Александра Давид-Неэль - Магия и тайна Тибета
Обсуждались философские вопросы; один из чиновников, который прекрасно говорил по-французски, исполнял роль переводчика. Какие бы чувства ни испытывал губернатор во время этого приема, проходившего в столь трагических обстоятельствах, на лицах гостей сохранялись улыбки. Беседа за чайным столом сродни дискуссии литераторов, увлекшихся интеллектуальной игрой, а заключалась она в обмене тонкими мыслями, совершавшемся самым бесстрастным образом.
Как рафинированны и цивилизованны китайцы – просто чудо – и как привлекательны, хотя конечно же и у них есть слабые стороны.
Наконец мне удалось выбраться из района беспорядков. Я в Амдо, устроилась на территории дворца Пегьяй-ламы, в монастыре Кум-Бум; снова погрузилась в тибетскую жизнь.
«Приветствия БуддеНа языке богов и языке лусов[34],На языке демонов и языке людей,На всех сущих языкахЯ славлю Учение».
Несколько парней стоят на плоской крыше общего зала и очень быстро читают литургические формулы, одновременно поднимая ракушки (музыкальный инструмент) к губам: по очереди делают вдохи, а их товарищи дуют. По спящему еще монастырю разносится звонкими волнами протяжный рев, то поднимаясь, то опускаясь в крещендо и диминуэндо.
Над перистилем зала вырисовываются на фоне звездного неба силуэты молодых послушников, обмотанных священническими тогами, – ряд темных неземных существ: они спустились с небес, чтобы разбудить впавших в смертный сон мертвых. И впрямь, безмолвный гомпа, с множеством низких побеленных домиков, кажется ночью огромным некрополем.
Но вот музыкальный призыв замолкает; в окнах царственных гарбас[35] слышится шум из ташас[36], разбросанных вокруг них. Открываются двери, сотни ног шлепают по улицам и проспектам города-монастыря: ламы направляются на утреннее собрание. Как только они входят во двор общего зала, небо бледнеет и начинается день. Сняв фетровые сапоги, – их оставляют на улице, сваливая в кучи тут и там, – каждый спешит занять свое место.
В больших монастырях собирается по нескольку тысяч монахов. Разношерстная, оборванная, дурно пахнущая толпа составляет причудливый контраст с роскошью и пышностью высших священнослужителей: они в золотых парчовых облачениях, а чонг чен шалнго – настоятель, избранный правитель гомпа, – в усыпанной драгоценностями накидке и с таким же посохом.
Всюду бесчисленные изображения Будды и других божеств – свисают с высокого потолка и галерей, стоят у высоких колонн; сонм других достойных поклонения святых, богов и демонов смутно проглядывает с фресок, украшающих стены темного сооружения.
В конце зала, за рядами масляных ламп, мягко сияет позолоченная статуя бывшего великого ламы и массивные серебряные и золотые раки – в них хранятся пепел или мумифицированные тела. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, погружая во мрак будничные детали, облагораживая позы и лица. Какие бы несообразности ни заметили вы среди собравшихся здесь монахов, все в целом представляет весьма впечатляющее зрелище.
Теперь все садятся перекрестив ноги, неподвижно: ламы и служители – на своих тронах, высота которых соответствует их рангу, а просто духовные лица, их большинство, – на длинных скамьях почти на уровне пола.
Начинаются песнопения – глубокие по тону, в замедленном ритме. Иногда пение гимнов сопровождается колокольчиками, завывающими гъялингами[37], грохочущими рагдонгами[38], крошечными барабанчиками и большими барабанами, отбивающими ритм.
Младшие послушники, сидящие у самых дверей на краешках скамеек, едва смеют дышать – знают: стоглазый чёстимпа[39] тут же заметит и тихое словечко, и лишний жест – недаром висят рядом с его высоким стулом, всегда под рукой, устрашающие посох и плеть.
Наказания, однако, предназначены не только для маленьких мальчиков – и вполне взрослых членов духовного ордена время от времени подвергают им. Мне пришлось стать свидетельницей неприятных сцен подобного рода. Одна из них произошла в монастыре секты Сакайа во время торжественного празднества. Несколько сот монахов собрались в тсокханг (зале для собраний); служилась обычная в таких случаях литургия, звучала музыка; трое передали что-то друг другу жестом. Сидели они не на передней скамье и сочли, что их вполне прикрывают сидящие впереди: легкие движения рук, взгляды, которыми они обменялись, останутся не замеченными чёстимпой. Однако боги – покровители монастыря – наделили, видно, сурового служителя сверхъестественной остротой зрения: чёстимпа разглядел правонарушителей и направился прямо к ним.
Этот высокий, темный кхампа[40] с атлетической фигурой сидел на своем высоком стуле как на пьедестале – прямо бронзовая статуя. Величественно опустив плеть, он сошел с трона и прошествовал через весь зал с видом ангела-разрушителя, – как раз когда проходил мимо меня, засучивал по локоть свою тогу. В крупной руке он сжимал плеть, сделанную из нескольких кожаных веревок, каждая толщиной с указательный палец, завязанных на концах узлами. Дойдя до места, где преступники ожидали неотвратимого наказания, он ухватил их за шеи и грубо поднял, одного за другим, со скамьи.
Тут уж и не подумаешь удрать, – покорившись неизбежному, они двигались между монахами, выстроившимися в два ряда, и легли ниц, уткнувшись в пол лбами. Послышался звук плети, несколько раз опустившейся на спину каждого, и наводящая ужас персона с тем же неописуемым достоинством вернулась на свое место.
В зале общих собраний наказывают, однако, только за мелкие проступки: нарушение тишины, неправильную осанку и тому подобное. Виновные в более серьезных неположенных деяниях караются в другом месте.
Длительные службы прерываются ради высоко ценимого всеми чаепития на тибетский манер: горячий чай со сливочным маслом и солью доставляют в больших деревянных кадушках и разносят по рядам. Каждый трапа вытаскивает свою собственную чашу, до того момента хранившуюся под одеждой. На чашах особые надписи, различные у разных сект. Во время общего чаепития не разрешается пользоваться ни фарфоровыми, ни украшенными серебром чашами. Даже высшее духовенство должно довольствоваться простой деревянной посудой. Но ламы ухитряются избегать и этого правила, установленного в память о реинкарнации и бедности – изначально неотъемлемой части буддийского учения. Чаши самых богатых монахов тоже из дерева, но иные – из особых сортов древесины: их вырезают из ценного нароста на стволе определенных деревьев; такая чаша может стоить около шести фунтов стерлингов в местной валюте.
В богатых гомпа чай обычно заправляют сливочным маслом, – монахи приносят с собой на общее собрание небольшие горшки, куда наливают немного масла, всплывающего на поверхность жидкости. Это масло используется ими дома или продается, чтобы снова класть в чай или заполнять им лампы для освещения дома, – но не алтарные лампы, тут требуется новое масло.
Трапа приносят из дома и немного цампы[41]: эта мука вместе с чаем, подаваемым свободно, – их завтрак. Есть дни, когда цампу и кусок масла раздают вместе с чаем, или вместо чая готовят суп, или даже кладут мясо в чай и в суп.
Обитатели известных ламаистских монастырей довольно часто наслаждаются такими завтраками, которые приносят в дар богатые паломники или щедрый великий лама, принадлежащий к этому монастырю. В таких случаях кухня гомпа переполнена горами цампы и громадными кусками масла, зашитого в овечьи желудки. Еще более «величественное» зрелище представляет собой кухня, когда речь идет о приношениях для супа: тогда там лежат до сотни бараньих туш – баранов забили для этого бульона, достойного Гаргантюа.
Несмотря на то что я, как женщина, не допускалась на такие монастырские банкеты, когда жила в Кум-Буме и других монастырях, мне всегда приносили полный горшок особых деликатесов, подаваемых в тот день, прямо домой, если я изъявляла желание. Именно так я познакомилась с некоторыми блюдами монгольской кухни – из баранины, риса, китайских фиников, масла, сыра, творога, вареного сахара и множества других ингредиентов и специй, которые варят одновременно. Это не единственный образец кулинарного мастерства, которым меня баловали ламаистские «шеф-повара».
Во время еды часто происходит распределение денег. Монголы далеко опередили тибетцев в своем либеральном отношении к духовенству. Мне приходилось видеть, как некоторые из них оставили более десяти тысяч долларов в монастыре Кум-Бум во время своего пребывания там.
Итак, день за днем и в морозное утро, и на рассвете теплого летнего дня эти особые ламаистские утренники проходят в бесчисленных гомпа на всей огромной территории[42], – Тибет только малая часть ее.
