Петр Ильинский - Легенда о Вавилоне
Не забудем также, что Моисей был египтянином очень высокого, быть может, царского происхождения, и поэтому его очень непросто привязать к изгоям-кочевникам-полурабам-адептам неизвестного бога. Вероятнее, Моисей уже в своем египетском прошлом являлся серьезным политическим деятелем[160]. И, несомненно, за ним стояла общность людей, лидером которой он был. Данная общность в дальнейшем и породила древних иудеев. У этого протоеврейского союза могло быть три объединяющих фактора: этнический, религиозный и политический. Какой из них являлся наиболее важным, мы не узнаем никогда. Но эта общность безусловно существовала, и Моисей ее возглавлял. Также очевидно, что в борьбе — религиозной, политической или военной — эта группа потерпела поражение и была вынуждена спасаться бегством.
Побег или изгнание? Этот вопрос занимал комментаторов, начиная с древней античности. Эллинистическая традиция позднего Египта настаивала на изгнании и, по-видимому, выводила иудеев не в самом приглядном виде. Но полные тексты этих интереснейших источников утеряны навсегда, ибо две главные грекоязычные истории древневосточного мира — написанная Манефоном история Египта и созданная Беросом история Вавилона — исчезли во времени. Поэтому альтернативная версия дошла только в отрывках, процитированных ее прямым оппонентом — знакомым нам Иосифом Флавием. Именно на Манефона ополчился сын Маттитьяху в сочинении «О древности иудейского народа» и впрямую обвинил ученого жреца в антисемитизме. Однако это обсуждение не имеет никакого значения: одно и то же событие может одними участниками восприниматься как изгнание, а другими — как побег[161]. Главное (и мы попробуем это доказать) что и побег, и изгнание были активными действиями изгоняемой (убегавшей) стороны. Поэтому историческая роль беглецов-ссыльных полностью оправданна: она напрямую связана с теми поступками, которые они совершили.
Суть изгнания и побега одинакова: их причинами является нежелание адаптироваться, подчиниться, быть как все. Детерминанта этого отличия не так важна, и, если честно, то мы не знаем и, скорее всего, никогда не узнаем, какова она была у протоизраильтян. Но из более поздней истории хорошо известно, что причины эти могут быть и религиозными, и политическими, и этническими. Раз за разом в совсем иных землях и в совсем иные времена мы видим одну и ту же картину: какая-то небольшая группа людей не желает быть ассимилированной империей или господствующей церковью и ведет с ними борьбу, всегда неравную и часто обреченную. В чем причины того, что подобные обстоятельства повторяются с достаточной частотой? Ведь, как правило, империя не хочет никого уничтожать, а желает, наоборот, строить дороги и улучшать просвещение подданных. Но люди не хотят, чтобы их просвещали насильно.
Вот удивительно: Римская империя была заметно цивилизованней своих варварских соседей, и очень многие галльские и германские племена становились ее союзниками, вливались в состав великого государства, нередко храбро его защищая от своих же родичей. Но устная история гораздо надежней сохранила имена тех, кто сопротивлялся, — Верцингеторикса и Арминия. Именно к ним стали много позже (и не вполне обоснованно) возводить свое происхождение французы и немцы. Даже в истории древней Англии нашлось место для вождя бриттов Каратака, поднявшего обреченное восстание против римских поселенцев.
Нация определяет себя тогда, когда обосабливается, тогда ей и нужны предки — независимые и ни на кого не похожие. Потому французы справляют годовщину поражения при Алезии 20 веков спустя — они отмечают факт своего национального существования, а не капитуляцию двадцатилетнего вождя галлов перед армией Юлия Цезаря[162]. Праздник есть воспоминание, в данном случае: воспоминание о национальной истории, о своем отличии от других[163]. По сути дела, французы празднуют себя, свою национальную легенду. Что ж, и евреи празднуют свою (которая к тому же давно покоится на прочном религиозном основании). Праздник пасхи (Лесах) есть праздник существования нации, праздник отделения, самоопределения, установленный иудеями уже более 2000 лет назад именно с целью объяснения своей непохожести на иные народы. За такой давностью нам в еврейской легенде отнюдь не все понятно. Но главное очевидно.
Мы не знаем, что грозило сторонникам Моисея — полное уничтожение от руки победителей-египтян, жаждавших изгнать с родины наследников последних гиксосов, или тихая, ползучая ассимиляция, делавшая выбор гораздо более сложным. В любом случае они отказались быть истребленными, они отказались перестать существовать. И еще: скорее всего, это было действие неосознанное, стихийное. Люди поняли, что надо уходить из этой плодородной, но ставшей враждебной страны, уходить неизвестно куда, неизвестно зачем, уходить, потому что другого пути нет. Мы никогда не узнаем, сколько их было, вероятно, не так уж много. Важно, что они это сделали и что после долгого и нелегкого пути Моисей привел остатки своих приверженцев в оазис Кадеш-Барнеа[164], где они стали постепенно сливаться с жившими неподалеку родственными племенами — возможно, именно с теми, кто за несколько поколений до этого перешел через Евфрат.
Кажется, что сообщение о женитьбе Моисея на дочери мадиам-ского[165] священника смещено и должно относиться к периоду, следовавшему за Исходом. Заметим кстати, что история этой женитьбы выглядит очень запутанно[166]. Во второй главе Книги Исхода убежавший от фараонова суда Моисей женится на Сепфоре, в четвертой, будучи призванным Господом к служению, берет «жену свою и сыновей своих» и отправляется «в землю Египетскую». Далее следует совершенно непонятная история. «Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его Господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора, взявши каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего и, бросив к ногам его, сказала: ты жених крови у меня. И отошел от него Господь»[167]. Но вот что следует дальше, после всех египетских пертурбаций: «И услышал Иофор[168], священник мадиамский, тесть Моисеев, о всем, что сделал Бог для Моисея и для Израиля, народа Своего, когда вывел Господь Израиля из Египта, И взял Иофор, тесть Моисеев, Сепфору, жену Моисееву, пред тем возвращенную, и двух сынов ее… И дал знать Моисею: я, тесть твой Иофор, иду к тебе, и жена твоя, и два сына ее с нею»{39}.
Что-то не складно получается: Моисей то ли был в разводе, то ли нет? Жена, «возвращенная» отцу, — ведь это прямая цитата из закона о разводе. Так пошла жена с Моисеем в Египет или не пошла? История с обрезанием сына — не след ли конфликта в семействе патриарха? Похоже, что так[169]. Но на союз с мадиамитянами-мидьянитянами стоит обратить внимание, поскольку в нем при желании можно увидеть отголоски последних стадий образования протоизраильского племенного союза, а именно слияния «вышедших из Египта» с «перешедшими через реку».
Но это уже следующая глава нашей легенды, а Исход был совершен. Просто никто еще не мог предположить, что способна содеять небольшая группа изгнанников, подружившаяся со своими новыми соседями. Исхода-изгнания-бегства им оказалось мало.
Впрочем, не исключено, что к первым изгнанникам присоединилось еще несколько групп эмигрантов из Египта, пришельцев-полусоюзников древнего царства, тоже ставших в нем «нежелательными иностранцами». Так или иначе, не подлежит сомнению, что Моисей был лидером, вождем этих людей. Проявленные им неоспоримые государственные таланты должны были рано или поздно привести к его возвышению в племенном союзе, начавшем образовываться вокруг оазиса. Интересно, что египетские источники сообщают о существовании в XIV–XIII вв. до н.э. в Палестине и Сирии, как минимум, двух групп весьма любопытного характера, живших по принципу перекати-поля, никому не подчинявшихся и иногда промышлявших грабежом. Группы эти были скорее социальными, нежели этническими. Название одной из них — «хапиру» (хабиру, апиру) — закономерно привлекло внимание, ибо казалось сходным с «ибри». Ныне многие считают, что никаких выводов о родстве этих групп с древними израильтянами сделать нельзя, в том числе из-за хронологического несоответствия. Мы же заметим, что подобные малые социумы, которые вряд ли могут стать полноценной нацией сами по себе, вполне могут сыграть важную и даже кристаллообразующую роль в формировании принципиально новой этнической общности[170]. Так что совсем отбрасывать «хапиру» в сторону, наверное, не нужно.
Не забудем, что человек традиционной египетской закалки, Моисей гораздо лучше разбирался в вопросах государственного строительства, чем его возможные оппоненты и конкуренты. Поэтому его возвышение вполне объяснимо, даже если поначалу за ним стояло не так много «вышедших из Египта» сторонников. Обстоятельства прихода Моисея к власти в племенном союзе, становившемся нацией, никогда не будут известны. Надо полагать, это произошло не сразу после выхода из Египта, а спустя несколько лет, вероятно, даже десятилетий. Можно вспомнить и классическую цифру в 40 лет, прошедшую между Исходом и началом завоевания Палестины. Должно быть, начало религиозно-этнической трансформации кочевнического союза упрятано где-то посредине этого срока.
