Филип Янси - Что удивительного в благодати?
Драйден трепетал: в мире, управляемом безблагодатным законом, Иисус предлагает — нет, требует — чтобы мы отвечали на обиду прощением. Прощение столь важно, что ставится впереди чисто «религиозных» обязанностей: «Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что–нибудь против тебя… прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Матфея 5:23–24).
Притчу о непрощающем слуге Иисус завершает страшной сценой, когда царь подвергает слугу пыткам: «Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату» ( Матфея 18:35), — говорит Иисус. Как бы я хотел, чтобы в Библии не было этих слов. Но вот они, из уст самого Иисуса. Бог возложил на нас тяжкую ответственность: если мы отказываем другому человеку в прощении, это значит, что в наших глазах он недостоин милости Божьей. В таком случае недостойны и мы. Божье прощение оказывается в мистической зависимости от человеческого.
Как сказано в «Венецианском купце» Шекспира: «Пощады ты не знал, кто пощадит тебя?»
* * *Иногда Тони Камполо спрашивает студентов светских колледжей, что им известно об Иисусе. Какие Его слова лучше всего запомнились? И чуть ли не единогласно они отвечают: «Любите врагов ваших»[3]. Из всех заповедей Иисуса эта более всего изумляет стороннего человека. Нелегко простить даже обидевших тебя братьев, как это сделал Иосиф, но простить врагов? Грабителей из соседнего квартала? Наркодельцов, отравляющих наш народ?!
Большинство специалистов по этике охотнее последуют суждению философа Иммануиля Канта, который полагал, что прощать нужно лишь тех, кто заслуживает прощения. Однако в английском слове «forgive» мы находим корень «give» — «давать», как и в старинном «пардон» — латинское «donum», то есть «дар». Прощение обладает тем же безумным свойством, что и благодать — оно ничем не заслужено, не отмерено, оно — несправедливо.
Почему Бог требует от нас противоестественного поступка, идущего вразрез с основным инстинктом? Почему прощение столь важно? Почему оно превращается в средоточие нашей веры? Мой опыт — человека, часто получавшего прощение и порой прощавшего, — позволяет высказать несколько предположений. Первое — богословское (другие, более прагматические резоны, я приведу в следующей главе).
Евангелия дают прямой богословский ответ на вопрос, почему Бог хочет, чтобы мы прощали друг друга: потому что такова природа Бога. Впервые произнеся заповедь «Любите врагов ваших», Иисус тут же поясняет, зачем: «Да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Матфея 5:44–47).
Всякий любит родных и друзей, напоминает нам Иисус. «Не так же ли поступают и язычники?» Но сыны и дочери Отца подчинены более высокому закону. Они должны уподобиться прощающему Отцу. Мы призваны уподобиться Богу, принять семейное сходство.
Пытаясь в нацистской тюрьме осмыслить заповедь «Любите врагов ваших», Дитрих Бонхоффер пришел к выводу, что именно эта особенность — «странность, необычность, нелепость» — выделяет христианина из общей массы. Он отдавал все силы на борьбу с режимом, Но исполнял заповедь Иисуса: «Молитесь за ваших гонителей». Бонхоффер писал:
Посредством молитвы мы приближаемся к врагу, становимся подле него и молимся за него Богу. Иисус не сулил: мол, если мы благословим обижающих нас и сделаем им добро, они не будут больше эксплуатировать или преследовать нас — еще как будут. Но они не смогут причинить нам вреда, пока мы за них молимся… Мы делаем за врагов то, чего они сами для себя не могут сделать.
Почему Бонхоффер старался любить своих врагов и молиться за гонителей? У него был ответ: «Бог любит Своих врагов, такова Его славная любовь, и это известно любому последователю Иисуса». Если Бог отпускает нам долги, можем ли мы поступить иначе?
И вновь вспоминается притча о непрощающем слуге. Этот слуга имел полное право потребовать обратно ту небольшую сумму, которую должен был ему товарищ. По римским законам он мог бросить его в тюрьму. Иисус не отрицает факт убытка, а сопоставляет поведение слуги с поступком царя, который простил ему несколько миллионов долга. Лишь ощутив себя прощеными, мы обретаем способность прощать.
У меня был друг (он уже умер), который много лет проработал в штате колледжа Уитон и выслушал за это время несколько тысяч проповедей. Многие из них стерлись, слились воедино, но несколько выступлений запомнилось ему навсегда. Особенно он любил повторять рассказ Сэма Моффата, профессора Принстонской семинарии, работавшего прежде миссионером в Китае. Моффат поведал Уитонским студентам страшную историю своего бегства из Китая. Коммунисты захватили его дом и все имущество, сожгли миссию, убили ближайших друзей. Семья самого Моффата едва уцелела. Моффат возвратился домой с глубоко засевшей в душе ненавистью к сторонникам председателя Мао. Это злое чувство разрасталось в нем, как метастазы. И наконец наступил кризис веры. «Я осознал, — сказал Моффат студентам, — что если не сумею простить коммунистов, не смогу нести Весть».
Евангелие благодати открывается прощением и прощением увенчивается. Поэты и композиторы складывают песни с названием вроде «О благодать» именно по этой причине: благодать — единственная сила в мире, способная разорвать рабские цепи множества поколений. Лишь благодать растопит безблагодатный закон.
* * *Однажды я участвовал в семинаре выходного дня с десятью иудеями, десятью христианами и десятью мусульманами. Писатель–психолог Скотт Пек собрал нас вместе, организовав нечто вроде маленькой коммуны. Он хотел посмотреть, возможно ли примирение — хотя бы в таком масштабе. Не помогло. Умные, образованные люди только что кулаками не махали. Евреи припомнили все несчастья, причиненные им христианами. Мусульмане не меньшие обвинения предъявляли евреям. Мы, христиане, попытались поговорить о собственных проблемах, но они сразу же поблекли на фоне геноцида и страданий палестинских беженцев. Так что нам пришлось оставаться зрителями, пока обе группы противников предъявляли друг другу исторические счета.
В какой–то момент еврейка, которая активно хотела примириться с арабами, обернулась к христианам и сказала: «Нам, евреям, нужно поучиться у вас, христиан, прощению. Иначе нам из этих проблем не выпутаться. И все же прощать обиды — это несправедливо. Я разрываюсь между необходимостью прощать и потребностью в справедливости».
Мне припомнился этот семинар, когда я наткнулся на слова Гельмута Тилике, немца, пережившего ужасы нацизма:
Прощать нелегко… Мы говорим: «Если он чувствует себя виноватым и просит прощения, я прощу его, так и быть». Прощение мы превращаем в правило, предъявляем условия — и ничего не выходит. Оба противника говорят: «Пусть он сделает первый шаг». И вот я сижу и зорко наблюдаю, не замечу ли раскаяния в его взгляде, не прочту ли между строками его письма намек, что он ощутил, наконец, вину. Я всегда готов простить — но не прощаю. Слишком обострено во мне чувство справедливости.
Единственный выход, по мнению Тилике, — осознать, что Бог простил нам грехи и предоставил еще один шанс. Это — вывод из притчи о немилостивом слуге. Чтобы разорвать порочный круг, нужно взять инициативу на себя. Не дожидаться, пока ближний сделает первый шаг, а сделать его самому. Тилике научился преодолевать естественный закон справедливого воздаяния. Но смог это сделать лишь тогда, когда увидел в средоточии Евангелия — Евангелия, которое он проповедовал, но которому не следовал в жизни — инициативу Бога.
В Иисусовых притчах о благодати мы видим Бога, берущего инициативу на себя: отца, бегущего навстречу блудному сыну; царя, снимающего с раба бремя непосильного долга; владельца виноградника, платящего работникам последнего часа столько же, сколько трудившимся весь день; хозяина, созывающего недостойных гостей с улиц и из подворотен.
Бог сокрушил неумолимый закон греха и воздаяния, сойдя на землю, приняв худшее, что могли мы причинить Ему — распятие, — и обратив эту жестокость во благо исцеления человеческого рода. Голгофа преодолела бездну между справедливостью и прощением. Понеся без вины жестокую кару закона, Иисус навеки разорвал его безблагодатные цепи.
* * *Подобно Гельмуту Тилике я часто задумываюсь о несправедливости и захлопываю тем самым дверь прощения. С какой стати мне делать первый шаг, когда меня обидели? И я не делаю первого шага. В отношениях намечается, а потом расширяется трещина. И вот — разверзлась непреодолимая бездна. Я сожалею о разрыве, но редко признаю свою вину. Нет, я оправдываю себя, перечисляя все шажки, все нерешительные приглашения к миру, какие исходили от меня. Мысленно я перебираю их, словно готовясь к оправдательной речи, в случае если меня обвинят в разжигании ссоры. Благодать пугает меня — и я ищу спасения в объятиях безблагодатности.
