Паисий Святогорец - Отцы-святогорцы и святогорские истории
И, о чудо! Старцу сразу же полегчало, он поднялся и пошел в церковь поблагодарить святого. Здесь он самолично и зажег все лампадки. После этого он прожил еще долгое время, оказывая отцу Петру духовную помощь.
Позже, оставшись один, отец Петр вначале немного помаялся. Попав под влияние некоторых монахов, которые имели безрассудную ревность, он принял участие в сбрасывании знамен в Великой Лавре в знак протеста против тогдашнего греческого короля Георгия II, о котором говорили, что он якобы был масоном. Отец Петр был осужден властями за клевету, и на три года его отправили в ссылку на остров Спиналонга ухаживать за прокаженными. Он раскаялся в своих действиях, о чем сам мне говорил:
— Я поступал как мирянин, отец Паисий, а не как монах. Ссылка сильно мне повредила, так как там я не имел возможности исполнять свои монашеские обязанности.
По пути из ссылки он ехал вместе с одним монахом, который мне потом рассказывал, как отец Петр, находясь в миру, проповедовал покаяние. Он говорил:"Всем нам нужно покаяться, потому что Бог нас накажет и попустит безбожным коммунистам перерезать всех нас".
Бог открыл ему то великое зло, которое ожидало нас по нашим грехам, — гражданскую войну (в период 1944–1948 гг. в Греции шла гражданская война, во время которой повстанцы–коммунисты пытались захватить власть; эта война принесла много страданий как греческому народу, так и Церкви — перев.).
Вернувшись из ссылки на Святую Гору, он не остался у преподобного Нила, так как не находил там покоя из‑за множества посетителей, а перебрался в Катунаки и поселился в одной каливе на краю малого скита святой Анны. Его хибарка была совершенно не видна с дороги, и калитки перед ней не было. Вместо калитки была деревянная жердь, которую все принимали за часть ограды. Жившие вокруг монахи относились к отцу Петру с большим благоговением, потому что он являл собой одно благоговение. Все звали его Петрушей — за его детскую простоту, а также за невысокий рост и худобу. Когда он, разговаривая, склонял свое маленькое светлое лицо, то на самом деле казался ребенком.
Он оставался ребенком по характеру до шестидесяти семи лет, когда и упокоился.
Когда отцы пытались приблизиться к нему, желая получить от него полезный для себя духовный урок, он старался ускользнуть, стеснялся и краснел. Если уж никак не мог уклониться от беседы, то отвечал несколькими словами, но очень точно. Ему было затруднительно общение с людьми, и поэтому он затворялся в своей келлий, постоянно беседуя лишь с Богом в непрестанной молитве.
Когда отцы приходили к нему и стучались в дверь, он не открывал. Если они оставляли у его дверей что‑нибудь на благословение, он оставлял все на том же самом месте. Видя испортившуюся еду, они ему уже ничего не приносили, но относили другим отцам. Монахи, жившие по соседству с ним, говорили отцу Петру:
— Нехорошо ты поступаешь, что ничего не принимаешь на благословение. На что он отвечал:
— Благословенный, слава Богу, у меня всего достаточно. Зачем мне лишать этих благословений других отцов, которые на самом деле имеют нужду?
Благодаря своим великим подвигам старец освободился почти от всех человеческих желаний и жил как Ангел во плоти, а не просто носил ангельский образ. После вечерни он съедал лишь один сухарь, а потом день и ночь молился и совершал поклоны. Даже во сне он повторял Иисусову молитву и, просыпаясь, договаривал оставшуюся часть молитвы. Его тело спало, а душа бодрствовала и молилась. Его молитва стала самодейственной, и он часто говорил мне:"Я слышу ангельские псалмопения — такие умилительные, что от этого сладкого небесного пения не могу устоять на ногах".
Такое блаженное состояние питало его и душевно и телесно, поэтому для поддержания своего существования он ни в чем не нуждался. На то немногое, что ему было нужно, он зарабатывал своим рукоделием: плел четки и собирал на горе Афон лекарственные травы, а в обмен на это получал сухари.
Когда кто‑либо заставлял его принять какое‑нибудь благословение, он находил способ отплатить этому человеку вдвойне — либо травами, либо четками.
Несмотря на то, что он совершенно не заботился о себе и кожа у него приросла к костям, он совершал великие духовные подвиги, и можно было явственно наблюдать, как благодать Божия укрепляет его. Живот у него был впалый. Когда случалось, что у него расстегивался подрясник, можно было пересчитать все его ребра, похожие на прутья корзины.
Я знавал множество подвижников, но отец Петр был каким‑то особенным. На его лице было запечатлено божественное умиление. Духовный улей его души наполнился, и духовный мед переливался через край.
Когда его спрашивали:"Как ты, старче, поживаешь там в своей келлии?" — он отвечал:"Слава Богу, свою келлию, свои дорогие Катунаки я не променяю на все дворцы мира!"
Каждые шесть месяцев он покидал"свои дорогие Катунаки"и отправлялся в различные монастыри Святой Горы, чтобы продать свое рукоделие и купить сухарей на следующие полгода. Вы можете догадаться, была ли его котомка большой и сколько сухарей, которые были обычно его единственной пищей, съедал он за шесть месяцев.
Каждые шесть месяцев он заходил и в монастырь, в котором жил я, чтобы повидаться со мной. В последний его приход меня, к сожалению, на месте не оказалось. Он остался ждать меня за оградой монастыря, так как стеснялся войти внутрь. Когда я пришел после обеда, он ждал уже четыре часа. Увидев меня, он бросился ко мне, как маленький ребенок, несмотря на то, что был вдвое старше.
Мы пошли ко мне в келлию. Я хотел поухаживать за ним, чтобы он отдохнул, однако старец очень тактично, чтобы не обидеть меня, уклонился от этого. Он попросил только горячей воды, бросил в нее два стебелька лекарственной травы, которая была у него с собой, и выпил. На мои уговоры что‑нибудь съесть он ответил:"Отец Паисий, прости меня. Я хочу приготовиться к причастию на праздник преподобного Петра Афонского двенадцатого июня. Я пришел, чтобы в последний раз увидеться с тобой и попросить у тебя прощения, потому что скоро умру. Поэтому я не могу взять тебя к себе послушником. Прости меня, я скоро умру".
Мне все это показалось странным. Ни с того ни с сего, будучи в полном здравии, он заявляет, что собирается умирать! Однако после нашей беседы, которая длилась два с половиной часа, а также наставлений, которые он мне преподал, я поверил, что это действительно так.
Он наставлял меня стоя, и я попросил его присесть. Однако он отказался и сказал:"Не подобает слово Божие говорить сидя", хотя после девятичасового пути с поклажей был очень уставшим.
На этот раз он нес свое рукоделие, чтобы приобрести за него все необходимое для погребения. Он хотел в последний раз побывать на Божественной литургии в келлии преподобного Нила, где принял монашеский постриг, и увидеться со своими немногочисленными друзьями, рассеянными по Святой Горе, и попросить у них прощения. Поскольку это было его последнее посещение, он беседовал со мной больше обычного, возможно, чтобы доставить мне больше радости и чтобы хоть как‑то смягчить мою скорбь из‑за утраты, которая меня ожидала. Перед тем, как он преподал мне свои наставления, я говорил с ним о трудностях, с которыми мне приходилось сталкиваться на своем послушании. Почти весь день я проводил с мирскими и, сам того не желая, постоянно выслушивал грязные мирские истории. Отец Петр ответил мне:"Отец Паисий, мы должны на все смотреть с добрыми помыслами".
Старец стяжал совершенную чистоту и все видел чистым, так как в нем уже не было греха, но обитал Христос.
Затем я спросил его об одном происшедшем со мной случае — было ли это от Бога или от лукавого, хотевшего ввести меня в прелесть. Он мне ответил, что это было от Бога, а затем добавил следующее:"Отец Паисий, я постоянно переживаю подобные божественные состояния. Когда Божественная благодать посещает меня, мое сердце согревается сладостной любовью Божией, и некий дивный свет освещает меня изнутри и снаружи, так что даже келлия у меня наполняется светом. Тогда я снимаю скуфью, смиренно склоняю голову и говорю Христу:"Ударь меня в самое сердце жезлом Своего милосердия". От благодарности мои глаза источают слезы умиления, и я славословлю Бога. Я ощущаю, как мое лицо начинает светиться. В такие часы, отец Паисий, для меня замирает все вокруг, потому что я чувствую рядом Христа и больше уже ничего иного не могу у Него просить. Тогда останавливается молитва и руки уже не могут перебирать четки".
Чтобы я не понял его слова превратно и не оставил четки, не достигнув еще такого небесного состояния, он рассказал мне один случай:"Четки, отец Паисий, мы не должны выпускать из своих рук никогда, потому что это оружие монаха, которое имеет огромную силу. Однажды в Карее я перекрестил четками одного бесноватого, и он тут же исцелился".
