Джеймс Фрэзер - Золотая ветвь
Известно, что Кинир славился исключительной красотой и за ним будто бы ухаживала сама Афродита. Кинир, как отмечали специалисты, вероятно, был как бы двойником Адониса, которому эта увлекающаяся богиня также отдала свое сердце. Кроме того, эти предания о любви Афродиты к двум членам пафосского царского дома с трудом можно отделить от легенды о финикийце Пигмалионе, царе Кипра, о котором рассказывают, что он влюбился в изображение Афродиты и клал его на свое ложе. Если вспомнить, что Пигмалион приходился Киниру тестем, что сыном Кинира был Адонис и что все трое по очереди состояли в любовной связи с Афродитой, то нельзя не прийти к выводу, что первые финикийские цари Пафоса или их сыновья притязали быть не просто жрецами богини, но и ее возлюбленными. Во всяком случае, Адонис, по преданию, правил на Кипре, и кажется достоверным, что титул Адониса закрепился на этом острове за сыновьями всех финикийских царей. Правда, слово „адонис“ в строгом смысле значило всего лишь „господин“; хотя предания, которые связывают этих членов кипрского царского дома с богиней любви, дают основание предположить, что на божественность Адониса они притязали в той же мере, как и на его титул. То же самое можно сказать и о Пигмалионе. Предание о Пигмалионе, в котором упоминается об обряде священного брака, которым царь сочетался с изображением Афродиты, вернее, Астарты, относится, очевидно, не к одному человеку: это имя было нарицательным именем царей семитического происхождения в целом и кипрских царей в частности. Во всяком случае, Пигмалионом, как известно, звали знаменитого тирского царя, от которого убежала его сестра Дидона. Царя Идалия на Кипре, который правил во времена Александра Великого,{90} также звали Пигмалионом, вернее, Пумиафоном (Pumiython). Это финикийское имя греки переделали на Пигмалион. Кроме того, следует отметить, что имена Пигмалион и Астарта встречаются в надписи пунического периода на золотой медали, которая была обнаружена в одном карфагенском захоронении (надпись очень древняя).
Предание гласит, как уже отмечалось, что обычай религиозной проституции был учрежден в Пафосе царем Киниром. Ритуальную роль божественных женихов Астарты играли цари Пафоса. Каждый из них должен был в роли Адониса вступать в половые сношения с храмовыми проститутками, игравшими роль богини Астарты. Дети, родившиеся от такого союза, рассматривались как сыновья и дочери божества и должны были со временем, в свою очередь, стать родителями богов и богинь. Таким образом, пафосское святилище Великой богини и, возможно, все другие, где практиковалась проституция в религиозных целях, должно быть, насчитывало много таких человекобогов — отпрысков священного царя от его жен, наложниц и храмовых проституток. Любой из этих отпрысков мог занять трон своего отца, быть принесенным в жертву вместо него в случае войны или при других печальных обстоятельствах, требующих принесения в жертву человека царской крови. Подобный налог, время от времени взимаемый на благо страны с многочисленного царского потомства, не мог ни пресечь этот священный род, ни разбить сердце отца, который делил свои родительские чувства на такое количество детей. Во всяком случае, если — и этому есть основание верить — семитские цари одновременно по традиции рассматривались и как божества, становится легко объяснимым обилие имен собственных семитического происхождения, которые подразумевали, что их носители были сыновьями или дочерьми, братьями или сестрами, отцами или матерями бога. В таком случае нам нет нужды прибегать к ухищрениям, с помощью которых некоторые ученые стремились обойти недвусмысленное значение таких слов. Эта интерпретация подкрепляется сходным египетским обычаем; в Египте, где царям поклонялись как божествам, царица именовалась „женой бога“ или „матерью бога“, и титул „отца бога“ носил не только отец царя, но и его тесть. Точно так же у семитов любому человеку, который посылал свою дочь для пополнения царского гарема, возможно, разрешалось именовать себя „отцом бога“.
Судя по имени, семитский царь Кинир, подобно царю Давиду, был арфистом, так как имя Кинир связано с греческим словом cinyra, то есть „лира“, которое, в свою очередь, происходит от семитского слова kinnor — „лира“. Именно так назывался инструмент, на котором Давид играл перед Саулом. Мы, наверно, не ошибемся, предположив, что игра на лире или на арфе на Пафосе, как и в Иерусалиме, была не просто досужим развлечением, но составляла часть религиозной службы, так как глубокое воздействие на душу музыки, как и состояние опьянения, вероятно, приписывалось прямому влиянию божества.
Мы не сомневаемся, что музыка, самое проникновенное и волнующее из всех искусств, сыграла значительную роль в деле формирования и выражения религиозных эмоций, более или менее глубоко видоизменяя тем самым структуру веры, по отношению к которой она на первый взгляд кажется всего лишь служанкой. Подобно пророку и мыслителю внес свой вклад в формирование религиозного мировоззрения и музыкант. Каждая вера выражается при помощи соответствующей музыки, и различие между системами верований поддается едва ли не исчерпывающему выражению в нотной записи. Например, расстояние, которое отделяет дикие оргии Кибелы от торжественного ритуала католической церкви, количественно выражается в пропасти, которая отделяет нестройный гул кимвалов и бубнов от величественной гармонии Палестрины и Генделя. Сквозь различную музыку проглядывают здесь различия духовного порядка.
Глава XXXII
РИТУАЛ АДОНИСА
На праздниках в честь Адониса, которые ежегодно справлялись в Западной Азии и Греции, оплакивалась смерть бога. Женщины, одетые в похоронные одежды, горько рыдая, несли его изображения и бросали их в море или в водоемы. На следующий день в некоторых местах праздновали воскресение Адониса. В различных районах эти церемонии несколько отличались в деталях, они, видимо, разнились также в зависимости от времени их проведения. В Александрии изображение Афродиты и Адониса помещали для всеобщего обозрения на двух ложах; рядом с ними раскладывали разнообразные спелые плоды, пироги, ставили горшки с растениями и зеленые беседки, перевитые анисом. В течение дня участники справляли свадьбу Адониса и Афродиты, а наутро женщины одевались плакальщицами и с распущенными волосами и обнаженной грудью несли изображение мертвого Адониса на берег моря и вверяли его волнам. Однако и в скорби своей они не теряли надежды и пели, что умерший должен возвратиться. Дата проведения этой александрийской церемонии точно не установлена, но из упоминания о спелых плодах следует, что происходила она поздним летом. В великом финикийском святилище Астарты в Библосе смерть Адониса ежегодно оплакивалась под пронзительные рыдающие звуки флейты. Люди стенали, били себя в грудь, однако верили, что на следующий день божественный Адонис возвратится к жизни и в присутствии верующих вознесется на небеса. Оставленные на земле безутешные верующие брили головы точно так же, как это делали египтяне после смерти священного быка Аписа.
Этот финикийский праздник, по-видимому, справлялся весной, так как дата его проведения определялась изменением цвета реки Адонис, а по свидетельству современных путешественников, это происходит как раз весной. В это время года красная земля, на огромных расстояниях смытая с гор дождем, придает речной и даже морской воде кроваво-красный оттенок. Считалось, что это малиновое пятно и есть кровь Адониса, которого ежегодно смертельно ранит вепрь на горе Ливан. Кроме того, считается, что алые анемоны расцвели на крови Адониса или окрасились ею, а так как в Сирии анемон цветет приблизительно на Пасху, это наводит на мысль, что праздник Адониса — по крайней мере один из его праздников — справлялся весной. Название цветка, возможно, происходит от слова naaman („милый“), которое, по-видимому, являлось эпитетом Адониса. Арабы до сих пор называют анемон „ранами naaman“. Считалось, что красная роза также обязана своим цветом печальному обстоятельству: спеша к своему раненому возлюбленному, Афродита наступила на куст белых роз, жестокие шипы вонзились в ее нежное тело, и ее священная кровь казеки окрасила белые розы в красный цвет. Может быть, несколько рискованно придавать такой вес аргументам, извлеченным из календаря цветов, в особенности такому хрупкому аргументу, как цветение розы. Однако в той мере, в какой предание, которое связывает дамасскую розу со смертью Адониса, вообще имеет какой-то смысл, можно утверждать, что празднование страстей этого бога происходило скорее летом, чем весной. На Аттике этот праздник явно приходился на разгар лета. Ибо флот, который Афины снарядили против Сиракуз и поражение которого надолго ослабило их могущество, отплыл в середине лета, и по зловещему стечению обстоятельств в то же самое время справлялись мрачные ритуалы Адониса. Когда войска шли к гавани, чтобы погрузиться на корабли, улицы, по которым они проходили, были уставлены гробами и изображениями трупов, и в воздухе звучали душераздирающие стенания женщин об умершем Адонисе. Это обстоятельство внушило опасения относительно успеха самой блестящей морской экспедиции, когда-либо снаряженной афинянами. Много веков спустя, во время первого вторжения императора Юлиана{91} в Антиохию, он также застал веселую и роскошную столицу Востока погруженной в наигранное горе по поводу смерти Адониса. Если бы этот император обладал хоть какой-то способностью предчувствовать, стенания, которые звучали в его ушах, должны были показаться ему похоронным звоном.
