Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы
Я ехала с тяжелым сердцем, как на пытку. О Рождествено и конкретно о Лене Свинаревой ходила дурная слава, все оттуда бежали, кто как мог. На улице стояла слякоть и шел мелкий снег. Мы въехали в ворота и подъехали к дому. Здесь не было корпусов и всей этой казенщины, как в Малоярославце, сестры жили в большом двухэтажном доме, который строился как дача Митрополита Климента. Все это место было его дачей и Епархиальным подворьем. Позже Владыке построили другой дом, поменьше и покомфортней, а большой дом отдали сестрам, которые трудились на огороде и коровнике, обеспечивая епархию и калужскую духовную семинарию свежими овощами и молоком. На первом этаже была кухня, трапезная и кладовка, а второй этаж перегородили, сделав небольшие кельи для сестер. На третьем этаже была огромная мансарда, но там не было отопления, и никто на ней не жил. Мы сразу прошли в трапезную к чаю.
Мне очень понравилось в этом доме, я даже не ожидала, что здесь будет так уютно. Интерьер был настолько необычный, что я подумала, что здесь можно было бы снимать кино. Это было большое помещение с темно-бардовым деревяным полом и сероватыми обоями, вдоль стен стояли буфет, камод, кресла и диван в хорошем состоянии, но очень старинные, даже антикварные. Мебель была не вычурной, а именно старинной. Над длинными столами горели лампы в коричневых абажурах на пружинах. Самое дивное было огромное количество растений: на всех шкафах, буфете, тумбочках, подоконниках стояли комнатные цветы, в основном вьющиеся, но некоторые цвели. Они свисали сверху шкафов почти до пола, переплетаясь между собой, образуя целые стены из листьев и цветов. Росли какие-то фикусы и пальмы, герани и еще много видов цветов, которых я не знала. Мы сели за стол. На столе были обычные сухари и варенье, но у каждой тарелки стояло по три йогурта разных видов. Я, как вечно голодная, разом съела все три и принялась за сухари и варенье. Рядом со мной, уткнувшись в тарелку, сидела инокиня Пантелеимона. Я ее знала, потому что несколько раз она приезжала в монастырь на праздники и пела с нами на клиросе. Она тоже была "мамой", но ее дочь уже выросла и вышла замуж. Мне было интересно, почему она живет в Рождествено уже много лет, хотя все остальные приезжали сюда только на время. Пантелеимоне было около сорока, но она выглядела гораздо старше. Вид у нее был все время какой-то уставший, невеселый и болезненный из-за серо-желтого цвета кожи и темных кругов под глазами. Ни разу я не видела, чтобы она улыбалась.
Тут Пантелеимона, не отрываясь от тарелки, поставила передо мной еще два йогурта. Я посмотрела на нее.
- Ешь. Тут можно.
Я съела эти два и потом еще несколько. Ну раз можно. Эти йогурты Елена Свинарева, как эконом, выпросила в каком-то магазине. Их пожертвовали, потому что они были сильно просрочены - на несколько недель. Их было больше десяти коробок, мы ели их почти месяц, и никто не отравился, видимо все-таки благодать защищала. Я вообще ела по несколько штук за раз - и ничего.
После чая мы с Пантелеимоной переоделись и отправились на коровник: она должна была мне все там показать. Там я увидела шесть голодных коров, два теленка и необъятные кучи навоза — в коровнике давно никто не убирался. Пантелеимона прикатила доильный аппарат и начала доить, а я чистила и вывозила на тачке навоз, раздавала сено и комбикорм и поила коров. Коровник был небольшой и какой-то по деревенски уютный, теплый, с деревянным полом и тюлевыми занавесками на окнах. Напротив коровника стоял железный навес с сеном, возле которого меня встретила Альфа — пушистая немецкая овчарка. Она бросилась на меня с такой радостью, словно я была ее лучшим другом. Мы действительно с ней потом очень подружились. Территория скита была огромной, несколько гектаров, включающей в себя помимо домов, огорода и коровника - часть поля, немного леса и берег большого пруда.
Пантелеимона угрюмо объясняла мне, что и как я должна делать. Мне в помощь обещали дать послушницу Наталью, которую должны были прислать из другого скита. Закончив дойку, мы вместе пошли в дом. Меня поселили в проходную келью, рядом с кельей Пантелеимоны. Я наскоро постелила кровать, открыла окно и легла спать: завтра мне одной предстояло утром убрать коровник и подоить коров.
Глава 30
Утром мы все в шесть утра читали полунощницу и изобразительные в темном храме. Это был не храм, в обычном его понимании, а небольшая комната с бумажными иконами и аналоем, на втором этаже. Здесь мы молились утром и вечером. Вечером мы читали вечерню и утреню с помяником. Сестер в скиту было немного: послушница Елена Свинарева, инокиня Пантелеимона, монахиня Матрона, послушница Галина и я. После молитв я пошла на коровник, Елена на кухню готовить трапезу, а Пантелеимона, Матрона и Галина остались в кельях выполнять монашеское правило. Со своими обязанностями я справилась легко — все-таки коровник здесь был небольшой, не то, что в монастыре. Все молоко я отнесла на «молочку» - специальный домик, где оно хранилось до перевозки в Епархию, и где из него делали творог и сыр.
На следующий день к нам приехала послушница Наталья, но ее назначили водителем, а я опять осталась на коровнике одна. Послушание было для меня не сложным, мне даже нравилось. Свинарева (а ее здесь называли почему-то по фамилии) с первого дня начала изводить меня постоянными придирками и своими личными «благословениями», требовала послушания всем ее прихотям и грозила при этом, что напишет обо всем Матушке. Она знала о моем грядущем постриге и постоянно меня им шантажировала. Лена была маленького роста, худенькая, с кукольно-пожилым лицом сероватого цвета, маленькими шустрыми глазками и тонким вкрадчивым, почти детским голоском. Лена тоже была «мамой», у нее в приюте была дочь. Хотя послушание у меня было только на коровнике, по благословению Лены, я также должна была помогать на кухне, убираться в доме, чистить снег и быть у нее на побегушках. Я даже уже начала думать, что вряд ли дотерплю эти два месяца, так мне хотелось ее убить. Наверное, этим бы и кончилось, но к счастью, через некоторое время после моего прибытия в Рождествено Матушка сменила старшую. Теперь это была м.Пантелеимона. Когда ко мне на коровник пришла радостная Галя и сказала, что Свинареву сняли, а назначили Пантелеимону, я только сказала:
- Шило на мыло. Какая разница, чем она лучше?
Пантелеимона мне не очень нравилась. Она ни с кем не общалась, в основном сидела с серым ничего не выражающим лицом у себя в келье или делала сыр на «молочке». В храме она обычно спала, сидя на полу, уткнувшись лицом в лавку. Если нужно было петь, она вставала к аналою и пела сама, не обращая особого внимания на других. За уставом службы она следила даже во сне, поскольку была нашим уставщиком и регентом, и если кто-то читал не то, она с угрюмым видом поправляла и засыпала снова. Мне такое отношение к богослужению казалось очень неуважительным.
Когда я пришла в дом, там царило оживление: Свинарева передавала Пантелеимоне дела и съезжала с начальнической кельи, куда срочно перебиралась Пантелеимона. Как я узнала потом, эта перемена власти произошла потому, что Свинарева испортила два отопительных котла, жутко дорогих, не уследила за давлением, и они сгорели. Мне сказали переезжать из проходной кельи в ту, которую занимала Пантелеимона. Я никогда раньше не видела, чтобы она улыбалась, а тут она носилась по дому радостная, перетаскивая свои вещи и перевешивая иконы. Свинарева старалась не показывать своего горя, но лицо у нее стало еще более серым и невыразительным. Я перенесла свою сумку в новую келью, постелила кровать и легла спать. В проходную келью возле меня поселили послушницу Наталью. Она только недавно пришла в монастырь и подвизалась с пылом, свойственным новоначальным. В час ночи я проснулась от ударов в пол. В наших кельях, с фанерными перегородками, было слышно даже дыхание соседа, не то, что земные поклоны. Наташа была довольно крупной, и поклоны, которые она клала, были внушительны. Я стала ждать, пока ей надоест, но она молилась усердно. Через полчаса я попросила ее делать поклоны днем, когда никто не спит. Раздалось недовольное сопение, после чего водворилась тишина.
Днем ко мне подошла Пантелеимона и спросила, почему я ругаюсь на Наташу. Я удивилась:
- Ругаюсь? Пусть молится днем, кто ж ей не дает. Ночью все спят.
- Она на тебя жалуется. Сказала, что Матушке напишет, что ты не даешь ей молиться.
- И не дам. Грохот стоит как от стада слонов. Пусть пишет, что хочет.
- Я бы тебе не советовала с ней связываться, тем более, если у тебя постриг. Она «пишет», и у Матушки она на хорошем счету.
- Когда ж она успела? Она ведь только недавно пришла.
- А знаешь почему наказали м.Амвросию?
- Не знаю. А что там?
- Матушка ее раздела и лишила причастия на сорок дней. Амвросию вызвали к Матушке. Когда она пришла, Матушка оказалась занята, и Амвросия вернулась в трапезную. Там она сказала, что Матушка, «как всегда занята за компьютером». Кто-то это слышал и написал, а Матушке показалось оскорбительным, что какая-то м.Амвросия обсуждает ее в трапезной, да еще в таком тоне.
