Поль Брантон - Путешествие в сакральный Египет
Я вернулся в горизонтальный коридор и дошел до его пересечения с Большой галереей. А затем последовали сто пятьдесят футов медленного восхождения к вершине галереи вдоль ее оснащенных «скамейками» стен. Во время подъема я ощутил легкую слабость — следствие трехдневного поста, но остановился на несколько секунд передохнуть, только когда достиг трехфутовой высоты ступени, отмечавшей конец подъема. Эта ступень была сооружена как раз на вертикальной оси пирамиды. Несколько шагов через Вестибюль, вынужденный поклон перед установленной в пазах боковых стен гранитной глыбой, замыкающей выход из этого горизонтального помещения, и я очутился в самом знаменитом внутреннем сооружении пирамиды — в ее Царской комнате.
И здесь погребальная теория была «похоронена» стараниями двух вентиляционных труб, толщиной примерно в девять квадратных дюймов каждая. Их входящие в комнату устья не запечатывались, в отличие от Комнаты царицы, но были наглухо забиты каменной крошкой, так что полковнику Вайзу пришлось расчищать их, когда он решил выяснить предназначение этих стволов. И есть все основания полагать, что засыпаны они были как раз в то время, когда были замурованы и спрятаны все прочие внутренние каналы и переходы в надземной части пирамиды.
Я осветил фонарем голые стены и плоский потолок и в очередной раз подивился той ювелирной точности, с которой эти громадные отполированные гранитные блоки были подогнаны друг к другу, после чего приступил к неспешному обходу стен, тщательно изучая каждый отдельный камень. Чтобы изготовить такие блоки, привезенные из Сиены розоватые глыбы приходилось распиливать пополам. Стены и пол комнаты были покрыты шрамами, оставленными искателями сокровищ в их бесплодных стараниях. Возле восточной стены исчезли несколько плит, и на их месте была насыпана каменная крошка, а глубокая прямоугольная яма с северо-западной стороны так и осталась незаполненной. Продолговатый грубый каменный блок, некогда составлявший часть пола и заполнявший эту яму, стоял теперь возле стены, где его оставили, должно быть, раннесредневековые арабы. А параллельно ему, на расстоянии всего лишь нескольких дюймов, стоял ровный, напоминающий гроб ящик без крышки — единственный предмет в этой пустой комнате. Он был строго ориентирован с севера на юг.
Вынутый из пола каменный блок был в этой комнате самым удобным сидением, и я уселся на него, скрестив ноги, как турецкий портной, решив провести на нем остаток ночи.
Справа от себя я положил шляпу, куртку и ботинки, а слева пристроил все еще зажженный фонарик, флягу-термос с горячим чаем, пару бутылок с охлажденной водой, блокнот и свою паркеровскую авторучку. В последний раз я обвел взглядом комнату, в последний раз осмотрел стоящий неподалеку мраморный сундук и погасил фонарь.
На всякий случай я положил свой мощный электрический фонарь рядом, чтобы в случае необходимости мгновенно осветить всю комнату.
Быстрое погружение в кромешную тьму настроило меня на ожидание всевозможных сюрпризов, которые могла принести с собой ночь. Единственное, что мне оставалось делать в столь неординарной ситуации, это ждать… ждать… и ждать.
Минуты медленно ползли одна за другой, но мне довольно быстро удалось «ощутить» особенную, весьма своеобразную атмосферу, присущую Царской комнате — атмосферу, которую я мог бы назвать «психической». Я намеренно старался сделать свое сознание как можно более восприимчивым, а чувства — пассивными, чтобы уловить любое сверхор-динарное проявление, если бы оно в действительности имело здесь место. Но мне не хотелось также, чтобы личные предчувствия и предубеждения каким-то образом могли повлиять на восприятие всего того, что могло прийти ко мне из сфер, недоступных пяти обычным физическим чувствам. Одну за другой я отбрасывал роящиеся в голове мысли, пока мой разум не погрузился в полудрему.
Благодаря тому покою, в который я привел свои мысли, я стал более явственно ощущать и покой, царивший вокруг. Мир с его шумом и суетой казался таким далеким, будто и вовсе не существовал. Ни единого звука не доносилось до меня из темноты. Тишина — вот истинный повелитель Великой пирамиды; тишина, установившаяся еще в доисторические времена и которую не в силах победить даже разноязыкий гомон туристов, ибо каждую ночь она возвращается вновь и вновь, вселяя благоговейный страх своим безраздельным могуществом.
И тут я решил загадку необычной атмосферы Царской комнаты. Люди с повышенной чувствительностью всегда реагируют подобным образом на обстановку древних зданий, и я тоже, судя по всему, не стал исключением из этого правила. Это ощущение становилось все более отчетливым, постепенно погружая меня в беспредельную древность и изгоняя из моей памяти всякие воспоминания о двадцатом столетии. Я же, следуя своему первоначальному намерению, вовсе не пытался противостоять этому ощущению, но напротив, позволял ему беспрепятственно нарастать.
Но тут в меня исподволь закралось еще одно странное ощущение — мне показалось, что я здесь не один. Я почувствовал, что под покровом непроглядной тьмы рядом со мной пробуждается еще что-то одушевленное, что-то живое. Это было смутное, но вполне различимое ощущение. Должно быть, именно «оно», вместе с иллюзией возвращения в прошлое, настроило мое сознание на «психический» лад.
Однако это смутное ощущение непонятной, чужой, пугающе пульсировавшей в темноте жизни со временем так и не стало ни на йоту определеннее. Час проходил за часом, а ночь, вопреки всем моим ожиданиям, не принесла мне с собой ничего, кроме холода. Три последних дня я постился, чтобы усилить этим свою чувствительность, но следствием моего воздержания стало только то, что я очень быстро замерз. Сквозь узкие вентиляционные шахты в Царскую комнату проникал холодный воздух, и моя легкая одежда была отнюдь не самой надежной защитой от него. Все мое озябшее тело сотрясала мелкая дрожь. Мне пришлось подняться и надеть на себя куртку, снятую всего лишь несколько часов назад оттого, что в пирамиде было слишком жарко. Таким бывает климат на Востоке в определенные времена года: днем стоит тропическая жара, а ночью наступает сильное похолодание.
По сей день еще никому не удалось отыскать выходы вентиляционных каналов на поверхности пирамиды, хотя предположительное их местонахождение известно. Некоторые египтологи даже сомневаются в том, что эти каналы вообще выходят на поверхность, но тот факт, что я совершенно замерз в пирамиде ночью, надеюсь, развеет их сомнения.
Я снова уселся на свой камень и попытался во второй раз подчиниться подавляющей мертвенной тишине и всепоглощающему мраку Царской комнаты. С умиротворенной душой я ждал и надеялся. Почему-то вдруг совершенно некстати вспомнилось, что где-то к востоку от меня проложен сквозь пески и озера Суэцкий канал, и величавый Нил течет с юга на север, образуя спинной хребет всей этой страны.
Могильная тишина и присутствие поблизости пустого каменного гроба плохо способствовали успокоению нервной системы, да еще и кратковременный перерыв в неподвижном ночном бдении, сделанный мной, чтобы одеться, словно нарушил покой этой комнаты, ибо я очень скоро заметил, что смутное ощущение присутствия рядом какой-то невидимой жизни переросло в абсолютную уверенность. Возле меня и в самом деле пульсировало что-то живое, хотя я и не видел в темноте абсолютно ничего. Мысль об этом заставила меня в полной мере ощутить всю неприкаянность и беспомощность своего нынешнего положения. Я сидел в полном одиночестве в этой жуткой комнате, вознесенной над поверхностью земли более чем на две сотни футов — выше всех в миллионном Каире, окруженный беспросветной темнотой, брошенный и покинутый в этом странном здании, стоящем на самом краю пустыни, простирающейся далее на запад на сотни миль. А вокруг этого здания — очевидно, самого старого во всем мире — раскинулся мрачный, загроможденный могилами некрополь древней столицы.
Обширное помещение Царской комнаты вдруг представилось мне — человеку, глубоко проникшему в тайны психики и оккультизма и в секреты магии и колдовства Востока — наполненным невидимыми существами — духами, охранявшими это древнее здание. Казалось, что вот-вот из мертвой тишины раздастся какой-нибудь призрачный голос.
Теперь я был даже благодарен тем древним строителям за то, что они оставили здесь эти узкие вентиляционные шахты, обеспечивавшие хоть и слабый, но постоянный приток холодного свежего воздуха в эту древнюю комнату. И даже то обстоятельство, что воздух, прежде чем добраться сюда, проходил почти триста футов сквозь толщу пирамиды, не делало его менее желанным. Я — человек, привыкший к одиночеству, и даже более того — любящий одиночество, но в уединении этой комнаты было что-то пугающее и сверхъестественное.
