Джордж Макдональд - Донал Грант
Отложив молоток, сапожник брался за шило. Так же и Донал: перестав размышлять, он начинал чувствовать. До него снова и снова доносился чёткий барабанный стук послушного молотка, исполняющего Божью волю и тем самым воздающего Ему славу, — и нет в мире музыки слаще и приятнее, чем та, что подымается к Богу из–под трудолюбивых рук Его детей. Такое же благоуханное курение, наверное, подымается к Нему, когда с горы бежит весёлый ручеёк, вольный ветер носится по миру, а трава растёт себе из влажной земли и, шелестя, тянется навстречу солнцу. Но в ту же самую минуту Донал вдруг услышал женские голоса, доносившиеся из соседского сада.
— Слышишь? — спросила одна. — Наш–то Эндрю Комен совсем совесть потерял! Принялся за работу и когда! В субботу Господню!
— И точно! — откликнулась другая. — Слышу, как не слышать! Да, туго ему будет, когда настанет день предстать перед Всемогущим Судией! Господь не допустит, чтобы так пренебрегали Его заповедями.
— Нет, не допустит, — поддакнула первая. — Так что Эндрю и правда несладко придётся!
Донал поднялся и, оглянувшись, увидел двух степенных пожилых женщин, стоящих по другую сторону невысокой каменной стены. Он шагнул было к ним навстречу, чтобы спросить, какие именно заповеди нарушил сегодня Эндрю Комен, но они заметили его и, сообразив, что он невольно подслушал их разговор, повернулись к нему спиной и засеменили прочь.
Тут в садике показалась Дори, пришедшая звать его завтракать. Завтрак был самый простой, тарелка овсянки да чашка особенно крепкого чая: ведь сегодня было воскресенье, и надо было предостеречься от страшной опасности — как бы не заснуть в церкви.
— Ну что ж, сэр, ваш башмак готов, — приветствовал его сапожник. — Работа удалась на славу, вы, наверное, даже удивитесь. Я и сам удивился, как ладно всё получилось.
Донал надел свои башмаки и почувствовал себя полностью снаряжённым для воскресного дня.
— Ты, Эндрю, пойдёшь сегодня в церковь или нет? — спросила Дори у мужа и, повернувшись к Доналу, объяснила: — Он в церковь ходит не поймёшь как. Когда три раза в день на службу побежит, а когда вообще дома сидит, никуда не выходит. Ну да ладно, главное, чтобы он сам знал, что к чему! — добавила она с доброй, лукавой улыбкой, и Донал понял, что какими бы доводами ни руководствовался старый сапожник в своём странном поведении, его жене эти доводы казались самыми лучшими и разумными на свете.
— Иду, Дори, иду. Хочу сходить на службу с нашим новым другом.
— А то, если ты не хочешь, я сама могу его отвести, — предложила его жена.
— Нет, нет, я пойду, — решительно проговорил старик. — Вот сходим вместе в церковь, и будет о чём поговорить. Глядишь, так и узнаем друг друга получше, может, даже сердцем сблизимся, а значит, станем немного ближе к Самому Господу. Разве не для этого мы живём, чтобы сходиться и расходиться с себе подобными?
— Ну как хочешь, Эндрю! Коли для тебя это хорошо, то для меня и подавно. Правда, не знаю, благочестиво ли это, ходить в церковь только для того, чтобы было о чём поговорить.
— Когда другого резона нет, и этот хорош, — ответил ей муж. — А то, бывает, сходишь на службу и только рассердишься: не проповедь, а сплошная ложь и клевета против Господа Бога! А когда есть с кем об этом поговорить, — особенно с тем, кто не только о себе заботится, но и о чести Господней, — то из этого непременно выйдет какое–нибудь добро. Какое–нибудь откровение истинной праведности, а не то что некоторые священники и их верные прихожане называют правдой Божьей… Ну как, сэр, не жмёт вам башмак?
— Нет, нисколечко не жмёт. Спасибо вам. Он и правда лучше нового!
— Вот и хорошо. Нет, Дори, не доставай Библию, не надо. Мы же всё равно в церковь собрались. Если ещё и дома церковь устроить, то это всё равно, что на полный желудок ещё раз поесть.
— Ну что ты такое говоришь, Эндрю! — обеспокоенно перебила его жена, побаиваясь того, что может подумать о нём Донал. — Разве бывает такое, чтобы человек пресытился Словом Божьим?
— Да нет, если только он как следует его прожуёт и переварит. Но чего в том хорошего, если это Слово торчит у тебя изо рта или вываливается из кармана — или, ещё хуже, мёртвым грузом на желудок легло? Какая же в этом жизнь для человеков? Коли ты исполнил всё, что услышал, — хорошо: значит, всё съеденное в дело пошло. А что сверх того — что слышишь, но не исполняешь, — то чем такого меньше, тем лучше. А если проповедуют о том, что вообще с делом не связано, то чем меньше к этому прислушиваться, тем здоровее будешь… Ну что, сэр, коли вы позавтракали, так, может, мы и пойдём потихоньку? Нет, до службы–то ещё долго, но сегодня воскресенье, а когда я ещё смогу неспешно прогуляться? Так что если вы не против, пойдёмте походим сначала по большому храму Господню, прежде чем завернуть в тот, что поменьше. Его тоже домом Господним величают, только я что–то сомневаюсь, так ли это на самом деле… Сейчас вот только шапку надену, и пойдём.
Донал охотно согласился, и они с сапожником, одетым в свою лучшую праздничную одежду (плотные штаны мышиного цвета и древний тёмно–синий сюртук с длинными фалдами и позолоченными пуговицами), неспешно зашагали по направлению к церкви. Разговаривали они точно так же, как и в любой другой день недели. Если каждый день человека не принадлежит Богу, то его воскресенья принадлежат Господу меньше всего.
Они вышли из города и вскоре уже шагали по лугу, вдоль которого бежала чистая речка, весело и деловито сверкающая в лучах утреннего солнца. На её берегах местные хозяйки отбеливали своё бельё, и длинные вереницы белоснежных простыней на ярко–зелёной траве радовали и глаз, и душу. Там и тут спокойно кормились грачи, зная, что сегодня они на целый день свободны от гонений, которые, увы, являются непременной частью жизни всякого, кто хочет творить добро. За речкой виднелась плоская равнина, убегающая к самому морю и разделённая на бесчисленные поля с разбросанными по ним фермами и крестьянскими домиками. Слева земля была не такая ровная и вздымалась невысокими холмами, многие из которых были покрыты лесом.
Примерно в полумиле от путников возвышался крупный холм, остроконечнее других, вершину которого венчал древний серый замок довольно угрюмого вида. Он выглядывал из радостной летней листвы, как огромная скала из тёплого моря, чётко выделяясь на чистой синеве июньского утра. Вокруг него росло множество деревьев, по большей части молодых, но у подножия холма Донал заметил совсем старые ели и осины, а около самых стен замка росли хрупкие берёзки с молочно–белыми стволами и лёгкие воздушные лиственницы, у которых, правда, был не слишком здоровый вид.
— И как же называется этот замок? — спросил Донал. — Вид у него довольно внушительный!
— Да обычно все говорят просто «замок», — ответил сапожник. — Раньше он назывался Грэмгрип. Сейчас принадлежит лордам Морвенам, но семейная фамилия у них Грэм, так что чаще всего просто говорят «замок Грэма». Там как раз наша Эппи и служит… Кстати, сэр, вы ведь так и не сказали, что за место себе ищете. Конечно, бедняк вроде меня мало чем поможет, но лучше всё ж таки знать, чтобы можно было и других расспросить, не подскажут ли чего. Вот так скажешь одному, другому — а слово–то потом ещё долго по свету летает и далеко: глядишь, откуда–нибудь да откликнется. Господь иногда такими путями на молитвы отвечает, что диву даёшься!
— Да я с радостью возьмусь за любую работу, — сказал Донал. — Но мне дали, что называется, хорошее образование, хотя, признаться, больше я узнал не из книжек, а из собственной нужды. И всё равно, меня больше тянет не к земле, а к людям. Так что лучше мне, наверное, быть не фермером, а учителем.
— А если у вас будет только один ученик или, скажем, два?
— Тоже хорошо — если мы друг другу приглянемся.
— Вчера Эппи сказала, что в замке поговаривают о том, чтобы найти учителя для их младшего мальчика. Вот как бы вам туда попасть?
— Пока ваш местный священник не вернётся, вряд ли у меня что–нибудь получится, — задумчиво проговорил Донал. — У меня к нему рекомендательное письмо; может, он меня и представит.
— Говорят, к среде должен вернуться.
— А что за люди живут в замке, вы не знаете? — спросил Донал.
— Знать–то знаю, — ответил Эндрю, — но только кое–какие вещи лучше узнать самому, чем от других. В каждом доме дела делаются по–своему, и без притирки ни у кого никогда не обходится. Так я и Эппи говорю, и не раз уже говорил.
Он замолчал и через минуту заговорил совсем о другом.
— Вы никогда не думали, сэр, что многие люди впервые по–настоящему проснутся, только когда умрут?
— Я не раз думал, — ответил Донал, — что на свете есть много всего такого, что мы пока никак не можем как следует додумать и обмозговать. Так что кое о чём лучше не рассуждать зря, а подождать, пока срок не придёт.
— Только не давайте воли почитателям закона и его буквы! Не позволяйте им убедить вас, что думать головой — не в воле Господней. Правда, чтобы думать по–хорошему и не свернуть с верной дороги, нужно слушаться. Сперва делай то, что уже знаешь, и тогда уж рассуждай себе спокойно о том, чего не знаешь. Сдаётся мне, Господь иногда нарочно помалкивает и кое–чего нам не открывает: чтобы мы думать не перестали. Чтобы ходили с Его светильником и освещали себе дорогу [9]. Думаю, Царство Божие порой не растёт, как должно, во–первых, из–за того, что верующие не веруют, а во–вторых, из–за того, как они с Божьим законом обращаются. Ещё сами не успели ни одной крупицы истины за пояс заткнуть, а гляди, уже навязали непреподъёмные бремена и взвалили на своих ближних, на разум их да на совесть. Сами смотрят и ничего не понимают, о святом рассуждают так, что страшно становится! Но ведь и другим тоже расти не дают, как будто боятся, что те их обскачут… А Господь, ведь Он так велик и чуден, что сколько ни думай, Его не объемлешь!
