Валентин Свенцицкий - Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам кавказских гор
— Я пойду к ним, — сказал о. Иван, — отдохните пока.
Ушел.
Я сел на койку «отдыхать». Это единственная «мебель» кельи. Нет ни стульев, ни стола. В углу иконы. На стенах написано карандашом несколько изречений Исаака Сирина. Над койкой символическая картина, изображающая монашеские добродетели. Старец с большой седой бородой. Вокруг него добродетели: смирение, пост, молитва. В углу на коне мирская страсть, в виде толстой женщины с распущенными волосами. Женщина стреляет в старца из лука. Но старик неуязвим, и стрелы до него не долетают…
В келье пахнет как в церкви — ладаном, восковыми свечами, и сразу почему-то чувствуется, что здесь живут люди, которые молятся долго, истово, по-церковному.
Я жду с полчаса. Наконец, в сенях слышится движение, топот босых ног. Входит о. Сергий.
Он совершенно такой же, каким я видел его на Новом Афоне. Только босые ноги придают еще более трогательно-убогий вид. Он очень худой. Маленькая мочального цвета бородка. Волосы длинные, прямые, тоже мочального цвета. Подрясник совсем, совсем ветхий, весь пропитан масляными пятнами. На голове выцветшая и такая же ветхая скуфейка. Опоясан широким кожаным поясом.
О. Сергий — тип послушника в высшем и лучшем смысле этого слова. Нести послушание, — делать что-нибудь для других, — в этом для него все.
О. Сергий послушник о. Исаакия, который руководит его духовной жизнью. Но он «послушник» каждого и это выражается во всех чертах его, в движениях, в лице, решительно во всем…
О. Исаакий долгое время жил монахом на Новом Афоне. О. Сергий десять лет прожил там же послушником, и на них особенно ярко легла печать монашества. Они свободны и духовно смелы, как и все пустынники, но в тоже время «уставщики», свято хранящие монастырский уклад жизни, молитвенники не только в «мистическом» смысле, как о. Никифор, но и в церковном. Четки, ладан, громадные книги в кожаных переплетах, — здесь не случайные предметы, не «обстановка», которой могло бы и не быть, — а органические части живого целого. Здесь на первом месте правила, послушание и церковная молитва, а потом уже лес и безмолвие. Но в самой церковности этой, — выражаясь словами о. Никифора, — «все живое», — она часть души тех, кто живет здесь, ее любят, она служит выражением своеобразного душевного склада…
Рис. Пустынник о. Сергий
О. Сергий поклонился мне, касаясь рукой пола. Потом быстро поправил свои длинные прямые волосы и поцеловался со мной трижды крест-на-крест.
Мы встретились с ним, как старые, старые друзья, — хотя я видел его один раз на Новом Афоне и то не более получаса.
— Вы не сердитесь, что не пришел я в Драндский монастырь? — сказал о. Сергий.
— Что вы… Я же знаю, что вам нельзя было…
— Огород не мог бросить. О. Исаакий больной. Тяжелую работу работать не может, мне и за него и за себя пришлось, — никак нельзя было оставить…
— Спасибо, что прислали о. Ивана. Мы с ним подружились дорогой.
О. Сергий улыбнулся и засиял весь.
— Я знал, что он понравится вам! Как пришло время идти за вами… думал, думал… огород никак оставить нельзя… А так как между нами с о. Иваном большая любовь братская, я и решил — лучше всего ему пойти… Потрудились на гору-то? Устали? Я боялся за вас… А о. Иван говорит — хорошо шли.
— Да, ничего… конечно, устал немного, но гораздо меньше, чем думал. Я сам на себя удивлялся всю дорогу!.. Я очень, очень рад видеть вас, о. Сергий.
— И я рад. Я вас тогда на Новом Афоне полюбил… О. Сергий говорит отрывисто, тихо, часто покашливает. Он не произносит буквы «л». Вместо «ла» говорит «уа» — это придает его произношению особенную мягкость…
— Теперь пойдемте, о. Сергий, покажите ваше хозяйство и познакомьте меня с о. Исаакием.
— Пойдемте, пойдемте…
XIV. О. ИСААКИЙ
Выходим на терраску. Там ждут нас — о. Иван и о. Исаакий.
О. Исаакий еще раз здоровается со мной. У него красивое, хорошее лицо. Правильный, с горбинкой нос, темная борода, глаза большие, серьезные. Движения спокойные, уверенные. В маленьких руках четки. На всей его фигуре печать очень большой интеллигентности.
Очевидно, о. Иван уже рассказал ему о том, что произошло у нас с о. Вениамином, потому что сразу начинает со мной разговор об этом.
— Вам не надо обижаться на них, — говорит он с мягким укором, — надо понять таких вот, как о. Константин. Он простой, серый крестьянин, ничего не знает, ни о чем не слыхал, — и страшно теперь запуган, — боится и лесничего, боится и духовной власти, и светской, — а тут говорят ему: приехал из Москвы… член Государственной Думы… фотографирует кельи… и т. д. и т. д… Он бедный совсем перепугался наверное и Бог знает, что ему представилось.
— Да мне и самому совестно, — сказал я, — что сделал из этого такую историю…
— Теперь, слава Богу, все кончилось хорошо, — успокаивает о. Иван.
— Кончилось, так не надо и вспоминать, — говорит о. Сергий, — пойдемте, огород наш посмотрите. Прямо перед кельей посажена кукуруза.
— Разве у вас медведи не трогают кукурузу? — спрашиваю я.
— Пока не попробовал, — ничего. А вот, если хоть раз попробует, ну тогда не успокоится, пока всю не поломает, — улыбается о. Сергий.
И сколько раз потом ни заходила речь о медведях, о. Сергий всегда говорил об них с улыбкой, точно о симпатичных, но немного смешных людях. И называл: «Мишкой» и даже «Мишенькой».
За кукурузой большое «поле» картофеля, несколько гряд луку, чесноку, фасоли, и небольшая грядка густого необыкновенно высокого гороха.
— Это мне человек один из Сибири семян привез, — сказал о. Сергий, видимо, любуясь своим детищем.
У о. Сергия огород не поражает образцовым порядком, как у о. Трифиллия, но видно, что много в него положено труда и заботы.
— Я плохой помощник, — говорит о. Исаакий, — все о. Сергий трудился один.
— Вы, кажется, болеете? — спросил я.
— Да, лихорадка… а может быть и чахотка.
— Почему вы думаете, что чахотка? Разве у вас кашель?
— Нет, кашля нет… Но слабость, пот. Лихорадит постоянно… В молодости я жил в Петербурге, служил в бронзовой и золотильной мастерской — может быть, оттуда еще захватил болезнь…
О. Иван и о. Сергий отстали от нас.
О. Сергий крикнул:
— Вы погуляйте, а мы пойдем обед готовить! О. Исаакий повел меня по широкой тропе в лес.
— Вот эту аллейку о. Сергий расчистил, — сказал он, — очень хорошо гулять здесь.
Мы шли среди старых, старых пихт, совершенно бесшумно ступая по мягкой, покрытой хвоей, дороге.
— Какой красивый лес у вас. Особенно нравится мне висячий мох. У нас нет такого.
— Вот вы какие мелочи замечаете, — улыбнулся о. Исаакий, — а мы живем и совершенно не обращаем на это внимание… Да, у нас хорошо, очень хорошо жить! Если бы своя церковь, — ничего больше и не надо.
— А к о. Илариону в монастырь не пойдете?
Рис. Пустынник о. Исаакий
— Что ж о. Иларион!.. Я ему прямо сказал: вся эта затея с монастырем — дело бесовское… Вот о. Иван говорил о проекте просить у архиерея разъездного монаха и антиминс. Это дело другое и то при одном условии, чтобы иеромонах обязательно назначен был из наших пустынников.
— Ну, об этом и просить нечего, — сказал я, — к вам из монастыря ни один иеромонах не пойдет.
— Пожалуй и так, — согласился о. Исаакий.
Чем больше вглядывался я в о. Исаакия и вслушивался в его речь, тем больше он нравился мне. В нем было какое-то особенное благородство. А в красивых уверенных движениях и спокойном тихом голосе чувствовалась большая внутренняя сила.
— Вы долго были на Новом Афоне? — спросил я его.
— Да порядочно… лет десять. Сначала торговал в монастырской лавочке. Потом был при часовне на Иверской горе… Я и сейчас приписан к монастырю…
— Как же вас отпустили в пустыню?
— Покойный Иерон отпустил. Он вообще против пустынножительства был и не любил, когда от него уходили монахи. Первый раз пришел я просить благословения уйти в пустынь, — он рассердился. Я через некоторое время опять пришел. Рассказал ему все, что чувствовал. Он и говорит мне: ты все равно уйдешь, — иди лучше с разрешения.
— Вы прямо сюда в пустынь пришли?
— Ходил еще в Грузию, — посмотреть, как там спасаются… А потом поселился здесь… Я больной, работать не могу. Живу с о. Сергием. Занимаюсь рукоделием: четочки делаю… Слава Богу… жить здесь, очень, очень хорошо…
Тихий голос о. Исаакия, босые ноги его, серьезное благообразное лицо, — все так удивительно подходило к задумчивой тишине леса.
— Да, хорошо у вас, — сказал я.
— Вот и оставайтесь у нас, — неожиданно предложил о. Исаакий.
— Нет, о. Исаакий, — для меня это совершенно невозможно.
Мы остановились.
