Александра Давид-Неэль - Магия и тайна Тибета
Никогда не позволяла я себе думать, что этот отшельнический дом станет для меня последней гаванью. Слишком многое противостояло моему желанию остаться там и сбросить раз и навсегда груз пустых идей, рутинных забот и обязанностей, к которым, как и многие другие люди с Запада, я все еще воображала себя привязанной. Знала, что личность гомчена, которую примерила на себя, станет лишь эпизодом в моей жизни путешественницы или, лучше сказать, подготовкой к будущему освобождению.
Грустно, почти с ужасом часто смотрела я на опасную тропу, что спускалась, петляя в долинах, и исчезала между гор. Придет день, и она поведет меня назад – в мир, полный горестей, за дальними грядами гор; при мысли об этом я испытывала неописуемые страдания. Кроме того, и более важные причины – невозможность долее держать моих слуг в этой пустыне – заставили меня покинуть мое отшельническое жилище. И все же, перед тем как еще раз покинуть Тибет, я пожелала посетить один из двух его великих религиозных центров – Шигадзе, благо он неподалеку.
Рядом с этим городом располагался знаменитый монастырь Ташилхунпо; там находится резиденция великого ламы: иностранцы называют его таши-лама, тибетцы – Цанг пенчен римпоче («драгоценный просвещенный человек из провинции Цанг»). Он считается воплощением Одпагмеда, мистического Будды бесконечного света, и в то же время реинкарнацией Сабхути, одного из учеников исторического Будды. С духовной точки зрения его положение равно занимаемому далай-ламой. Но поскольку дух в этом мире должен подчиняться временной власти, далай-лама является верховным правителем Тибета.
Предвидя возможные последствия этого посещения, я откладывала поездку в Шигадзе до тех пор, пока совершенно не подготовлюсь покинуть Гималаи. Из своего отшельнического жилища я отправились в Чёртен– Ньима, где останавливалась до этого, а оттуда – в Шигадзе в компании Йонгдена и одного монаха в качестве нашего слуги. Все мы трое – верхом на лошадях, багаж по тибетскому обычаю помещен в большие кожаные приседельные мешки; две небольшие палатки и провизию погрузили на мула.
Ехать не очень далеко – это расстояние легко преодолеть за четыре дня. Но я настаивала, чтобы мы двигались не торопясь, не пропускали ничего интересного на пути и, главное, чтобы я как можно больше, и телом и душой, прониклась духом Тибета, – мне удалось наконец проникнуть в сердце его, но, вероятнее всего, больше я никогда такого не увижу.
Еще во время моего первого визита в Чёртен-Ньима я познакомилась с сыном того ламы-колдуна, который заставлял летать ритуальные пироги, наказывая не подчинившихся ему соседей, и сын этот пригласил меня при удобном стечении обстоятельств приехать к ним в гости. В селение Транглунг, где он жил, нельзя добраться ни прямой дорогой, ведущей из моего уединенного жилища в Шигадзе, ни по пути в Чёртен– Ньима. Но, как уже говорила, я намеревалась использовать любые представляющиеся мне возможности и приключения в этой запретной земле, чтобы увидеть все интересное.
Добрались мы до Транглунга к вечеру; селение отличалось от тех, что я встречала в Гималаях, – странный контраст для такого небольшого расстояния. Поражали не только высокие каменные дома, отличавшиеся от деревянных, с соломенными крышами коттеджей, к которым я привыкла в Сиккиме, но и климат, почва, пейзаж, черты лица людей, даже их вид, – все совершенно иное. Вот истинный Тибет. Колдуна мы нашли в часовне, огромной комнате без окон, скудно освещенной сквозь отверстие в крыше. Рядом с ним стояли несколько человек, и он раздавал им амулеты – игрушки в виде головы поросенка, сделанные из раскрашенной в розовый цвет глины и обмотанные деревянными волокнами разных оттенков. Крестьяне с величайшим вниманием слушали нескончаемые указания ламы – как обращаться с этими предметами.
Когда они ушли, лама-домовладелец с милой улыбкой пригласил меня выпить с ним чаю; последовала долгая беседа. Сгорая от желания спросить хозяина о летающих пирогах, прямой вопрос я не задала – это против всех правил вежливости. За те несколько дней, что я оставалась там, мне рассказали о своеобразной домашней драме, и я удостоилась редкой чести получить консультацию у настоящего колдуна.
Здесь, как и большинстве семей в Центральном Тибете, практикуется полиандрия (многомужие). В день свадьбы старшего сына ламы имена его братьев упоминаются в брачном договоре и молодой девушке разрешается взять их всех в мужья. Часто случается, что в это время некоторые из «женихов» еще совсем дети, – с их интересами конечно же не считались, но, тем не менее, женаты они по закону.
Сейчас у колдуна из Транглунга четверо сыновей. Мне не сказали, как второй сын относится к такому партнерству со своим старшим братом; он в отъезде, и, скорее всего, с ним все в порядке. Третий сын, которого я знала лично, тоже где-то путешествует; именно он – возмутитель спокойствия в семье. Будучи намного моложе двух первых братьев – ему всего двадцать пять лет, – он упрямо отказывался выполнять супружеские обязанности по отношению к их коллективной жене.
К большому сожалению местной леди, этот чисто номинальный муж намного более привлекателен, чем два старших брата. Превосходит он братьев не только более привлекательной внешностью, но и социальным положением, красноречием, ученостью и, вероятно, другими качествами – кто знает какими.
Два старших брата всего лишь богатые крестьяне, но третий брат пользуется большим влиянием, как и все духовные лица в Тибете. Он лама, и не просто обычный лама, а налджорпа: посвящен в оккультные знания, имеет право носить пятиугольную шляпу тантрических мистиков и белую юбку респа, знает туммо (искусство сохранять тепло без огня даже в самую холодную погоду)[32].
Именно этот досточтимый муж отказался выполнять свои обязанности, а обиженная жена не стерпела такого пренебрежения. Все еще более осложнялось тем, что молодой лама ухаживал за девушкой, живущей в одном из соседних селений, и собирался на ней жениться.
Ламе по закону жениться разрешено, но если он настаивает на женитьбе, то тем самым нарушается единство семьи и, следовательно, молодой муж должен покинуть отчий дом и построить новый для своей невесты. Духовный сын моего хозяина не избегал ответственности и даже полагал воспользоваться своими собственными сбережениями, чтобы сделать этот дом удобным во всех отношениях.
Однако, поступив таким образом, не станет ли он конкурентом отца? Старый лама не выражал своих мыслей вслух, но по выражению его лица я читала, что он боится конкуренции со стороны упрямого сына, который отказывается развлекать здоровую, крепкую женщину сорока лет, вероятно не столь уж уродливую.
Не спорю на этот счет, потому что черты лица жены скрывал толстый слой масла и сажи, делавший ее черной, как негритянка.
– Что же, господи помилуй, можно предпринять?! – стонала пожилая мать семейства.
Опыта в таких делах у меня не было; хоть я и встречала на Западе дам с несколькими мужьями, никаких семейных советов, как правило, не созывалось, чтобы распутать создавшееся в результате этого положение. А во время моих путешествий у меня спрашивали совета только мужья, обладавшие множеством жен, – дома этих мужей стали местом военных действий. Поскольку в Тибете полигамия также вполне законна, я предложила убедить молодого ламу привести свою невесту домой. К счастью для меня, я носила тогда респектабельные монастырские одежды, и это единственное, что спасло меня от разъяренной отвергнутой жены, – в своей ревности она готова была наброситься на меня.
– Почтенная женщина, – воскликнула со слезами пожилая мать семейства, – вы ведь не знаете, а наша невестка собиралась послать слуг побить и искалечить девушку! Мы едва сумели помешать ей. Подумайте только – люди нашего положения замешаны в такие дела! Мы будем навеки опозорены!
Не найдя, что еще сказать, я скромно сообщила, что пришло время моих вечерних медитаций, и попросила разрешения удалиться в молельню, которую лама любезно предоставил мне для ночлега. Выходя из комнаты, я заметила самого младшего сына, парня лет восемнадцати, – мужа номер четыре. Он сидел в темном углу и посматривал на общую жену со странной полуулыбкой, как бы говоря: «Погоди немного, старуха, у меня есть для тебя в запасе еще кое-что похуже».
Следующие несколько дней я просто бродила из деревни в деревню, останавливаясь на ночь в домах крестьян. Скрывать свое происхождение, как мне пришлось позднее по дороге в Лхасу, я не пыталась. Казалось, никто здесь не замечал, что я иностранка, или, по крайней мере, не придавал этому никакого значения.
Мой путь проходил мимо монастыря в Патуре, и мне показалось интересным сравнить его с монастырями, виденными в Сиккиме. Один из духовных чиновников пригласил нас на прекрасный обед, – проходил он в темноватом холле, в компании нескольких монахов. Ничто здесь, кроме высоких, массивных зданий, не показалось мне совершенно новым. Тем не менее я поняла, что ламаизм, который я наблюдала в Сиккиме, лишь бледная тень того буддизма, который существовал в Тибете. У меня было смутное представление о том, что за Гималаями лежит совершенно дикая страна, но теперь я стала осознавать: а ведь наоборот, здесь встречаются по-настоящему цивилизованные люди.
