Священник Александр - Записи. Отрывки из дневника
Есть три ступени борьбы с «нервами» — лечение, самоконтроль и. главное, — созидание в душе высших ценностей.
Часто слова молитв и псалмов не трогают нас, кажутся нам чуждыми, непонятными по своему внутреннему чувству. И это совершенно понятно, так как вся обстановка, весь уклад нашей внешне благоустроенной и внутренне пустой жизни так мало соответствуют тем пустыням, монастырям, где слагались молитвы, всему духу, который их внушил. В редкие моменты жизни — в большом горе, одиночестве, если временно уйти от плена мира — как от сердца идут, как твои собственные, вопли к Богу, «Боже, в помощь мою!» Как тогда понятен становится опыт затворников и молчальников!
Неумеющим видеть свои грехи рекомендуется обращать внимание — какие грехи видят в них близкие люди, в чем упрекают. Почти всегда это будет верное указание на наши действительные недостатки.
Засыпает ли душа после смерти и остается в усыплении до Страшного Суда или нет, это субъективно безразлично: и в том и в другом случае можно сказать, что сейчас же после смерти наступает для умершего окончательный Страшный Суд; ведь, вероятно, за время от смерти до воскресения на суд сознание не действует.
От скорби по умершим не защитит нас ни естественная наша привязанность к жизни, ни мужество перенесения страданий, ни житейская мудрость, ни даже вера, как бы ни была она велика. Смерть — явление двустороннее: умирает уходящий от нас, и в этом процессе болезненного разделения болит и замирает и наша душа. Но для христианина заказан путь беспросветной скорби, мрака и уныния; он не должен отступать перед страданиями; он не должен бессильно коснеть в нем; он должен всем напряжением своих духовных сил пройти сквозь страдания и выйти из него укрепленным, углубленным, умудренным.
Пусть наша вера и вообще наша духовная жизнь слабы, но ведь наша любовь к почившим, ведь она–то не слаба; ведь оттого и скорбь наша так велика, что велика наша любовь. Так пусть она же, эта наша любовь, выведет нас из мрака скорби. Напряжением нашей любви переступим и мы тот роковой порог, который переступили они. Войдем усилиями нашего воображения в тот мир, в который вступили они, дадим в своей жизни больше места тому, чем они сейчас живут, — и постепенно, незаметно наша печаль обратится в радость, которую никто от нас не отнимет.
Разговор с Х о посте
Х — На чем основано разделение на постное и скоромное? Почему рыбу можно убивать, а быка нельзя?
Ответ — При назначении постной пищи Церковь совершенно не руководится сентиментальными соображениями, как вегетарьянство или индуизм, а чисто физиологическими — устраняется то, что «утучняет» и возбуждает.
Х — На меня пост действует отвратительно: я слабею, делаюсь неспособен к работе, мое нормальное душевное состояние вполне зависит от того, сыт я или нет. Поэтому я не понимаю — для чего надо себя истощать.
Ответ — Я вам разъясню это, если вы мне скажете, достаточно ли отчетливо различаете вы в себе сферу душевную от духовной.
Х — Нет, не ясно.
Ответ — Следовательно, вы и не можете наверно утверждать, что истощение тела вредит духовной (а не душевной) жизни. Я же могу привести вам примеры обратного — что пост развивает духовные силы: молиться вы не станете, наевшись; к умирающему не пойдете, выпив шампанского; страдающего лучше утешите, когда вы не пресыщены.
Х — Но все это было хорошо в те времена, когда вся жизнь была приспособлена к церковной жизни. А теперь приходится поститься ни в чем не изменяя обычной работы, встреч с людьми, отчего проигрывает работа, появляется раздражительность. Надо бы, когда постишься, уехать куда–нибудь в монастырь, отойти от обычной жизни.
Ответ — Не будьте максималистом и не откладывайте исполнение того, что велит вам Церковь, до наступления условий XVII века. Многого можно добиться и теперь. Пример — наши няньки, прислуга, крестьяне.
Х — Это не очень удачный пример. Я никогда не видел прислугу в таком раздраженном состоянии, как в последние дни Страстной недели. Очевидно, пост очень дурно действует на нервы.
Ответ — Вы совершенно правы; но пост есть дело совершенно внешнее, техническое, подсобное и, если оно не сопровождается молитвой, усиленной духовной жизнью, то дает только повышенное раздраженное состояние. Естественно, что прислуга, которая постилась всерьез, и которую заставляли на Страстной усиленно работать, не пуская в церковь, злилась и раздражалась.
Смысл поста — Послушание Церкви.
Облегчение тела — «помышления смертных нетверды и мысли ошибочны, потому что тленное тело отяжеляет душу». Упражнение воли, самоограничение, отказ, жертва.
В общежитии существует коренное непонимание поста. Важен не сам по себе пост, как неядение того–то итого–то или как лишение себя чего–либо в виде наказания: — пост есть лишь испытанный способ достигнуть нужных результатов — через истощение тела дойти до утончения духовных мистических способностей, затемненных телесностью, и этим облегчить свое приближение к Богу.
Как в наркозе, в опьянении, во сне — так и в посте человек проявляет себя — у одних проявляются высшие способности духа, другие делаются только раздражительны и злы; — пост открывает истинную сущность человека.
Работа, правильно–религиозно поставленная, не может привести к переутомлению, неврастении или сердечной болезни. Если это есть, то это знак, что человек работает «во имя свое» — надеясь на свои силы, свой шарм, красноречие, доброту, а не на благодать Божию.
Как бывает правильно поставленный голос, так бывает и правильно поставленная душа. Карузо пел без утомления; Пушкин не мог сказать, что писание стихов утомительно; соловей поет всю ночь, но к утру его голос не слабеет.
Если мы устаем от нашего дела, от общения с людьми, от разговора, от молитвы — это только потому, что душа наша «неправильно поставлена». Бывают голоса, «поставленные» от природы; другим приходится добиваться того же продолжительными трудами, искусственными упражнениями. Так и с душой.
Болезнь и мудрость. Доказывая ритору Евдокию его предрасположенность к занятиям философией, Платон, как аргументы, приводит возвышенность души, тихий нрав и болезненность, телесную немощь; и это Платону кажется немаловажным в деле «любомудрия».
Схема отношений к людям часто бывает такова — человек очень нравится, искренно идеализируешь его, не видишь ничего плохого. И вдруг прорвется человек в чем–либо — солжет, расхвастается, струсит, тебя же предаст. И вот делаешь переоценку, перечеркиваешь все, что видел раньше (и что все–таки продолжает существовать) и выкидываешь человека из своего сердца. Я давно понял, что это неправильный и грешный способ отношения к людям. В основе такого обращения с людьми лежат две неосознанных мысли: I) я — вне греха; 2) и человек, которого я полюбил, тоже безгрешен. Как же иначе объяснить и резкое осуждение других и удивление, когда хороший, добрый, благочестивый человек согрешит. Это выводы из горестных размышлений о своем собственном сердце и сознание, что сам способен на всякий грех.
А между тем, норма отношения к нашим близким — прощать без конца, так как мы сами бесконечно нуждаемся в прощении. Главное не забывать, что доброе, что мы ценим — оно остается, а грех всегда тоже был, только его не замечали.
Во сне мы испытываем иногда такие высокие и напряженные состояния молитвы, умиления, радости, на которые почти не способны в бодрствовании. Нельзя ли это объяснить пассивностью нашего тела во сне? — оно не мешает.
Письмо N о пустующем новом прекрасном только что отстроенном храме — «молящихся почти никого». Мне все более кажется, что наши декоративные, пышные богослужения должны кончиться, уже кончились внутренне. Они искусственны, не нужны, они не питают более жаждущих душ и должны замениться иными, более активными и более теплыми видами религиозного общения.
Как не похожи наши богослужения, со священником, отделенным стеной иконостаса, с охлаждающим расстоянием паркета между молящимися и Св. Престолом, с прохладными сквозняками между отдельными «посетителями» — молящимися, с тщетно выносимой Св. Чашей и упорным отказом «приступить» — как все это не похоже на богослужебные собрания апостольского века и периода мученичества. Падает религиозность, и выше поднимаются декорации, гаснет горение душ, и ярче блестят позолота и электрические люстры.
Стояние в церкви, даже ленивое и рассеянное, не остается без плода; если обратиться на себя внутрь, когда стоишь в церкви, то увидишь, что в этот момент способен на многое доброе и легче удержаться от злого, легче простить, сохранить мирным свое сердце.
Через тысячи препятствий, которые создает нам наша многозаботливая и суетная жизнь, преодолев вялость и леность нашей души, мы достигаем Св. Чаши, и Господь принимает нас «причастниками» — участниками Тайной Вечери. Это участие — причастие — великая радость и источник силы. Но не надо обольщаться. После Тайной Вечери учеников Христа ожидали тягчайшие искушения; на их глазах Божественный Учитель, Которого они признавали Христом — Мессией, грядущим царем Израиля и мира, Сыном Божиим, был схвачен, подвергнут унизительному суду, истязаниям и всенародно казнен, как преступник, вместе с разбойниками, оказавшись беспомощным перед людской злобой. И только пройдя через эти искушения, они удостоились созерцания ослепительного света Св. Пасхи.
