Диакон Андрей Кураев - Ответы на вопросы православной молодёжи
Мы — люди, поэтому, о чем бы мы ни думали — о травинке, о Космосе, об атоме или о Божестве, мы мыслим об этом по-человечески, исходя из наших собственных представлений. Так или иначе, мы все наделяем человеческими качествами.
Другое дело, что антропоморфизм бывает разным. Он может примитивным: когда человек просто переносит, проецирует все свои чувства, страсти на природу и на Бога, не понимая этого своего поступка. Тогда получается языческий миф.
Христианский антропоморфизм знает о себе, он замечен и продуман, осознан. И при этом он переживается не как неизбежность, а как Дар. Да, я, человек, не имею права думать о Непостижимом Боге, я не могу претендовать на Его познание, а уж тем более выражать это моим ужасным куцым языком. Но Господь по любви Своей снисходит до того, что Сам облекает Себя в образы человеческой речи. Бог говорит словами, которые понятны кочевникам-номадам II тысячелетия до н. э. (каковыми и были древнееврейские праотцы: Моисей, Авраам…). И в конце концов Бог даже сам становится Человеком.
Христианство начинается с того, что Бог непостижим. Но если на этом остановиться, то религия, как союз с Ним, просто невозможна. Она сведется к отчаянному молчанию. Религия обретает право на существование, только если это право дает ей Непостижимый из желания быть все же найденным. Только тогда, когда Господь сам выходит за границы своей непостижимости, когда Он приходит к людям — тогда планета людей может обрести религию с неотъемлемым от нее антропоморфизом. Только Любовь может переступить через все границы апофатического приличия.
Есть Любовь — значит, есть Откровение, излияние этой любви. Это Откровение дается в мир людей, существ довольно агрессивных и непонятливых. Значит, надо защитить права Бога в мире человеческого своеволия. Для этого и нужны догматы. Догмат — стена, но не тюремная, а крепостная. Она хранит Дар от набегов варваров. Со временем и варвары станут хранителями этого Дара. Но для начала Дар приходится от них защищать.
И, значит, все догматы христианства возможны только потому, что Бог есть Любовь.
— Христианство утверждает, что главой Церкви является Сам Христос. Он присутствует в Церкви и руководит ей. Откуда такая уверенность и может ли Церковь это доказать?
— Лучшим доказательством является то, что Церковь до сих пор жива. В «Декамероне» Боккаччо есть это доказательство (на русскую культурную почву оно было пересажено в известной работе Николая Бердяева «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан»). Сюжет, напомню, там следующий.
Некий француз-христианин дружил с евреем. У них были добрые человеческие отношения, но при этом христианин никак не мог примириться с тем, что его друг не принимает Евангелия, и он провел с ним много вечеров в дискуссиях на религиозные темы. В конце концов иудей поддался его его проповеди и выразил желание креститься, но прежде крещения пожелал посетить Рим, чтобы посмотреть на Римского папу.
Француз прекрасно представлял себе, что такое Рим эпохи Возрождения и всячески противился отъезду туда своего друга, но тот, тем не менее, поехал. Француз встречал его безо всякой надежды, понимая, что ни один здравомыслящий человек, увидев Рим эпохи Возрождения, не пожелает стать христианином.
Но встретившись со своим другом, еврей сам вдруг завел разговор о том, что ему надо поскорее креститься. Француз не поверил своим ушам и спросил у него: «Ты был в Риме?». «Да, был», — отвечает еврей. «Папу видел?» — «Видел». «Ты видел, как живет Папа и кардиналы?» — «Конечно, видел». «И после этого ты хочешь креститься?» — спрашивает еще больше удивленный француз. «- Да, — отвечает еврей, — вот как раз после всего увиденного я и хочу креститься. Ведь эти люди делают все от них зависящее, чтобы разрушить Церковь, но если, тем не менее, она живет, получается что Церковь все-таки не от людей, она от Бога».
Вообще, знаете, каждый христианин может рассказать, как Господь управляет его жизнью. Каждый из нас может привести массу примеров того, как незримо Бог ведет его по этой жизни, а уж тем более это очевидно в управлении жизнью Церкви. Впрочем, здесь мы подходим уже к проблеме Промысла Божиего. На эту тему существует хорошее художественное произведение, называется оно — «Властелин колец». Это произведение рассказывает о том, как незримый Господь (конечно, Он находится за рамками сюжета) весь ход событий выстраивает так, что они оборачиваются к торжеству добра и поражению Саурона, олицетворяющего зло. Сам Толкиен это четко прописывал в комментариях к книге[110].
— Какое самое любимое Вами место в Библии?
— Слова Христа «Я с вами днесь и до скончания века» (Мф. 28:20). Я всегда вспоминаю эти слова, когда в очередной раз слышу разговоры о том, как все плохо в нашей церковной жизни. В такие моменты радостно сознавать, что Церковь держится не нашими делами, а верностью Христовой. Христианство — это не договор, в котором неверность одной стороны предполагает расторжение договора и освобождает от обязанностей другую сторону. Евангелие — это Завет, Завещание. А завещание — в отличие от договора — основывается не на двух, а на одной-единственной воле — воле Завещателя. Поэтому неверность человека Богу не может уничтожить верность Бога человеку.
— Можно ли считать изображение Христа на Туринской плащанице иконой?
— Думаю, что нет. Потому что икона — это не фотография и не картина. Икона не столько воспоминание о прошлом, сколько напоминание о грядущей Славе, о преображенном космосе. Икона являет нам Христа и Его святых как уже причастных Царствию Божию.
Поэтому у церковномыслящих людей есть определённое недовольство официальной иконой блаженной Матроны Московской: она там изображена слепой, с закрытыми глазами. В жизни она и в самом деле была слепа, но икона-то являет нам человека в спасённом состоянии, в том Царстве, где всякая слеза стёрта с лица человека.
Я помню, как был смущён, когда в конце 80-х годов Грузинская церковь канонизировала Илью Чавчавадзе — и он был изображён на иконе в очках. Я понимаю, что в жизни он носил очки. Но вижу здесь противоречие двух канонов: с одной стороны, в Царстве Божием ни костыли, ни вставные челюсти, ни очки неуместны. С другой стороны — лик святого на иконе должен быть узнаваем, и если очки входят в часть узнаваемого образа, то как обойтись без них?
Впрочем, противоречие это не ново. Считается ли лысина физическим недостатком? — Да. Будут ли физические недостатки в Царстве будушего века? — Нет…. Но Иоанн Златоуст на иконе представлен с характерной залысиной…
И все же Туринская плащаница ставит еще более сложную проблему. Ведь она являет нам Христа невоскресшего, и в этом богословская невозможность почитания такого изображения. Заметьте, в православной иконографии даже Христос распятый — Победитель смерти. На католических Распятиях тело Христа тяжко провисает, а на православном — Он летит. Поэтому как исторический документ плащаницу можно принимать, хранить и с почтением относиться (тем более, что Туринская плащаница — это наша православная святыня, украденная крестоносцами). Но вот в иконостас — даже домашний — я бы ее не ставил.
— Мы получили несколько звонков с вопросами по одной из Ваших книг. Не впадут ли в атеизм люди, прочитав в Вашей книге «Сатанизм для интеллигенции», что христианство едва ли не единственная религия на земле, которая утверждает неизбежность своего исторического поражения?
— Да, совершенно верно, такая фраза у меня есть, и я не собираюсь от нее отрекаться Потому что это слова Христа «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» Это и Апокалипсис, где говорится о сатане «И дано было ему вести войну со святыми и победить их".
— Но о победе Христа говорится в Символе веры: «Его же царствию не будет конца». Как можно ратовать за православную веру и не верить во всемирное торжество Евангелия?
— Скорее всего, автор этой записки начитался рериховской литературы. Царство Христово наступит тогда, когда «времени больше не будет». А пока есть время — мы потерпим поражение. Но для меня это не повод отказываться от Христа — мало ли поражений здесь, на земле? Есть вечность, а в вечности Господь — само торжество.
— В своей книге «Сатанизм для интеллигенции» Вы сказали «Все слова Христа вторичны»…
— Почерк один и тот же… Я должен сказать, что автор этих записок дейсвует подло. В каждой своей записке он приводит цитату из моей книги и спрашивает — «почему Вы так сказали?» Но в каждом случае — я-то помню свою книгу! — в книге объясняется, почему я так говорю. Автор же этих записок делает вид, что не читал этих объяснений
Да, все слова Христа вторичны — по отношению к Нему Самому. Ну что дороже для православного христианина — притча Христа или Сам Христос? Скажем, я — первичен по отношению к своим книгам, мои книги — вторичны по отношению ко мне. Вот так и Христос первичен по отношению к своим словам.
