Священник Александр - Записи. Отрывки из дневника
И мы выходим на искушения из храма, согретого нашими молитвами и молитвами тех, кто молился в нем до нас, в мрак и холод внешнего мира. Нас ждут искушения этого мира и самые большие искушения — нашей собственной души. Да поможет нам Христос, с которым мы соединяемся тесными узами, преодолеть и преодолевать эти искушения и дальше и донести нашу радость до следующей Пасхи, а то и до той Пасхи, когда мы будем вкушать новое вино в невечернем дне Царствия Небесного.
Думается, что Церкви надо освободиться от балласта маловерующих и неверующих (как это произошло в России), подобраться, почиститься от чуждых элементов, и это усилит Ее сияние.
И ад и рай уже отчасти имеем мы здесь на земле — в страстях наших и в опыте добра.
Разве наши достоинства оправдают нас перед Богом? Если наша правда, наши добрые дела, наши подвиги даже и действительно велики, — что они перед Правдой Божией, что такое наш свет перед неприступным светом Божией Славы, что наша красота перед нетленной красотой садов эдемских? Немного больше, немного меньше, это как земные расстояния — два километра, два миллиона километров ничто в сравнении с расстояниями звездных миров. Важно не количество наших добрых дел, а направление нашей жизни: вправо или влево, + или -, к добру или к злу, к Богу или к тьме.
В тот момент, когда человек с благодарностью примет от Бога посланные ему страдания, он сразу войдет из них в такой мир и счастье, что всем кругом него станет светло и радостно. Лишь бы пожелать этого — и Бог пошлет.
Жизнь — тяжелое испытание, и наши горести не оставят нас до смерти: идиллии и комфорта христианин не будет иметь никогда. Зато и радости, которые посылает Бог христианину, не сравнятся ни с какими радостями «мира сего».
Очень часто несчастье кажется нам громадным, потому что мы увеличиваем его совершенно необязательными элементами: ожидание несчастья, подготовительные моменты, резонанс в сердцах близких, промежутки между моментами действительных страданий, в которые страдаем по инерции, воспоминание о только что прошедшей боли. Если, по–православному, жить полнотой каждого момента жизни, то несчастье будет этим сильно обезврежено, если не преодолено совсем.
Каким образом телесные состояния могут влиять на дух? Как может случиться, чтобы поклоны, крестное знамение, произнесение святых слов — могли привести в движение нашу душу? Нормально, что мотор приводит в движение колеса; но бывает, что вялый негодный мотор никак не может начать работать, пока не станешь толкать автомобиль и вертеть колеса.
Важна молитва всякая, даже невнимательная. Сила и действие слова независимы от психологии говорящего. Если бранное, грязное слово сквернит и ранит душу произносящего и даже слушающего, то святые слова молитв, даже рассеянно повторяемых, тонкими штрихами покрывают нашу память, ум, сердце и производят над нами благую работу, нам неведомую.
Мир крив, и Бог его выпрямляет. Потому страдал (и страдает) Христос и страдали все мученики, святые, преподобные — и мы, любящие Христа, не можем не страдать.
«Вижу во грехе лежащую, по образу Божию созданную нашу красоту» — против аскетов, говорящих о тленности тела, о неценности и временности человеческой красоты; временна не красота (потому, что она — «по образу Божию»), а тело наше.
Наша жизнь на земле есть подобие, реальное отражение жизни невидимой, и надо здесь нам жить не той упрощенной, обезбоженной видимостью жизни, как мы живем обычно, а полной истинной жизнью, неразрывно связанной и имеющей общую природу с жизнью божественной. Это относится ко всему, и главному, и второстепенному. От нашего отношения к Богу до каждого нашего самого незначительного слова и поступка. В частности, в вопросе брака — то, что люди свели на плоскость физиологического акта, прикрытого бытовыми обрядами, — есть высшее раскрытие личности человека, достижение завершенной полноты в ее таинственном соединении двух, имеющее о себе слова Апостола, уподобившего это соединение союзу Христа и Церкви.
Х мне пишет: «Субъективно я очень близка к религии, она мне нужна — Церковь и все прочее. Но ведь дело не в этом, а в Объективном. а этого я ни разу не почувствовала». Что на это можно сказать? Во–первых, на то это и вера, а не знание. Прямое богообщение было у Моисея, у святых — в редкие минуты. В этом смысле наша вера есть вера (и знание) их веры.
Но если бы — невозможный случай — святых не было, и мы не имели бы ни одного достоверного случая богообщения (а мы имеем их тысячи) — и все же, каждый из нас имеет слабый, по нашей слабости, но достоверный опыт богообщения.
Именно, когда мы говорим о богообщении, мы или знаем, о чем мы говорим, или говорим бессмыслицу. Говоря о Боге, мы Ему приписываем два признака — формальный, что Он объективно существует, и реальный — что Он — Любовь.
«Что мы познали Его, узнаем из того, что соблюдаем заповеди Его, «Из сего узнаем, что мы — в Нем». «Кто любит брата, тот пребывает в Свете».
«Всякий любящий знает Бога»… «… потому что Бог есть Любовь» — все это из 1–го послания Св. Иоанна.
Совершенно неосновательно ожидать, что Бог нам откроется несомненно и полностью таким, какие мы сейчас. Но в этих словах Св. Апостола нам дается нить, по которой (нет других путей) надо идти к Богу.
Кроме того, все же невозможно откинуть всю евангельскую историю, чудеса и учение Христа, Его самосознание как сына Божия, Преображение, Воскресение и Вознесение, явное и объективное сошествие Св. Духа на апостолов, весь последующий сонм святых. Или придется встать на плоскую, философски несостоятельную точку зрения отрицания всего этого, или же, признавая объективность и реальность всех этих случаев Богоявления, спросить себя: «почему же мне трудно принятие всего этого?», — а ответ на этот вопрос ясен.
Была ли у меня, как у многих бывает, встреча отчетливая, несомненная с Объективным? — Прямо скажу — нет; но очень много частичных прикосновений: в редких случаях совершенно самоотверженной любви, иногда в молитве, особенно во время богослужения–определенно чувствуешь выход из себя и вхождение в тебя «не твоего»; во многих случаях жизни, когда явная помощь Божия не может быть объяснена никак иначе; это — уже не вера, а знание — точные и понятные сигналы с того света. Все остальное — вера, «любовью к Богу споспешествуемая».
Особый наш крест — отдаленность наша — по времени, от времен Христа. Но «блажении невидевшие и уверовавшие». Как труден путь ко Христу сейчас, когда мы не видим ни Христа, ни людей только что видевших Его, когда мы почти не видим людей, действительно любящих Его.
Представить только, что мы могли бы (только временем отделены мы от этого) видеть Христа своими глазами, слышать Его, слышать проповедь Павлову или Петрову!
Предмет моих постоянных размышлений и наблюдений — греховная психология, вернее, психический механизм падшего человека. Вместо внутреннего постижения — рассудочные процессы; вместо слияния с вещами — пять слепых чувств (поистине «внешних»); вместо восприятия целого — анализ. К райскому образу гораздо ближе люди примитивные, с сильными инстинктами, неспособностью к анализу и логике. Какую греховную работу мы совершаем над детьми, развивая в них все черты падшей души.
Почему так трудно дается людям вера, откуда эти сомнения, периоды упадка, отчего она временами вовсе уходит, хотя мы бы все дали, чтобы ее удержать. Во–первых — тут прямое дьявольское искушение. Удивительно было бы, если этого не было в самом для нас главном. Во–вторых, мы часто хотим и ждем доказательств, т. е. отступаемся от подвига веры, ищем прямого знания. Но все же каждый имеет хоть небольшой опыт веры, опыт ее животворности, и за это надо держаться.
Люди много способны понять в жизни, многое тонко подмечают в чужой душе, но какое редкое, почти не существующее явление — чтобы человек умел видеть самого себя. Тут самые зоркие глаза становятся слепы и пристрастны. Мы бесконечно снисходительны ко всякому злу и безмерно преувеличиваем всякий проблеск добра в себе. Я не говорю уже о том, чтобы быть к себе строже, чем к другим (что собственно и требуется), но если бы мы приложили к себе хотя бы те же мерки, как к другим — и то как на многое это открыло бы нам глаза. Но мы безнадежно не хотим этого, да и не умеем уже видеть себя, и так и живем в своей слепой успокоенности.
А наша духовная жизнь даже и не начиналась, и не может начаться, пока мы не сойдем с этой ложной позиции.
Если есть дружба, даже не дружба, а просто добрые отношения, то прежде чем рвать их из–за какого–нибудь недоразумения, надо применить правило Иисуса сына Сирахова, как бы очевидна ни была вина друга:
Гл. 19 ст. 13. «Расспроси друга твоего, может быть не сделал он того; а если сделал, пусть вперед не делает» (какое евангельское терпение и кротость!).
Ст. 14. «Расспроси друга твоего — может быть не говорил он того; а если сказал, пусть не повторяет того».
