Андрей Десницкий - Люди и фразы (сборник)
Взять, к примеру, слово «брак» — мы все знаем, что это такое. Но мы периодически слышим прямо противоположные, казалось бы, предложения расширить смысл этого понятия: узаконить многоженство, как в традиционном исламе, или узаконить гомосексуальные браки, как в либеральной Северной Европе. На самом деле эти предложения объединяет одно: это такие же «молочные напитки», которые хотят называться «молоком».
Государство уже давно не контролирует, кто из его граждан с кем спит и каким именно образом. Кто хочет, вступает в гомосексуальную связь или заводит себе несколько жен сразу, и не дело государства вмешиваться в интимную жизнь своих граждан, пока они обходятся без насилия и вовлечения в интимную связь несовершеннолетних. Взрослые пусть разбираются сами.
В чем же тогда смысл этих новых предложений? Только в том, чтобы впредь эти союзы назывались словом «брак». Иного практического смысла тут не видно, ведь даже вопросы завещания или совместного владения имуществом можно решать обычными юридическими способами, благо нотариальные конторы работают повсеместно. И кстати, многие вполне традиционные пары обходятся без штампа в паспорте годами и десятилетиями.
Но если союз одного мужчины и нескольких женщин или двух мужчин и вообще произвольного количества разно— или однополых людей мы будем называть «браком», то из этого будет следовать много далекоидущих последствий. Такие семьи смогут беспрепятственно усыновлять детей и воспитывать их в своем духе, да и на Церковь будет оказываться постоянное давление: пора уже венчать такие пары… то есть коллективы! А потом однажды окажется, что воспевать любовь двоих разнополых — это вообще не политкорректно, что шекспировскую Джульетту надо срочно переделать во второго Ромео или по крайней мере добавить к ней парочку других Джульетт… Я утрирую? То же самое сказали бы добропорядочные европейцы тридцать лет назад, если бы им сообщили про государственные регистрации и церковные благословения однополых «браков». А сегодня это уже норма, хоть и не везде.
Впрочем, почему ограничивать свою фантазию? А кто-то, может быть, захочет зарегистрировать «брак» с воображаемым другом или с домашним питомцем — почему бы не легализовать зоофилию под тщательным присмотром ветеринаров? Я не поручусь, что еще при нашей жизни политкорректность не возьмет и этот новый рубеж. Так что «браком» будут называть союз любого количества неопределенных существ с произвольной целью.
То есть «браком» вообще уже ничего нельзя будет называть. Слово это станет еще одним словцом-паразитом: «мы как бы вступили типа в брак». И поэтому я уверен, что в пространстве нашего языка и нашей культуры слово «брак» должно сохраняться исключительно для союза одного мужчины и одной женщины. Если в исламской традиции есть иное представление о браке — это уже их дело, и желающие могут принять ислам и следовать шариату. Но тогда придется нести свои издержки…
Н. Гумилев писал о чем-то подобном: «…и, как пчелы в улье опустелом, дурно пахнут мертвые слова». Речь у него, пожалуй, идет не о вышедших из употребления архаизмах, а скорее о словах, утративших смысл, — словах, которыми некогда «останавливали солнце». Да и не в одних словах дело. На самом деле такая энтропия смыслов происходит во многих областях жизни.
Само представление о христианстве у нас порой размывается настолько активно, что «христианство» оказывается совместимо буквально со всем подряд, — разве что кроме Евангелия, да и то, если принимать его всерьез. Причем идет этот процесс одновременно во многих направлениях, как и положено энтропии. Для кого-то христианство становится средством патриотического воспитания и сбережения национальной идентичности, а для кого-то, наоборот, складом либеральных идей и двигателем глобального прогресса, и т. д. и т. п., — всех идолов не перечесть. В результате такое удобное, выхолощенное христианство отлично сочетается с самыми различными политическими и философскими течениями, а также с другими религиями, вплоть до откровенного шаманизма, как у народных целительниц. Они же все православные, все с иконками.
Но это — для простого народа, а для людей образованных существует более рафинированный путь. Возникает, скажем, некий межрелигиозный диалог, и даже не так важно, кто именно в нем участвует и от имени каких религий говорит. Но представители обеих сторон стараются подать свою религию в таком виде, что обе они вдруг оказываются отлично совместимыми, да вообще едва ли чем-то отличаются друг от друга, а заодно и от прочих убеждений всех приличных людей. Давайте, мол, оставим в стороне вопрос, был ли Иисус Мессией, Спасителем, Сыном Божьим, — зато он был великим проповедником и учителем, значение его нравственного примера непреходяще, и т. д. и т. п. Такого «Иисуса» очень легко будет поставить в один ряд с Сократом, Буддой, Кетцалькоатлем, и вообще с кем угодно — только вот Евангелие уже не про него. Зато «диалог религий» принимает форму танца недомолвок, конкурса вежливых формулировок, строительства никому не нужного карточного домика. Не проще ли сказать честно: мы верим в то-то и то-то, а вы в это не верите, но мы постараемся хорошо относиться друг ко другу, внимательно друг друга выслушивать и вместе делать нечто доброе (заниматься благотворительностью, например)? Вот это и будет подлинный, а не фальшивый экуменизм.
Не страшно быть иным, не совпадающим с ожиданиями большинства. Христос назвал своих учеников «солью земли» — так ведь соль сильно отличается от всего, чему она придает соленость. И если она перестанет быть солью… Все, наверное, помнят, что с ней будет.
Впрочем, есть, конечно, и другая крайность, когда в борьбе с энтропией смыслов начинают эти смыслы абсолютизировать, возводить на пьедестал в виде словесных формулировок и поклоняться им вместо Бога. Это «самое-самое истинное» христианство для немногих избранных знатоков, и слова здесь оказываются мертвыми пчелами, которых заботливый энтомолог приколол булавками к листу картона и выставил у себя в кабинете в образцовом порядке. Пусть они и не пахнут дурно, как в опустелом улье, но меда они тоже не собирают. В кабинете под стеклом их можно сохранить, но оживить — нельзя.
Вот, собственно, и критерий: собирают ли наши слова, наши смыслы чистый цветочный мед, находят ли в окружающем нас мире прекрасные цветы и возвращаются ли с добычей в наш улей. Если да, то они — живые. И никакой внешний контроль тут не поможет, тут все только от нас зависит.
Споры
Время кирпичей и время вопросов
В свое время у журналистов был такой избитый прием — цитировать библейскую книгу Екклезиаста: «Время разбрасывать камни, и время собирать камни». Разумеется, смысл был такой: настало наконец время собирания камней, и вот надо нам всем вместе, дружно… Но у Екклезиаста далеко не только про камни — там еще про «время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное», и даже «время обнимать, и время уклоняться от объятий», и что особенно нам сегодня важно, «время молчать, и время говорить».
Около десяти лет назад я беседовал с одним священником, который руководил миссионерским отделом в одной из сибирских епархий. Тогда еще о миссионерстве вспоминали редко, далеко не в каждой епархии был такой отдел. И вот священник сказал мне, что они подготовили новую редакцию молитвослова на языке коренного населения (там ведь живут далеко не только русские). Предыдущее издание выходило еще до 1917 года, да и было очень несовершенным, так что перевод пришлось править. И теперь он не мог этот перевод издать. Священник сказал мне примерно так: «Если я приду к благотворителям и скажу, что мне нужна машина кирпичей для строительства часовни, она у меня завтра будет. А когда я говорю, что нужна бумага для печати вот этого молитвослова, они не понимают, что это и зачем». Я так и не знаю, удалось ли миссионерам издать книгу, больше мы с этим священником не встречались, но проблема эта для сибирских миссионеров совершенно типичная: они зачастую действуют на собственный страх и риск, почти без средств. Им, конечно, никто не препятствует… но и мало кто помогает. Даже мало кто знает о них.
В 1988 году, когда советская власть окончательно прекратила бороться с религией, для нашей Церкви действительно настало время собирать камни в самом буквальном смысле. Чтобы вообще была какая-то церковная жизнь, предстояло восстановить множество храмов и монастырей, это было задачей трудной, но понятной и по-своему привычной. Но двадцать лет спустя — и это, кажется, осознали мы все, — именно это слышится и в выступлениях Святейшего Патриарха, в которых на первое место выходит нечто другое. Наличие храма и богослужения в нем само по себе еще не есть гарантия духовного возрождения, так что наступает время говорить, а значит, время задавать вопросы и время отвечать на них.
