Джон Ричардсон (Джаядев дас) - Никогда не говори, что умрешь
Моррис поднял свои еврейский брови. Лицо его выражало ужас и шок, слова застряли в горле. А потом последовало: «Я знаю, что вы сделаете с этими мальчиками. К тому же вы хорошо знаете, что если я подпишу контракт на альбом, вы сможете пойти в любой банк и получить 200 000 фунтов, как нечего делать. Вам совершенно безразлична судьба этих ребят, вам лишь не терпится поскорее положить деньги, заработанные на мне, себе в карман».
Посмотрев на нас с состраданием, Боб сказал:
«Жаль, парни... но если мы пойдём с ним одним путём, вам придётся несладко. Избавьтесь от него. Мне всё ещё интересно поработать с вами».
Как будто по волшебству, дверь сама отворилась, и мы снова очутились в жестоком мире ваннаби. Только на сей раз мы знали, что наш менеджер стал нам обузой, с которой мы никогда не станем знаменитыми.
Полный провал!
Но в скором времени эта потеря уравновесилась радостным событием в нашем семействе. В этот мир пришёл один из самых милых и сладких детей на свете. Мой любимый сын Скотт родился в больнице Армии Спасения в 1972 г. Он не сразу задышал и закричал, как это сделала Пия, когда её отделили от мамы. В течение этих нескольких невыносимо напряжённых секунд тяжёлые воспоминания о трагической утрате нашего первого малыша, как предвестники гибели, внезапно возникли передо мной. Я окаменел. Тогда к новорождённому подошла медсестра восточно-индийского происхождения и сделала несколько сугубо клинических процедур, и наконец, слава Богу, он сделал свой первый вздох, и полились первые слёзы, знаменующие жизнь. Наверное, такое случилось с нами впервые, когда мы отчаянно пытались услышать голос нашего ребёнка. Я даже описать не могу, какое облегчение я испытал. Я залился слезами вместе с нашей героиней, медсестрой, радостно воскликнувшей: «Господи! Посмотрите! Он плачет! От радости!»
* * *Как-то раз познакомился я с одной миллионершей, которую буду называть здесь Кэролайн Фриц. Она тоже была еврейкой. Её отец по имени Зубин был невообразимо богатым, и жил в Канаде. Она же претендовала стать ещё одной Барбарой Стрейзанд[30]. Кэролайн была хорошей девушкой, но имела привычку всегда получать желаемое когда и как ей того хочется.
Нэт Кипнер, продюсер и сочинитель песен, представил меня ей по одной довольно странной причине, она в меня влюбилась. У неё был жених, и она пригласила нас, включая мою жену, домой на ужин. В ответ мы тоже пригласили её к себе домой на ужин сразу после того, как мы с Аланом (который играл на гитаре) закончили записывать альбом, предназначенный специальной для неё.
Из пентхауза в Мэйфэйр (богатый район в западной части Лондона) я забрал её на своей Шкоде (единственный автомобиль, который мы могли позволить себе приобрести в рассрочку) и отвёз её в нашу крошечную однокомнатную квартирку в Хакни. По дороге она задавала кучу вопросов о моей семейной жизни, счастливы ли мы, преданны ли друг другу, хорошо ли Шерил заботится обо мне. А ещё как я предложил ей руку и сердце, разве это не романтично? Я ответил: «Тогда я сказал Шерил: „Позволь мне вытащить тебя из твоей нищеты в мою нищету“». Я подумал, что на этом месте Кэролайн должна засмеяться, но она с презрением оглядела наш район, и отреагировала очень кратко: «Да, я прекрасно понимаю, о чём ты говоришь».
Но несмотря на всё это Кэролайн была довольно милой с учётом того, что одним из её активов была бумажная фабрика в Онтарио, и что мы никогда не смогли бы оказаться в равном положении.
Стояло довольно редкое для Англии жаркое, утомительное и липкое лето. Квартирка, где мы жили, под вечер отдавала накопленные за дневные часы запасы жары.
Даже с настежь раскрытыми окнами, жар в нашей гостиной никак не соглашался оставить нашу безрадостную посетительницу, не говоря уже о том, чтобы покинуть нас вместе с ней. Я невинно стянул футболку, чтоб хоть как-то охладиться, и так продолжал беседовать с Кэролайн и Шерил, которая прерывала беседу при любой удобной возможности.
Вдруг Кэролайн сказала: «Джон, мне сейчас же нужно домой».
Обрадовавшись, что всем этим слушаниям пришёл конец, а мне ещё предстоит 40-минутная дорога до Мэйфэйр и обратно, а потом нужно будет упаковывать барабаны для сессии, которая должна начаться завтра в 10 утра, я быстро согласился, и через несколько минут уже ехал через Ист-Энд в «шикарной» Шкоде с тихо сидевшей рядом со мной девушкой.
Внезапно стала понятна причина этой самой тишины.
— Какой же ты негодяй, Джон. Тебе так необходимо было делать это? К чему всё это? Ты знаешь, что ты натворил?
Пока горел светофор, она выскочила из машины прямо на дорогу, продолжая выкрикивать какие-то обвинения, тем самым ввергнув меня в полное недоумение. Я закричал:
— Глупая корова! Садись обратно в машину!
— Никогда я не сяду рядом с тобой в твою паршивую машину!
На мгновение я подумал, что ей не по вкусу моя машина.
— Ладно, я сам выйду. Я уже не в машине, залезай обратно.
— Нет! Никогда!
На горизонте уже вырисовывался автобус с водителем, мечтавшим поскорее закончить свою смену, а заодно подобрать тех, кто по какой-то причине застрял по пути домой. Автобус уже приблизился на рискованно близкое расстояние. И в самый последний момент она быстро расположилась на водительском месте, а потом неуклюже перелезла на пассажирское место. Кэролайн покорно ждала, чтоб я наконец понял, что, чёрт возьми, произошло.
— Когда ты снял футболку, ты точно знал, что делал, и как это подействует на меня.
Я чуть не рассмеялся от того, как театрально она это произнесла:
— Как я тебя возжелала! Ты, специально так поступил, идиот!
— Что? Я не понял!
— Не смей так разговаривать со мной! Ты снова разбиваешь мне сердце!
Я замолк и повёз её домой. С того момента я так ничего и не сказал, поскольку понимал, что не стоит даже начинать разговор. Пока Кэролайн что-то лепетала, мне было очень смешно думать о том, что кто-то мог испытать возбуждение при виде моей груди. Спустя годы моя грудь стала шире, но в то время она была всего лишь 34 несчастных дюйма. Между прочим, многие девчонки-подростки могли бы весьма гордиться такой грудью. А если вы не поверили в то, что я был молодым человеком с замедленным развитием, то это значит, что вы никогда ничего не слышали о Джимми Уайте[31].
Джимми можно было сравнить с карманным линкором. Это сравнение подходило как для его тела, так и для его ума. Он учился в Борстальском учреждении, и мог состязаться в плавании и нырянии с лучшими из студентов. Он выпивал в баре «Роза и Кубок», в бедном районе Лондона, Уайтчепеле, где я играл в свои девятнадцать. Тогда там было много поединков, из-за чего мы переименовали это заведение в «Роза и Драка». Джимми с приятелями переименовали все пивные, в которых мы играли. «Змеиная Голова» стал «Ложем Распутницы», «Магнит и Росинка» стал «Магнит, и вы его уронили», «Царственный Дуб» по каким-то непонятным причинам стал называться «Царственной Кока-Колой». Была ещё в Боу забегаловка, которая называлась именем своей владелицы «Кэйт Ходдерс». Туда довольно часто стали наведываться друзья-геи, из-за чего её стали называть «Восемь Соддерсов» (неприличное ирландское слово). Бар «Железный Мост» в Кэйн Тауне на некоторое время взяла в оборот еврейская семья, и с тех пор его стали называть «Сионский Мост».
Я уже не говорю о пивоваренном заводе в Баркинге, откуда всегда ужасно воняло, поэтому мы обозвали его коллектором, точнее, сломанным коллектором. Или, например, какая-нибудь стрёмная пивная, по какой-то причине названная «Остров Уайт», которую мы прозвали «Дерьмовой Кучей»...
В общем как-то вечером, в разгаре лета, когда все эти заведения уже начали закрываться, и становилось всё жарче и жарче, мы начали закругляться своей песней Midnight Hour. Около полуночи я снял рубашку, чтобы вытереть ею своё взмокшее от пота тело. Я сидел позади других членов группы, потому и не задумывался, что кому-то вздумается обращать на меня внимание. Но оказался неправ. Джимми увидел меня в таком виде. Он мог почуять проблему за милю, даже если с ней сталкивался практически новый человек. Но почему-то он хотел как-то мне посодействовать, может потому, что я дал несколько бесплатных уроков игры на барабане его младшему брату, когда тот переживал кризисные времена. В общем, неважно, почему, но тогда он внимательно посмотрел на меня. Скорей всего он подумал, что я нуждаюсь в помощи. Я знал, что был худым. Каждый день я созерцал себя. Но так редко мы видим себя чужими глазами.
Через некоторое время он отозвал меня в сторонку и серьёзно сказал:
— Джонни, никогда больше не снимай рубашку.
— Почему, Джимми? Что за проблема?
— Мне, как сейчас помню, трижды пришлось драться из-за издевательств.
— Издевательств? — спросил я. Над кем?
