма и примитивизма с невесть на чем основанной гордыней..
Что по этому поводу подумают инопланетяне, меня не волнует, а вот дети все это через себя пропускают. Полуторагодовалые малыши, которые и мультяшек еще не смотрят, телерекламу впитывают от начала и до конца. А когда четырехлетки начинают прыгать и выдавать рекламные слоганы вместо стишков Корнея Чуковского — это страшно. У нас крадут наших детей.
Реклама — это окно в будущий мир. Рекламируется не конкретный товар, а вполне определенная иерархия ценностей — чего ты должен добиться в жизни, а что считать неудачей. Если ты, падая, при этом какую-нибудь девку под себя не подмял — ты неудачник. А вот правильно упасть — это очень здорово, бери от жизни все и т. п. Реклама навязывает прежде всего определенное мировоззрение, а всякие там прокладки и дезодоранты — это ерунда, не более, чем повод поговорить о главном. Когда детишки, воспитанные в этой технологии, вырастут, я сильно сомневаюсь, будут ли они русским народом. Даже если их язык «всего» на 40 % будет состоять из англоязычных корней, привитых рекламными лозунгами.
