Люсьен Реньё - Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века
Утвердив себя в страхе Божием, отшельник внимательно наблюдал за всеми помыслами, которые неизбежно появляются в его уме. Авва Исидор замечал: «Если мы не будем иметь мыслей, то станем подобны диким зверям»[737]. А авва Моисей говорил Иоанну Кассиану: «Невозможно, чтобы дух наш не тревожился множеством мыслей, но он позволяет нам либо принимать их, либо отсекать»[738]. Одному брату, который сожалел о том, что принял помыслы, авва Пимен преподал хороший урок. Он вытащил его из кельи на сильный ветер — а хорошо известно, какие иногда бывают в пустыне ветры! — и сказал: «Раскрой пазуху и собери туда весь ветер». «Это невозможно, — сказал брат. — Хорошо, — ответил старец, — если ты не можешь этого сделать, то тем более не можешь помешать помыслам прийти к тебе, но сопротивляться им ты можешь»[739].
«Труд монашеский, — как говорил другой старец, — это увидеть издалека, как приходят помыслы»[740]. Отшельник должен спрашивать все возникающие у него помыслы: «Вы наши или от врага? И они непременно ему откроются»[741]. Обычно, с помощью страха Божия и бодрствования, монах обретал благодать различения[742], но чаще всего это происходило после длительного обучения под руководством старца, которому он эти помыслы открывал.
Отсечение лукавых помыслов
Как только помысел признан суетным или лукавым, следует сразу же отсечь его, не пускаясь с ним в переговоры. Но если он утвердился в нас, то уже невозможно прогнать его сразу[743]. Лукавые помыслы — как мыши, проникающие в дом: если их уничтожать одну за другой, по мере того как они там поселяются, можно быстро избавиться от неприятностей. Но если они там размножились, нужно сильно потрудиться, чтобы полностью избавиться от них[744]. Однако отдельные помыслы, например помысел сластолюбия, могут долго мучить монаха, иногда до девяти лет или даже больше[745]. Обычно различные помыслы следуют друг за другом и постоянно нужно обращать внимание на то, чтобы не впустить ни одного лукавого. Ошибка длиной в одно мгновение может стать фатальной. Некоторые отцы, слова которых приводят Евагрий и Иоанн Кассиан, советовали опытным ученикам впускать помыслы с тем, чтобы потом еще более интенсивно сразиться с ними, так сказать «лицом к лицу», и приобрести более глубокий духовный опыт[746]. Именно так сказал однажды авва Иосиф авве Пимену. Но менее закаленным в таких «боях» тот же авва Иосиф советовал отсекать такие помыслы, как только они появились в уме[747].
Про одного брата в Райфе известно, что он был настолько бдителен, что всякий раз, когда куда‑то шел, на каждом шагу останавливался и спрашивал себя: «Ну, что, брат, где мы сейчас находимся?» И если обнаруживал, что дух его занят пением псалмов и молитвой, говорил: «Это хорошо». Но если ловил себя на том, что думает о чем‑то ином, тотчас делал над собой усилие и восклицал: «Вернись, безумец, к занятию своему!»[748]
В глазах монаха–пустынника для того, чтобы подвизаться и постоянно побуждать себя к духовной брани, все способы были хороши. Один из них нашел очень изобретательный метод. Он собирал перед собой кучу камней и две корзинки, одну — слева, другую — справа. Каждый раз, когда ему приходила хорошая мысль, он клал камешек в корзинку справа, а если плохая — в корзинку слева. Когда наступал вечер, отшельник считал эти камешки, и если в левой корзинке камней было больше, чем в правой, то он лишал себя еды. А на следующий день, если ему на ум приходила худая мысль, он говорил себе: «Будь внимателен к тому, что ты делаешь, ибо тебе и сегодня придется голодать»[749]. Такая практика вряд ли была широко распространена, и мы можем найти что‑то и менее изобретательное. Однако она свидетельствует о том особом внимании, которое проявляли к себе отшельники, стараясь сохранить свое сердце в чистоте. Святой Антоний советовал своим ученикам письменно отмечать все поступки и движения души и говорил им: «Будем уверены, что, стыдясь известности, в значительной степени освободимся от худых помыслов»[750]. Брат, который собирал камни в корзины, возможно, не мог ни читать, ни писать, поэтому он и изобрел свой «оригинальный метод». Любая мелочь в поступках была очень важной, поскольку Отцы добивались абсолютной чистоты сердца, чтобы посвятить его одному только Богу. Не все имели одинаковые душевные силы, и некоторые считали для себя необходимым придумать довольно странные уловки. Иногда могло показаться, что они тратят всю свою энергию на борьбу с лукавыми помыслами, но на самом деле они старались сохранить помыслы добрые. О худых и лукавых помыслах мы знаем намного больше, но это только потому, что о них Отцы говорили охотнее. О добрых же они всегда говорили более сдержанно. Вот, например, что сказал авва Пимен: «Пока котелок на огне, муха туда не сядет. Также и монах, если он пребывает в духовном делании, то враг его, дьявол, никак не может поразить его»[751]. Согласно другому сравнению, приведенному аввой Моисеем Иоанну Кассиану, душа подобна мельничному жернову, который всегда в движении. Нужно постоянно наполнять его зерном, иначе он будет молоть плевелы[752]. Именно поэтому так необходимо постоянно повторять наизусть «священные глаголы», что, как мы уже говорили, и занимало весь день отшельника. Тогда он имел в сердце своем мысль о Боге, «памятование о Господе», как часто говорили Отцы.
Надежда на Бога
Мы уже говорили о том, сколь важное место в жизни Отцов–пустынников занимала молитва. В ситуации духовной брани именно молитва являлась оружием par excellence [753], ибо Отцы очень хорошо осознавали необходимость Божией помощи в этой борьбе против духовного зла. В отличие от языческих аскетов они прежде всего рассчитывали на благодать Божию[754]. Молитва была одновременно и щитом, который их обороняет, и копьем, с помощью которого они атакуют врага. Строка из псалма, которую авва Моисей посоветовал Иоанну Кассиану постоянно повторять: «Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне» (Пс. 69, 2) — как нельзя лучше подходит монаху, порабощенному собственными помыслами[755]. Чтобы отбить их атаку, другой старец советовал своему ученику: «Встань и молись, говоря: “Помилуй меня, Сын Божий”»[756]. А еще один старец говорил так: «Встань, молись и пади ниц со словами: “Сын Божий, помилуй меня”»[757]. Все эти обращения, безусловно, произносились громко, но молитва при этом могла оставаться внутренней и совершаться тайно. Так, авва Аммон советовал всегда иметь в сердце слова евангельской молитвы мытаря: «Господи, милостив буди мне грешному» (Лк. 18, 13)[758]. Призыв прийти на помощь мог заключаться в одном только простом взгляде в небо. Макарий Египетский учил, что много говорить не нужно: «Нужно только воздеть руки и сказать: “Господи, как Ты можешь и как Ты знаешь, смилуйся”, или если находишься в брани: “Господи, помоги”. Ибо Сам Он хорошо знает то, что полезно, и Он сотворит нам милость»[759]. Он же говорил одному брату: «Если придет тебе помысел, никогда не смотри вниз, но всегда смотри вверх, и тотчас Господь придет тебе на помощь»[760].
В апофтегмах несколько раз встречается выражение, наилучшим образом указывающее на то, что необходимо сделать для победы над врагом: «бросить немощь свою» или «бросить себя перед Богом»[761]. Авва Пимен обычно употреблял его. «Брань против помыслов, — говорил он, — это как если бы человек имел слева огонь, а справа — чашу с водой. Если огонь разгорится, он берет воду и гасит его. Пламя есть семя врага, а вода — это бросить себя перед очами Божиими»[762]. Авва Исайя также часто повторял это выражение, для него оно означало суть монашеского труда в келье: «Брось себя перед Богом и делай все возможное, чтобы противиться всякому помыслу, всеянному врагом»[763]. Это выражение, главным образом, означало расположение души, но часто оно подразумевало и определенный жест: монах простирался ниц на земле, чтобы выразить свое смирение, ничтожество и немощь перед Господом, но одновременно — свою веру и покорность Ему.
Всегда винить только себя
Во всех откровениях и советах старцев, при всем их различии, мы всегда обнаруживаем смирение, которое может быть выражено различно, как положительным, так и «негативным» образом. Самые распространенные — такие: «не превозносись» и «обвиняй во всем себя»[764]. Они тесно связаны между собой. «Не превозносись» — то есть не оправдывай себя, не считай себя правым. «Обвиняй себя» — то есть, наоборот, считай себя виноватым и ответственным за все. Когда авва Пимен, описывая жизнь монаха в келье, перешел к вещам невидимым, он сказал, что следует «укорять себя в любом месте, где бы ни случилось быть»[765]. Предполагается, что для монаха это основное расположение души, именно оно приводит к миру с Богом и с окружающими. Но в то же время это никакой не «комплекс вины», ибо «я», которое в данном случае обвиняют, на самом деле не подлинное «я», глубинное, а лишь внешнее, мнимое. Оно и мешает монаху предстать в истине перед Богом. По мере его стараний именно подлинное «я» должно занять подобающее ему место перед очами Господа, и именно поэтому авва Пимен говорит так; «Когда душа обвиняет сама себя, Господь ее любит»[766].
