Андрей Десницкий - Люди и фразы (сборник)
Вот в чем главная опасность такого подхода: на самом деле ничего не меняя, люди пытаются повесить на все удобные ярлыки. Проблемы на приходе? Никаких проблем нет, это просто у кого-то смирения не хватает. Возник сложный вопрос? Читай отцов и обязательно найдешь ответ. В общественной жизни страны не все благополучно? Вот когда у нас будет самодержавная монархия, то все трудности сами собой исчезнут. И так буквально во всем: вместо решения проблем предлагается их переименование.
На самом деле это ведь тоже форма эскапизма, ухода от неуютной реальности. Человек моделирует некую комфортную для него словесную модель, а потом всячески «впихивает» реальность в эту придуманную схему. Это часто можно увидеть в политических и идеологических спорах: разница между «шпионом» и «разведчиком», «мятежником» и «повстанцем» чисто оценочная, сам выбор слов задает некую систему координат. Но в религии такое действие оказывается особенно мощным, потому что любая религия говорит о вещах незримых и абсолютных. Одно дело объявить мятежника повстанцем или наоборот, а уж совсем другое — заявить, что твой враг есть Антихрист.
В этом выдуманном мире всем людям и явлениям даны однозначные и не подлежащие сомнениям оценки, все действия предписаны заранее. Думать и переживать не надо, но надо бороться за этот мир, защищать его от враждебных нападений. А еще лучше действовать на упреждение: навязывать всем окружающим именно такое видение действительности. Не у всех, конечно, есть для этого такие возможности, как у самодержавного царя, но по крайней мере на уровне слов можно постараться построить собственное самодержавие, особенно в наш мир электронных коммуникаций. У себя в блоге всякий — самодержец, и ничего тут не возразишь. Грустно бывает, если подобный подход начинает проявляться и в реальной жизни, например приходской.
Неудивительно, что часто в такой вымышленный мир уходят люди с определенными психологическими, а то и психиатрическими проблемами, с серьезными душевными травмами. Это, кстати, в полной мере касается Иоанна Грозного, так рано осиротевшего. Конечно, риторические упражнения не приносят настоящего облегчения, все проблемы только загоняются внутрь. И самое печальное, пожалуй, что такой человек в конечном счете творит идола по образу своих представлений и ставит его на место Бога. В его религии нет места ни сомнению, ни удивлению, и очень трудно Живому Богу пробиться сквозь этот щит правильных слов. О чем, кстати, нас еще в книге Иова предупреждали.
И самое, может быть, непонятное: как же сочетается эта самоуспокоенность с бурным, прямо-таки истеричным покаянием? Да, словесные ярлыки не приносят подлинного утешения больной душе, душа мечется и страдает, но не хочет признать себя саму, а потому не может попросить Врача об исцелении. Грозный охотно кается в личных грехах, но совершенно не собирается изменять отношения к людям: как человек он грешен, но как царь — прав во всем. Вот точно так же люди порой готовы бить поклоны за нарушение поста или пропущенную молитву, но считают, что они безусловно правы как наставники и обличители, как борцы за чистоту веры и чуть ли не как спасители Отечества. Но живая душа по-прежнему задыхается в этом мире искусственных слов.
А жизнь… она со временем сама все расставит по местам и сорвет ложные ярлыки. Сегодня иные энтузиасты православной фразеологии обеляют Иоанна Грозного, но ведь еще в 1653 году мощи святителя Филиппа были перенесены в Москву и перед ракой была прочитана грамота царя Алексея Михайловича, обращенная к святому: «Молю тебя и желаю тебе прийти сюда, чтобы разрешить согрешение прадеда нашего, царя и великаго князя Иоанна, нанесенное тебе неразсудно завистию и неудержанною яростию, ибо твое на него негодование как бы и нас сообщниками творит его злобы… И сего ради преклоняю царский свой сан за онаго, пред тобою согрешившаго, да оставишь его прегрешение своим к нам пришествием».
Некогда подобную грамоту читал перед мощами св. Иоанна Златоуста византийский император Феодосий II, прося прощения за грехи своего отца Аркадия, преследовавшего Златоуста. Так же поступил и русский царь, хотя Иоанн Грозный даже не был его родственником. Но царь чувствовал груз истории, лежащий на его плечах: совершенный его предшественниками грех должен быть назван грехом в любом случае, и не келейно, а перед всем народом. Жаль, что мы сегодня не горим таким же стыдом за то, что творилось у нас в стране в XX веке…
Оглядываясь на нашу историю, поневоле задумываешься: сколько же у нас было Грозных, сколько Малют и Басмановых, и как мало Филиппов! Но, с другой стороны, тем и славен их подвиг, что они неприметны. Много ли говорили нам в школе о том же митрополите Филиппе? Многие ли вообще знали о его существовании, прежде чем вышел этот фильм? Мы даже не можем почитать его сочинений — они не сохранились, как пространные сочинения Грозного. У нас, правда, есть великолепная работа Г. П. Федотова «Святой Филипп, митрополит Московский», но боюсь, что ее знают куда меньше, чем недостоверные предания о Распутине или сказания о «лучшем друге всех православных» Сталине — еще одном любителе поз и фраз.
Наверняка мы не знаем по имени большинство христиан, твердо и спокойно исполнявших свой долг под натиском властей, соседей или просто обстоятельств. Но если бы не они, я уверен, от святой Руси давно не осталось бы ничего, кроме названия.
«Я плохой, а мы хорошие»
Для христианина вполне естественно говорить о себе как о грешнике, который живет только милостью Божией. Может быть, даже слишком часто мы употребляем слова, превращая их в штампы: «простите меня, грешного…» И вот уже, кстати, готово почти что универсальное самооправдание для лени, необязательности и вообще всяческой расхлябанности: «Я же „первый от грешников есмь“, во мне видны такие бездны порока, что всякая мелочь уж просто не имеет большого значения на их фоне. Какая тут деловая этика или трудовая дисциплина, если речь идет о спасении души? Отстаньте от меня, я оплакиваю свое несовершенство». Такое настроение по ошибке иногда даже называют «покаянием».
Но стоит человеку сказать «мы», как ситуация резко меняется. О «нас», то есть о почти любой групповой общности, можно уже говорить в самых восторженных выражениях: мы — народ-богоносец, только наша духовность подлинная, мы — истинная Церковь.
Я не сомневаюсь в истинности Церкви. Это, в частности, означает, что те группы людей, которые с ней расходятся в основных вопросах вероучения, заблуждаются. При беседе с этими людьми я уверен в своей правоте. Но от веры в истинность самой Церкви, от наших достоинств не зависящей, очень легко перейти к другим моделям: мы — самый лучший, самый верующий и самый страждущий в мире народ, наша община является единственным носителем истинной духовности и т. д. Тут вроде бы и не наша заслуга, а все равно мы оказываемся на белом коне впереди всех, самые лучшие.
И так человек может довольно долго лавировать между двумя утверждениями: «Сам по себе, как личность, я очень-очень плох, но как представитель определенной группы — очень даже хорош. Я не просто являюсь носителем этого группового достоинства, но должен нести его в массы и всячески подчеркивать. Мое мнение, которое, конечно, может быть ошибочным по частным вопросам, в главных вещах есть истина в последней инстанции, ведь это мнение моей группы».
Такая позиция для человека — опасная ловушка, пусть даже группа называется прекрасным словом «Церковь», человек утрачивает чувство дистанции между своими высшими ценностями и своим нынешним существованием. Проще говоря, человек не видит, что любимое его выражение «святые отцы учат» в его устах на самом деле означает следующее: «Вот как я, очень приблизительно и неполно, понимаю то немногое, что вычитал из их книжек». Когда говоришь от имени великих, самому следует быть поскромнее.
Но что говорит о таких вещах Евангелие и вообще Библия? Принижает она или возвышает отдельного человека и народ Божий? Одновременно и то и другое. Это в обыденном нашем сознании мы все серенькие: и не плохие, и не хорошие. Для такого состояния очень подходит безразличие к себе и к другим (его еще иногда называют «толерантностью», наверное по ошибке): дела нет ни до греха, ни до праведности, мы все остаемся такими, какие мы есть, а от других требуем лишь того, что нам по закону положено.
В Библии — совсем не так, она сочетает безграничное терпение к отдельному человеку, каким бы мерзавцем он нам ни казался, и такое же категорическое неприятие греха. Ветхозаветные пророки не уставали обличать избранный народ, Израиль, самыми суровыми словами — и при этом говорили о нем как о возлюбленном Божьем народе. В Новом Завете мы видим этот контраст еще рельефнее. «Отойди от Меня, сатана» — такие слова обращает Христос к апостолу Петру, когда тот проявил простое человеческое сочувствие к своему Учителю и стал отговаривать его от грядущих страданий. Петр подобен сатане, потому что в данный момент искушает Христа, пусть даже несознательно, пытается совратить его с пути. И того же самого Петра Христос называет камнем, на котором будет созидаться Церковь, ему же — сразу после отречения, безо всяких испытаний и условий(!) — велит пасти Своих овец. Только трижды спрашивает Петра: «Любишь ли ты Меня?» Безграничное доверие!
