Павел Юнгеров - Введение в Ветхий Завет. Книга 1
В 1862 году издан перевод Пятикнижия в Берлине, составленный Мандельштамом для русских евреев. Здесь видно лучшее знание русского языка, изящество и красота перевода привлекательны (особ. Втор. 28-33 гл.), видно и хорошее знание еврейского языка. Но автор увлекается рационалистическим толкованием библейских повествований в явный ущерб истине. А потому херувим с пламенным оружием (Быт. 3:24) заменен «знойным ветром», для каковой замены, думается, ни в одном словаре научных оснований автор не найдет. Подобно переведены и все мессианские пророчества.
В 1866, 68 и 69 годах издан Библейским Обществом в Лондоне перевод пророческих книг, составленный бывшим профессором Петерб. академии Левисоном. Этот перевод, несомненно, значительнейше превосходит предыдущие переводы близостью к еврейскому тексту, знанием русского языка и уважением к преданиям, учению и языку Православной русской Церкви.
Нельзя того же сказать о переводе раввина Пумпянского — Псалтири, изд. в Варшаве в 1872 году. Здесь соединяются опять худшие черты предыдущих переводов: рационализм в переводе догматически важных мест (Пс. 48:15; 109:3 и др.), вульгарность языка, вместо славянизмов обороты грубые и простонародно-нелепые: «не мешкай Превечный» (69:9); «потормоши их своею силою» (58:12), «подтрунивают надо мною» (Пс. 24:2); «день деньской огорчают меня» (60:6); молитва горемыки (101:1) и слово «горемыка» почему-то переводчику очень понравилось (Пс. 11:6; 21:25; 34:7). Видно и незнание русского правильно-литературного языка. Например, «ворчают (?) как собаки» (58:7); «желая постигать это умом, оно показалось мне несправедливостью» (72:16). Все указанные переводы, очевидно, должны быть избегаемы, кроме Левисоновского.
Значительно после появления русского Синодального перевода напечатан в 1891 году [431] перевод кн. Исход, составленный профессором Московской академии П. И. Горским. Он отличается неоспоримо-научными достоинствами, обдуманностью, осторожностью. Составлен по еврейскому тексту преимущественно, но не исключительно. Автор критически относится к существующему масоретскому тексту, в его гласных и согласных буквах, сравнивает с ним сохранившиеся чтения древних переводов и нередко последним отдает преимущество перед первым и соответственно этому перевод приспособляет к другим чтениям, вместо еврейского. В подстрочных примечаниях автор постоянно дает пояснение своим указанным отступлениям. Очевидно переводчик пользуется новым критико-текстуальным методом, о котором не могли и помышлять предыдущие переводчики.
Этот метод приложен и нами в объяснениях книг пророков Михея (1890 г.) и Амоса (1897 г.), но не перенесен на перевод последней, составленный исключительно лишь с существующего еврейского текста. Им пользуется довольно свободно и г. Тюрнин в переводе книги пр. Софонии (Сергиев посад, 1897 г.). Недавно вышел перевод книги Песнь Песней, еврея Ефроса (Спб. 1910 г.). Это — труды частные, не имеющие распространения и может быть лишь дающие некоторые тропинки и маяки для будущих переводчиков [432]. Таковы переводы с еврейского текста. Но есть русские переводы с греческого текста LXX толковников. Так, епископ Порфирий перевел и напечатал в Трудах Киевской академии (за 1874-75 гг.) Псалтирь [433], 12 глав книги Притчей и паримии из разных ветхозаветных книг: «Опыт перевода ветхозаветных книг с греческого текста». С 1908 года мы начали печатать перевод Притчей (1908), Исаии (Каз. 1909 г.), Иеремии (1910), теперь занимаемся кн. Иезекииля. Надеемся, что эти переводы, делаемые нами в полном согласии с славянским переводом, послужат пособием к пониманию последнего, а критические подстрочные примечания о соответствии славянских чтений греческим или иным послужат средством к уяснению его истории и дальнейших ученых о нем работ.
* * *Так заканчиваем четвертый отдел своего Введения. Здесь обозрены следующие переводы: LXX толковников, Акилы, Феодотиона и Симмаха, Таргумы, Пешито, Арабский, Коптский, Эфиопский, Армянский, Грузинский, Готфский, Латинский, Славянский и Русский. Обозрение всех переводов клонилось к решению одного вопроса: какое значение они имеют для определения истинного чтения ветхозаветного текста, особенно в глазах православного богослова. От последнего пункта зависела большая или меньшая подробность в обозрении переводов и определение их значения не только по отношению к еврейскому тексту, но и к православно-церковному тексту перевода LXX. Так обозревались Славянский, Эфиопский, Коптский, Армянский, Грузинский переводы. Общий вывод из представленной истории и характеристики переводов, правда, не рисует их безоблачными и радужными красками, но и не умаляет их значения и достоинства. Они нужны современному критику и толковнику, но требуют большой осторожности и внимательности при произнесении критико-текстуальных и экзегетических приговоров. Эта мысль была всегдашней нашей мыслью и соединяет неразрывно третий и четвертый отделы настоящего Введения [434].
История толкования ветхозаветных книг.
Последний отдел Общего Историко-критического Введения составляет история толкования ветхозаветных книг.
Этот отдел, по характеру обозреваемой им экзегетической литературы, естественно разделяется, прежде всего, на две части: иудейское и христианское толкование, а затем последнее хронологически, также естественно, разделяется на несколько периодов: святоотеческий, средневековый и новый с появления протестантства. В конце сделаем обзор истории толкования в России. Итак, прежде всего, обозрим иудейское толкование [435].
Иудейское толкование.
Иудейское толкование, по месту происхождения, разделяется на палестинско-вавилонское и египетско-александрийское. Первое носило характер юридически практический, второе аллегорический.
После заключения ветхозаветного канона изучение Священного Писания сделалось для иудейских ученых главным предметом занятия и основой для нормирования и определения, как общего строя жизни, так и отдельных поступков каждого набожного иудея. А потому постановления Моисеева закона обрядовые, гражданские, общественные, моральные, служили предметом особенного внимания и тщательного изучения для еврейских, особенно палестинских, ученых послепленного периода и породили талмуд и многочисленные своеобразные толковательные труды. Общее название этих толкований было: мидраш, разделявшийся на галаху и хагаду. В этих памятниках заключалась вся раввинская мудрость, состоявшая в изъяснении ли Священного Писания, или богословском раскрытии всего библейского учения. Галаха обнимала преимущественно закон и обычаи жизни, излагала их понимание и имела авторитет непреклонной истины, требовала безусловного повиновения и исполнения. Хагада обнимала теоретические истины, сообщала моральные, исторические, приточные, апокрифические и баснословные сведения, и т. п., и не имела такого авторитета, как галаха. Так как прямой, буквально-исторический, смысл Священного Писания не мог дать оснований для обильных далеких от него выводов галахистов и хагадистов, то последние установили много «правил» и «умозаключений», на основании коих делали свои толковательные выводы и придавали им авторитет едва не выше библейского. При помощи этих «правил» один стих закона, по свидетельству Ейнземенгера, служил основой для 50, 70, даже 600 и 1000 толкований и определений [436].
О характере, значении и достоинстве галахического толкования достаточно свидетельствуют некоторые примеры его, приводимые в Евангелии (Мф. 23:16, 18, 23; Мк. 7:11 и др.), как доказательство духовной «слепоты» вождей Израиля, не попадавших и других не пускавших в Царство Небесное (Мф. 23:13). Из талмуда можно привести для примера трактат: «Беза» — яйцо, наполненный рассуждениями о том, как и когда можно употреблять яйцо, снесенное курицей в субботу. — Вообще, это — узкое, мертвящее, обрядовое, бездушное понимание ветхозаветного закона, но огражденное ореолом святыни и непременного исполнения.
Хагадическое толкование имеет легендарно-апокрифический характер и по своей баснословности бесполезно в большинстве. Довольно известная в русской литературе апокрифическая книга Еноха — достаточно знакомит с еврейской хагадой. Небольшая часть еврейских библейских слов и выражений могут получить в этих толкованиях уяснение, археологические сведения и предания иногда могут пособить и современному толковнику [437]. Но вообще указанные виды древне-иудейского толкования мало были известны древним христианским толковникам и чужды были влияния на христианскую экзегетику, о чем жалеть, конечно, нет нужды [438]. И современному православному русскому толковнику едва ли можно в обилии чем-либо отсюда воспользоваться в своих экзегетических трудах.
