Романо Гуардини - Господь

Значение этого происшествия трудно переоценить. На Пятидесятницу пробудилась вера. Родилось христианское бытие. Возникло сознание, что наше существование основывается на Христе, что в Нем – начало его и конец. Это сознание переосмысляет прошлое, распространяясь на совокупность всего, что происходило с человечеством. Оно постигает себя не только как единичную жизнь, но как историю. В обеих речах, о которых мы говорим, только что возникшее христианское сознание бросает взгляд назад, на Ветхий Завет, и говорит: «Это принадлежит мне!»

История Ветхого Завета двойственна. С одной стороны, она констатирует, что в первой половине второго тысячелетия небольшое племя переселяется из Палестины в Египет и живет там. Принятое вначале доброжелательно, потом оно порабощается и притесняется пока, разросшись и осознав себя народом, не отправляется назад в Палестину. После завоевания этой страны, за которым следует период смут и кулачного права, возникает царство. Спустя несколько веков насилия и произвола, обе его части гибнут под напором великих восточных держав – Вавилона и Ассирии. Народ изгоняется; после продолжительного плена ему разрешают вернуться, но его сил хватает лишь на кратковременные успехи в борьбе с сирийцами; затем его поглощает Римская империя... Это – история, но еще не «история Ветхого Завета». Та исходит из действий Бога, из Союза, который Он заключил сначала с Авраамом, а затем заново – с Моисеем. Теперь народ становится носителем Божией воли, и с этого времени его история определяется его верностью или неверностью этому Завету. Посланцы Бога все время повторяют: историческое существование народа сводится не только к действию его политических и культурных сил, а также и тех религиозных сил, которые являются естественным выражением психологии народа, но предполагают исполнение Божиего Завета. Те же силы всегда будут восставать против Завета, против его духа и Божиего требования, стремясь самостоятельно определять естественный ход истории. Вследствие этого история народа отмечена своеобразной двойственностью: в сущности она должна быть связана с верой в Откровение, но эта вера постоянно разрушается и оттесняется на задний план второстепенными природными силами. Задача хранения Завета неимоверно трудна, и решить ее можно лишь с помощью Того, Кто ее поставил. Вновь и вновь Бог посылает людей, чтобы подвести народ к пониманию его священной истории, на основании Завета истолковать ему современные события, побудить его к вере и к жизни, согласной с Божиим Заветом – чтобы это дерзание подарило ему возможности, намного превосходящие естественные силы этого крошечного народа, окруженного огромными государствами. Эти люди – пророки – и формируют ветхозаветное историческое сознание. Но сквозь их слова просвечивает один отдаленный образ, образ Мессии, и грядущее за ним состояние – мессианское Царство. Это – цель, к которой должна прийти история. Через смутные времена, через все невзгоды ее чадежда устремлена именно к этому. Но пророкам не Удается выполнить свою задачу. Природа и обстоятельства слишком сильны. Судьба пророков почти всегда трагична. Их отвергают, преследуют, убивают; потом, когда уже слишком поздно, собирают их писания и почитают их как святыню. Мы слышим горький отзвук их судьбы в словах Того, о Ком они говорили (Мф 23.29-35). В конечном итоге все тонет во мгле и смуте. Нет ни величия и непринужденности в политике, ни настоящего подвига веры. Короткие промежутки показывают, насколько высок мог бы быть уровень возможного: царствование Давида, первые годы Соломона, эпохи Иосии и первых Маккавеев. Но всякий раз все опять приходит в упадок, и когда, наконец, приходит Тот, к Которому был устремлен весь Ветхий Завет, народ не узнает Его.

Юное христианское сознание делает это прошлое своим достоянием и говорит: «Оно принадлежит мне!» Иисус, недавно убитый, завершил прежнюю историю и начал новую. Он – в центре всего. Все предыдущее вело к Нему, все последующее будет осуществлением заложенного Им. Павел же и Иоанн идут еще дальше, возвещая, что тот же Христос вернется в конце времен судить мир и тем самым придать истории ее окончательный смысл, и они же свидетельствуют о Нем, как о начале всего, что происходит: Иоанн – как о Логосе, через Который все было сотворено, Павел – как о Том, Кто был раньше всякого времени и в Ком все получило свою основу.

Что же происходит с Заветом? Ветхий Завет исполнен; Бог исполнил его, несмотря на всю неверность людей. Во Христе он исполняется окончательно, и вместе с тем возникает Новый Завет – между Отцом Небесным и теми, которые веруют в Него во Христе;

Завет верности, существующий в мире, считающем его соблазном или безумием. Содержание Завета -это пришествие Царства, становление нового творения. Существует и новый народ. Не один из многих других народов, но народ в Духе. Тот, о котором говорит первое Послание Петра: «Но вы – род избранный, царственное священство, народ святый, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованы» (1 Петр 2.9-10). Все те, кто верует в Господа.

В день Пятидесятницы возникло христианское историческое сознание. Именно от этого часа перекинулся мост в прошлое – к началу времен, и с другой стороны, от этого же часа – в будущее, к концу времен. Это историческое сознание в значительной степени утрачено, поскольку ныне христианское бытие распалось и существует скорее в отдельных верующих, объединенных в некую организацию. Поэтому у нас есть, очевидно, все основания молить Святого Духа, чтобы Он даровал нам сознание той пронизывающей все времена истории, которая есть наша история, сознание нашей включенности в определенную связь, соединяющую нас с промыслительным смыслом прошлого и грядущего.

В церковных молитвах Святому Духу встречаются слова псалмопевца: «Пошлешь дух Твой – созидаются, и Ты обновляешь лице земли» (Пс 103.30). Нечто очень глубокое откликается в нас на эти слова, когда мы их слышим. Ведь мы ощущаем протест против нашего существования. В нас живет потребность выйти за пределы самих себя, стать другими и обрести тем самым свою суть. Мы знаем точно: только если бы нам удалось полностью оторваться от себя, мы достигли бы своего истинного «я». Разве сказки – это не попытки человека попасть из своего мира в иной? Разве всякая фантастика, все сочинительство не свидетельствуют о желании стать другим, хотя бы только живя жизнью воображаемых образов? Но, конечно, это не помогает, это только мечта, – как не помогает и переодевание в театре, когда человек старается вжиться в образ другого... Или вспомним о непостоянстве, присущем некоторым людям, а в какой-то степени едва ли не всем: о стремлении менять дом, одежду, врача, занятия. Не таится ли за этим желание вместе с вещью или занятием отбросить и самого себя, переселиться из себя в другого – чтобы разочаровываться вновь и вновь, ощущая, что ты остался прежним? Вспомним о стремлении погрузиться в природу, найти ту область – лоно, первобытную бездну – где тонет все, чтобы вернуться потом обновленным. Мы ощущаем это при виде морских волн, в шуме лесов, в бесконечности равнин, на вершинах гор. Но и это напрасно. Ибо едва исчезает очарование, как все прежнее опять обрушивается на человека, и он оказывается тем же, кем был... То же кроется в стремлении к наслаждению, к сильным переживаниям, к эмоциям борьбы: желание выйти из собственного «я» с теми его свойствами и характерными чертами, которые делают человека определенной личностью, но и обрекают его на печальную участь оставаться только ею. И снова – все тоже разочарование! Едва отхлынет прилив, как обнаруживается, что все вокруг человека не только осталось прежним, но и сковывает его еще больше... Старание, с которым человек работает над самим собой, приобретая навыки и образование, нередко порождается лишь смутно ощущаемым желанием измениться, переделать себя... Всюду: в педагогических реформах, в попытках обновить жизнь, в поисках новой медицины чувствуется тайное желание шагнуть туда, где нас нет; но опыт всякого воспитания и всякой реформаторской деятельности показывает, что в подлинном бытии не меняется ничего. То, что заложено, может быть обработано, но уйти от него нельзя.

Бывают переживания, когда кажется, что открываются неизведанные ранее возможности, что подымаются творческие силы, о которых ничего не было известно. Бывают времена, когда это чувство охватывает целые слои культуры. Наше время полно таких ощущений. Всюду мы встречаем слово «новый», точно оно обладает магической силой и может порождать нечто таинственное. Обновляется ли что-либо в действительности? Состояния и ощущения – да, конечно. Основа же остается. «Ты будешь тем, чем был вначале», – сказал Гельдерлин, – вот ответ. Преодолеть на самом деле пределы своего «я» и тем обрести свою собственную суть, выйти из своей жалкой узости на обновленный простор высшего бытия и там получить возможность сказать: только теперь я стал тем, кого смутно ощущал в себе – этого нельзя обрести в мире. Он – замкнутый круг, из которого нет выхода. Только в одном-единственном месте мир открыт – в Иисусе Христе. В Нем Бог стал человеком на самом деле, без оговорок, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он жил как мы, был подчинен неизбежным закономерностям природы и человеческого общежития и включен, как и мы, в условия определенной страны, определенного социального строя и Исторической ситуации. Иисус полностью подчинил Себя воспринятому Им человеческому состоянию. Это сразу становится ясным, когда видишь, что Он не совершил ни одного чуда для того, чтобы раздвинуть Рамки Своего существования. Когда после сорокадневного поста приходит искуситель и говорит Ему: «Скажи, чтобы камни сии сделались хлебами», а Он это отвергает (Мф 4.3) – какое в этом величие! Никогда Он не совершил ни одного чуда, которое улучшило бы Его стесненное положение или ниспровергло бы Его врагов, или преодолело бы их ожесточение. Переживая с Ним Его жизнь, разве не ждешь все время, что произойдет нечто подобное и что, по крайней мере, Он заставит прозреть сердца самых близких Ему – Своих учеников? Ничего подобного Он так и не делает. Приняв закон существования, Он живет данной Ему жизнью вплоть до ее ужасного конца...[3] Но этот же Иисус был Богом. Не живущим жизнью Бога, но Тем, Кто есть Бог. И не символически, а на самом деле, в том же простом смысле, который подразумевается, когда я говорю, что происхожу из определенной семьи или обладаю определенными способностями. Его Божественность не нарушила строгой замкнутости границ мира, ибо эта строгость была угодна Отцу, – но тем, что Иисус покорялся воле Отца и день за днем жил предназначенной Ему жизнью, Его человечность достигала в Нем свободы Его божественности на всем протяжении Его богочеловеческого существования, непрестанно восходя из мира в вечность. Его человеческое существо непрерывно менялось, невыразимым образом превосходя Себя Самого и переходя в божественное. Хотелось бы даже сказать, что случившееся в конце Его земного существования при вознесении – восхождение Его святого человеческого существа на Божий простор и в Божию свободу – постоянно происходило при всей Его жизни, знаменуя собой постоянный переход Его человечности в Его же божественность. Христос был Богом не только в смысле первичного, раз и навсегда данного бытия; Он постоянно подтверждал свое божественное бытие выходом Своего человеческого существа на собственный божественный простор. с Это и есть «дверь», выводящая из мира. Все остальное относится к тому обману, которым жизнь самообольщается относительно собственных границ, воображая, что, имея возможность подняться своей фантазией выше всего возможного в данный момент, она может делать это и в действительности. Все мечты и страстные желания обманчивы. Все ощущения бесконечности, внутренних взлетов и чувства обновления – воистину это только ухищрения, которыми все живущее пытается обойти страшную реальность, заложенную в него от начала.