Ян Добрачинский - ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
— Вы думаете, — вдруг сказал Он, обращаясь к окружавшим Его людям, — что ее сын и ее муж были большими грешниками, чем вы все?
Воцарилась недоуменная, полная растерянности тишина.
— Нет, — Он встряхнул головой, — если вы не покаетесь, то все погибнете! — эти слова прозвучали как приглушенный вопль отчаяния. Под волнистой бородой крепко сжались челюсти. Но потом Его будто озарила новая мысль. Он поднял руки, как всегда, когда собирался говорить с толпой, и произнес:
— Помните, что сказано в Писании? «Не пожелай крови брата твоего, не таи ненависти на него, не ищи мести для него, возлюби его, как любишь самого себя». А Я говорю вам…
Голос Его переполнился, как Иордан в пору дождей:
— Любите врагов ваших, молитесь за обижающих и ненавидящих вас. Ибо если вы любите брата или человека, любящего вас, то какая вам за это награда? И язычники так же поступают. Но вы делайте иначе: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный…
Когда я все это услышал, моим первым намерением было тотчас же уйти от Него и вернуться в Иерусалим. Что за охота таскаться за человеком, слова которого, словно камни: «Подставь другую щеку… Люби врагов твоих…» Любить? Кто же может любить грешника? Я еще раз повторяю: мир полон зла. Добро не может само себя защитить. Все это знают, только один Он этого не замечает. Он воображает, что правда должна восторжествовать только потому, что она правда! Увы! правда всегда нуждалась в помощи, и всегда приходилось буквально навязывать ее людям.
Если Его послушать — то надо бросить учить, и ограничиться тем, чтобы всегда поступать с людьми так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. Однако следует признать, что Он именно так себя и ведет. Когда я смотрю на Него, я знаю и чувствую, что Он любит меня точно так же, как любого амхаарца из толпы, араба, римлянина, грека или кого угодно еще. Более того: чужих Он любит точно так же, как и своих близких: Мать, учеников, братьев, сестер… Говоря «также» я имею в виду, что Он любит каждого такой огромной великой любовью, что в ней не может быть различий. Любят больше или меньше тогда, когда любят умеренно. Его же любовь не знает границ. Я не могу себе представить, чтобы Он отказал кому–нибудь. Люди требуют от Него чудес, словно хотят взять взаймы, зная, что не вернут долг. И Он им дает! Дает даже вопреки Себе, словно в подтверждение Своих собственных слов о милосердии и доброте Всевышнего. Исцеления, которые Он ежедневно совершает в таком количестве, и есть наглядная демонстрация Его правды. Он исцеляет больных, желая тем самым показать, что Адонаи не может поступить иначе по отношению к тем, которые ему доверились. «Видишь, — словно говорит Он, — Я тебя исцелил, знай же теперь, каков Он и чего ты можешь от Него ждать! Это знак того, что ты должен Ему поверить…» В самом деле, разве есть люди, которым не нужен такой знак, которые бы поверили Всевышнему без засвидетельствования чуда? Эта мысль возникла у меня сегодня, и, признаться, она меня тревожит. Сдается мне, что я вижу скрывающуюся здесь ловушку: человек вновь обрел здоровье для того, чтобы убедиться что Господь милосерд; он убедился — и что дальше? Но по какому праву Он говорит от имени Предвечного? Эта дерзость всегда меня от Него отталкивала. Я не выношу Его самоуверенности! Пару дней назад мы с Ним были в маленьком городке Хоразин, тут неподалеку, под Капернаумом. Народ там, как и повсюду, взволнованно приветствовал Его, к Нему приносили больных, Его старались ухватить за края одежды, ибо люди верят, что одно лишь прикосновение к Его хитону, и даже сама Его тень, обладают способностью исцелять. Впрочем, такое действительно случалось… Люди, как обычно, внимали Его речениям, били себя в грудь, шмыгали носом, и почесывали голову, словно в нерешительности. Некоторое время спустя мы снова пришли в этот город и первое, на что мы наткнулись, было шествие дружек, которые, препроводив невесту к жениху, с пьяными криками возвращались в дом ее родителей, чтобы продолжить там веселье. Он остановился и вдруг Его словно взорвало. Никогда не знаешь, что Он сделает или скажет в следующий момент: то ли улыбнется этому стаду нечистых амхаарцев, то ли разгневается. Он, обычно такой спокойный и тихий, вполне умеет взрываться, и Его гневные слова свищут над головой, словно бич погонщика верблюдов. Он простер руку вверх и тут же с силой опустил ее, как пророк, извергающий проклятие.
— Горе тебе, Хоразин! — воскликнул Он, — если бы Тир и Сидон видели столько чудес, сколько ты видел, то они бы уже покаялись в слезах и пепле! И потому Я говорю тебе: легче будет городам финикийским в день суда, нежели тебе!
Повинуясь тому же порыву, Он повернулся к дороге, по которой мы пришли из Капернаума, столь полюбившемуся Ему города, который даже стали называть «Его» — и крикнул:
— А ты, Капернаум, что до неба вознесся? Низвергнешься во ад! Ты хуже Содома! Говорю тебе: легче будет в судный день людям, среди которых жил Лот, нежели жителям твоим…
Мы онемели. Только Петр подбоченился и свысока поглядывал на людей, стоявших вокруг. Сыновья Зеведея тоже стали страстно выкрикивать: «Правильно! Правильно! Так и будет с грешниками! Они якшаются с язычниками! Они заслужили наказание! Вот увидите: падет на вас огонь с небес!» Я смотрел на Назарянина: сначала на Его разгневанном лице читалось выражение задетого достоинства, как будто Его лично оскорбили пьяные крики хоразинцев. Но вдруг лик Его изменился: взгляд потух и стал подобен водной глади глубокого колодца, которая то ли дышит холодом, то ли пульсирует теплом, как каллиройские источники. Гнев исчез и в голосе Его послышалось как бы сетование матери на непослушного ребенка. Он обратился к ученикам: «Сами не знаете, какого вы Духа…» Потом воззвал к стоящим вокруг жителям Хоразина:
— Приходите ко Мне все, — сказал Он, — все, страдающие и трудящиеся тяжко. Возьмите Мое бремя и несите его так, как Я несу — смиренно и тихо. Если будете так поступать — пребудет с вами радость. Мое бремя не обременяет, ибо оно — счастье…
Счастье?… Человек, снискавший благословение, — счастлив. «Благословенны плачущие…» Это звучит словно заверение: вы счастливы, потому что вы плачете… Разве может быть счастлив плачущий? Нет, Юстус, эта философия не для меня! Я плачу — и я несчастлив. Я служу Господу, но и это мне не приносит счастья. Если бы Руфь была здорова… Но нет, я должен быть до конца откровенен: моя боль гнездится еще глубже, как оторвавшееся острие стрелы, застрявшая где–то во внутренностях. Что же Он предлагает? Вместо боли, которая уже существует, взять на себя еще одну боль? Но это только слова. Когда у меня болит нога, я не могу заменить эту боль на зубную, даже если в эту минуту именно боль в ноге кажется мне особенно нестерпимой. Пост — это ведь тоже в своем роде принятая на себя боль. Почему же все–таки все мои посты не могут избавить от боли Руфь?
«Благословенны милостивые, миротворцы, плачущие…» Так Он говорит, и это трудно отрицать, потому что Он Сам тому пример. Он милостив, когда Он склоняется над страждущими и одаривает их своей силой. Он и миротворец, потому что в этой строптивой и шумной галилейской ватаге никто не дерется, да и ссоры достаточно редки, а уж когда Он говорит, Его окружает такая тишина, в которой слышится только учащенное дыхание да сильное биение сердец. Случается Ему и плакать. Он, наверное, часто плачет, и хотя старается не подавать виду, об этом свидетельствуют следы слез на Его гладких щеках. Он беден и подвергается преследованиям. При этом все то, что по Его словам составляет признаки благословения и счастья, есть в Нем Самом. И мы чувствуем, что прежде всего Он Сам благословен: когда Он стоит вот так в сиянии солнца, Его голова словно овеяна ореолом. Но не подумай, что Он является кем–то необыкновенным. Нет, Он обычный человек… И все же я вынужден сам себе возразить, потому что это не совсем так: от Него, несомненно, исходит нечто непостижимое. Не было еще человека, который бы говорил так, как Он…
Учитель проповедует такое величайшее доверие к Всевышнему, что это даже кажется кощунственным, однако Сам Он именно так, безгранично верит Ему. «Не заботьтесь о том, — неоднократно повторял Он, — что вам есть и пить, во что одеваться. Посмотрите на птиц: они не собирают зерен про запас и не заботятся о том, что будет завтра. Они доверчивы, и потому каждый из этих воробушков, которых продают пару за ассариев, в руке Божьей. Не заботьтесь о завтрашнем дне. Сегодняшних забот достаточно. Ищите Царства Божьего, ищите его неутомимо, упорно, неотступно, тогда и все остальное тоже получите. Отец ваш Небесный хорошо знает, что без хлеба не живет человек…» Так и Он живет, не заботясь о завтрашнем дне, но и не забывая о нем. Вот бы этому научиться! Но стать чуть более легкомысленными — это, для таких, как мы, непосильное искусство. Мы слишком многое переживаем заранее, уже сегодня мы волнуемся теми заботами, что придут завтра, а не придут — мы этого даже не заметим, занятые уже следующими. Нас постоянно грызет беспокойство: как уладить это, как сделать то, что сказать тому… и так без конца. Как много мы, в сущности, лжем, полагая, что так будет лучше, так будет разумней. Я заранее дрожу при мысли о том, что же будет, если болезнь Руфи продлится еще год, или два?… Как же мы сами себя мучаем!
